Елена Колядина - Цветочный крест. Роман-катавасия Страница 7

Феодосия, ожидавшая от матери и сродственниц сочувствия, но никак не битья, забилась в угол и, прекратив, наконец, плачи и вопли, загнанно дышала сквозь всхлипы.

Неожиданная атака женщин заставила ее позабыть про ночные кошмары. Помойный ушат уж не вонял серой. Редькой, а не смолой пахло и от кадушки. А на рубашке была кровь.

— Так это кровь у меня? — с облегчением спросила Феодосья.

Матрена вновь подмигнула Василисе, мол, вот и утряслось, вот и облегчилась у девки душа. Доброе это дело — битье. Никому еще не повредило!

Феодосья расслабленно прислонилась к стене. В главе ея стоял радостный звон.

Кровь, всего лишь кровь! Хотя и это, конечно, страшно, но все ж таки не сера, все ж таки не смола!

Матрена живо вызвала холопку и приказала принесть теплой воды да омыть молодую княгиню.

(Повитуха всегда величала купеческих и подъячих дочерей молодыми княгинями: у нее, Матрены, язык не отвалится, а женам приятно!)

В короткое время Феодосья была омыта и обряжена в свежее портище, подол которого заткнули за пояс, дабы крови не испоганили новенькие Феодосьины сапожки из голубой мягкой кожи. Волосы Феодосье учесали с деревянным маслом, серьги поправили, чресла перепоясали шерстяным кушаком, вышитым золотой канителью.

Холопки собрали на стол завтрак. Феодосья, как это обычно бывает после горючих слез, хоть и сидела с зареванным лицом, но чувствовала душеньку свою облегченной и просветленной. Произошла у нее нечистота женская, вот и всего делов! Розовые ссадины, саднившие лицо и руки после битья лаптями и лыковым драньем, пересилили ноющую тяготу в брюхе. Феодосья была почти что счастлива, в простодушной уверенности, что недуг больше не повторится. Отчасти смущенная, частью довольная тем, что и у нее случились такие же нечистоты, как, бывало, у золовки (только теперь она поняла значение этих словесов), Феодосья на равных участвовала в женском разговоре. Матрена, как большой знаток анатомии, в короткое время завладела всеобщим вниманием.

— Здеся, — Матрена приложила насупротив неохожих грудей вилку с ломтем обмасленной томленой репы, — легочная жила у человека проходит, через которую человек дышит. Здеся — сердечная жила. В сердце самый гнев, ярость. Потому и наименовали сердце, что им человек серчает.

— Сие — истинно! — радостная от такого открытия, сообщила Феодосья. — Бывало, осерчаешь, так в груди аж застучит!

— Ажно, кувалдой бьет в сердце, когда холопы ленивые на гнев искусят, — подтвердила Василиса.

— Дальше идет жила пищная, — поражала познаниями Матрена. — Есть жилы кровяные. А есть жилы жильные, через них мясу передается сила. Для сцы — своя жила.

— Баба Яга, костяная нога, манда стриженая, жопа жилиная, — притопывая ногами, бойко подпела Василиса.

— Весь человек наскрозь из жил, — подытожила Матрена.

— Как худая жена мужа кажинный день подъелдыкивает, так и говорят, что все жилы, мол, вытянула, — встряла золовка, давая понять, что уж она-то не такая худая супруга.

В кругу мужниной родни Мария старалась лишний раз поддакнуть. Замуж ее взяли с богатым вещным именьем. Но, вместо денег даны были двадцать саней соленой и мороженой рыбы, которую ее молодому мужу, Феодосьиному брату Путиле, еще предстояло доставить до Москвы и продать. Известий от Путилы — продана ли рыба, и какая взята цена, до сих пор не было, стало быть, велико ли вышло денежное приданое, еще не было известно. И до тех пор Мария держалась услужливо. Даже холопок била слегка, для острастки только.

— А здеся, Феодосьюшка, жила подпупная, — продолжила Матрена. — У молодцев — жила становая.

Феодосья смущенно коротенько засмеялась. Смешинки ея всегда были умильными, как нечаянный стук ласточкиного клюва в оконце горницы. Женские известные беседы обычно казались Феодосье зело грешными и уязвляли простодушное стыдливое сердце ее, как горестно смущал вид какой-нибудь пьяной бабы, валявшейся возле питейного дома с задранным до подколен подолом. И чаще всего Феодосья покидала горницу, когда речи сродственниц становились двусмысленными. Но сегодня она не знала, как поступить: может, теперь, после всего, что случилось, и ей полагается вести непристойные женские разговоры? Одновременно она чувствовала, что Матренины любострастные побасенки непривычно приятно волнуют ее. И пребывала в растерянности: грех ли сие есть?

