Юлиан Калвер - Мы из стройбата Страница 7

Приняв вовнутрь первый раз и уже принимая во второй, быстро освоившийся в новой компании обладатель черного в искру костюма промычал на него, ресторанно щёлкнув пальцами:

– Эй, самец!

– Я! – отозвался сержант, – я тут!

Все засмеялись, а сержант повернул свои +5, +7 очки в сторону костюма, присмотрелся и спросил: «П-петя, это не ты?» – и, не получив ответа, заволал, приседая и туманно блестя линзами:

– С-салага, веш-шайся!

Пьяный Пронин сперва удивлённо посмотрел на ставшего в позу метателя копья сержанта, а потом на хозяина модного, при ближайшем рассмотрении оказавшегося всего в пятнах, пиджака, который закусывал, усердно налегая на Мурчикову домашнюю колбасу.

– Слушай, это кто такой?

– Му! – зубы обладателя пиджака увязли в колбасе.

– Гэй, ю! – Пронин промычал сержанту строку из песни группы «Пинк Флойд» и показал кружку, – эй, ты! Иди сюда! Ты кто?

В те времена про геев широкие народные массы ещё не слышали, тогда их было поменьше и назывались они по другому, поэтому сержант на такое к себе обращение не обиделся и, выдвигая вперёд правую ногу, а потом к ней подтягивая левую, подошел, и, пытаясь что-либо рассмотреть сквозь пыльные стёкла, заикаясь, замекал:

– Ме, м, м, мммме! Ага!

– Что?

– Ммм…

– А, понятно, – махнул на него рукой, с зажатой в ней колбасой, костюм, – это – мабута, а там все такие.

– Мабута? Какая такая мабута? – не понял Пронин.

– М, мм, ммм, м… – набычился заика-сержант.

– Мабута, в натуре! – ещё сильнее зажестикулировал колбасой костюм.

– М, мм, ммм… – сержант набычился ещё больше.

– В натуре, мабута!

Пронин смотрел по очереди то на одного, то на другого.

– М, мм, ммм… – мычал сержант.

– Что, мм? – костюм прекратил жевать.

– Ммм…

– Что, мм? Не мабута? Моряк?

– Мм… Мм!..

– Морж?

– Мм!!..

– Мабута?

– Мммм!!!..

– Что вы мычите? – остановив взгляд на сержанте, попытался сообразить пьяной головой Пронин, – какая такая мабута?

– Мабута – это стройбат, – сказал, опять с разгона впившись зубами в колбасу, костюм.

– У-у-угу! Сы-тыр-ооойбат. К-кыа…К-к-кыао-оролевские в-вой-ска! – нечеловеческим усилием подавив заикание поддакнул сержант.

Он кивнул головой и моргнул казавшимися через толстенные линзы огромными голубыми глазами. При этом его пионерские очки большого размера съехали на самый кончик длинного острого носа. Сержант кулаком вернул их на прежнее место, посмотрел на бутылку в руке у Пронина и шумно глотнул.

– Стройбат – это вообще не войска! – загорячился костюм с искрой, выплюнув непережёвываемую жилку сержанту прямо под ноги.

– На, лучше выпей, мабута! – Пронин протянул кружку сердито засопевшему носом стройбатовцу, который уже прицеливался через свой оптический прицел, собираясь ударом в ухо доказать терзающему зубами колбасу костюму, что стройбат это всё-таки войска.

Предложение Пронина отвлекло сержанта от задуманного. Он быстро и радостно выпил, вытер рот, хлопнул в ладоши, и, не закусывая и почти не заикаясь, блеснув очками, выпалил:

– Ка-аа-аак т-воя ф-а-амилия?

– Моя? – Пронин ткнул пальцем себе в грудь.

– Угу, – утвердительно посверкал опять сползшими очками сержант.

– Пруин, – деревянными от водки губами ответил Андрейка Пронин.

– Прун? – сержант удивился, – ну, П-рун так Прун. Меня д-дразнят Самец, это ещё хуже, но я не об-обб-оббижаюсь. Н-алей ещё, а? К-а-ап-пельку.

Прун налил, сержант моментально выпил.

– Слушай, П-прун, – вытерев губы рукавом, сказал он, – ты – п-парень, что надо! Я прямо с-эейчас, п-пойду и у куска в-оонючего запишу т-тебя к нам в команд-д-д-ду. Поедешь с-с ны-н-нами, у нас там к-класс! – сержант поднял вверх большой палец. – Вот сейчас пойду и зап-пи-ишу! Петя, ст-т-той! – он ширнул пальцем по направлению еле идущего мимо по краю плаца, а вернее еле передвигающегося другого стройбатовца, в распахнутом настежь парадном кителе, на котором со стороны сердца расплылось два пятна – одно гигантское, жирное, и внутри его второе, поменьше, синее, видимо от потекшей в кармане авторучки.

Простоволосый, смертельно пьяный и оттого дерзко медитирующий пятнистый Петя остановился, как будто в него попала шальная пуля. Он остановился, и сам удивился почему – ведь сейчас его ничто не могло остановить, его душа в этот момент находилась где-то далеко, видимо, в Катманду, и услышать там своё имя было для него откровением.

Сержант вернул пустую кружку Пруну, расставил руки в стороны и, отчаянно балансируя ими, с трудом добрался до оглядывающегося по сторонам Пети. Тот его хоть и не сразу, со второй попытки, но узнал, узнав – обрадовался, и они, обнявшись, как будто не виделись лет сто, противолодочным зигзагом, вразнобой шаркая сапогами по асфальту, поплелись по направлению к группе из двух десятков призывников, перед которыми витийствовал, подбоченясь правой и держа левую колокольчиком, покупатель – франтоватый и какой-то ненастоящий, бутафорский, похожий качающейся головой на фарфорового китайского божка, куриного телосложения, низкорослый прапорщик.

– Слушай, Прун! – ожил костюм.

– Прум – это я, что ли? – пьяненький Пронин внимательно посмотрел на него.

– Конечно ты. Кто же ещё? Не я же!

– А ты кто?

– Я? Я – Лёша Боков.

– А я – Прум?

– Не Прум, а Прун! Прун – это звучит гордо!

– А кусок вонючий кто, ты?

– Нет! – костюм Лёши Бокова негодующе замахал рукавами, – нет, не я! Ты не понял! В армии прапорщик – это кусок, ну, так называется, а в стройбате, наверное, вонючий кусок. Что это там?

Их познавательной беседе помешал вопль. Вопил похожий на китайского божка прапорщик, тот, кого в стройбате именовали вонючим куском. Он, крича: «Что ты мелешь? Никого я записывать не буду!» – усиленно отворачивался от заикастого сержанта, а тот, держа за рукав и возвышаясь на полголовы, настойчиво пускал зайчики от очков ему в глаза и орал прямо в ухо:

– А я тебе с-сс-ска-аазал зап-п-пиши Пруна! Да!

– Что ты мелешь? – отворачивался кусок.

– Ты что, к-усок вооооонючий, соооовсем об-оббборзел, а? – кричал ему в левое ухо сержант.

– А?! – создав стереоэффект запел драматическим тенором куску вонючему в ухо правое вдруг вернувшийся из Катманду Петя, – а?

Прапорщик, отшатнувшись от него, наклонил голову влево, и сержант продолжил кричать в приближенное к нему ухо левое:

– Я тебе сказал запи-и-иши, и точка!

Прапор передёрнул голову на правое плечо, ну как вылитый китайский божок.

– Зап-пп-пиши!

– Погоди, погоди! Ты сказал, запетуши? Кого запетушить? – не понял тезиса как-то враз очнувшийся Петя. – Алё, Самец! Ты кого запетушить предлагаешь? Его? – Петя потрогал куска за пуговицу на кителе.

Кусок насторожился. Очень насторожился.

– Не гони гусей! – он попытался рывком освободить рукав, – никого я записывать не буду!

– Я сказал запи-иши Пруна, и т-точка! – добавил громкости и угрозы в голос сержант и скомкал кусковский рукав. – К-кто тут нач-чальник?

– А? Хто тут начальник? – окончательно отошёл от медитации Петя и, не ожидая ответа, с размаху зарядил кулаком прапорщику в ухо, сбив на землю его генеральского покроя фуражку.

Сержант не отстал от Пети и незамедлительно врезал куску подзатыльник. Тот жалобно ойкнул, заорал: «Мабута пьяная!» – и попытался было убежать, но мабуты его поймали и принялись отчаянно, размахиваясь из-за головы, лупить, насколько это мероприятие доступно смертельно пьяным людям.

Кантование куска представляло из себя довольно весёлое и поучительное зрелище. Весь сборный пункт слетелся поглазеть и поподбадривать трудящихся над исправлением осанки прапорщика мабутов Самца и Петю, но зрелище, ко всеобщему сожалению, скоро закончилось – выбежавшие на шум из штаба офицеры с огромным трудом оттащили обезумевших от азарта стройбатовцев от почти не пострадавшего, но изрядно вывалянного в пыли и плевках куска.

– Если б вы вовремя не подоспели, я бы их поубивал, да! – заявил кусок оторопевшему от таких слов красному майору, – мабута поганая!

– А ты не мабута? – спросил майор.

– У меня уже рапорт на перевод в вэ-вэ подписан, – гордо сказал кусок, – зря только новую чёрную фуражку себе пошил. А где она?

Он потрогал себя за голову, выкатил колесом грудь и огляделся. Его сбитая Петей фуражка валялась вблизи. Когда спасённый прапор, прихрамывая, пошел хоть и нетвёрдой, но походкой победителя к фуражке, чтобы ее поднять, его вызывающий, наглый вид заставил утихшего было Петю обезуметь повторно. Он дико завизжал, вырвался из рук офицеров, налетел, как орёл, на нагнувшегося за фуражкой куска, сбил его с ног и, не уделив более поверженному, сразу потерявшему петушиный вид, подтянувшему колени к груди и закрывшему руками голову прапорщику никакого внимания, с пьяным остервенением принялся топтать, буцать и гоняться за фуражкой, что-то мажорное напевая себе под нос и поминутно в неё плюя.