— А ты, Феодосьюшка, не смейся, — опрокинув чарку меда, наставительно произнесла Матрена. — Елда — тоже крещеное тело. От елды — плоть, а от женской утробы — кровь. Как вместе они соединятся — кровь жены и скверны мужа, так чадце и зачнется. А ежели жена с мужем любодействовали — семя истицали не в утробу, а на землю али на портища, то кровь с плотью соединиться не могли. Кровь и истекает тогда из межножья, чтоб Бог видел, что эта жена чадо не понесла. За бесчадие Господь и наказывает месячной нечистотой. Вот, у Марии сейчас чадце в утробе, так и кровей нечистых нет. Так, Мария?

— Истинно! — подтвердила золовка.

— Крови Господом сотворены, чтобы всегда можно было проверить жену: понесла она от мужа или грешила только для сладострастия? Теперь, Феодосьшка, и ты в женскую грешную пору вошла, стало быть, пришел и твой черед нести данную в наказание женскую нечистоту.

— Так разве только жены наказаны месячными кровями? А мужи — нет? — вопросила Феодосья.

Золовка снисходительно засмеялась.

— Мужи — нет… — авторитетно заявила Матрена.

— А за что же такое наказание? — обиделась за жен Феодосья.

— А за все! За все грехи! За любопытство и за обман. Первая холопка кривду Богоматери изрекла, сиречь обманула ея, вот Бог и наказал всех жен.

— Как это?

Матрена налила себе имбирного узвару, придвинула ржаных рогулек с поджаристой манной крупой.

— Случились у Пречистой Девы крови. Поняла она, что это наказание будет всем женам. И решила тяжесть месячную одной себе оставить, чтоб остальные девки и жены не мучились в нечистоте. Сняла Богоматерь замаранную рубашку и велела холопке отнести ее к ручью да там прополоскать, не взирая! Холопка пообещала выстирать рубашку, не открывая зенок и не глядя, что там. А сама, любопытствуя праздно, развернула в кустах рубашку и разглядела кровь. Выполоскала, принесла Богоматери и сказала кривду, мол, все сделала, как было приказано. Через месяц у Пречистой Девы опять крови межножные! Что такое?! Призвала она холопку и, побивши ея самую малость прутом, велела открыть правду. Холопка покаялась, что взирала на святые ея крови. Но было уж поздно каяться. Бог в наказание за ложь мерзкой рабыни велел каждый месяц женам маяться нечистотой.

— Баба Матрена, — вскрикнула Феодосья, — разве у меня теперь кажинный месяц будет эдакая вещь?

— А ты как думала?!

— Я мыслила, что сейчас пройдет и — все… — страдальчески произнесла Феодосья.

Жены засмеялись.

— Нет, девица, каждый месяц. А как станешь мужней мужатицей — крови будут не всегда, а только, когда с мужем согрешишь не в естество, и плоть не сможет слиться с кровью, — разъяснила Матрена.

— У меня что же — чадце сейчас истицает? — испугалась Феодосья.

— Истинно, — перекрестилась Матрена. — Потому воду с этими кровями нельзя выплескивать на стену хоромины али избы: не-то младенцы в этом доме будут хворать. И на дорогу нельзя выплескивать эту воду из почерпала али из ушата, не-то коровы, овцы, лошади, что пройдут по ней, не станут стельные да жеребые.

— А куда же нужно?

— А укромно на мать-сыру-землю. Все мы из нее пришли, в нее и уйдем. А то будет, как с одной сущеглупой бабой…

— А как с ней было? — с горящими глазами вскрикнула Мария, любившая слушать о чужих страданиях.

— Баба сия взяла да и кинула кровяную свою печенку в бане в угол…

Матрена захватила кусок пирога с морковью, нарочно оттягивая кульминацию кровавой драмы.

Женщины молча разинули рты и принялись торопливо креститься, с наслаждением предвкушая услышать ужасные вещи.

Матрена прожевала пирог. Икнула.

— Душа с Богом побеседовала, — подобострастно пробормотала Мария и вновь молча разинула рот.

— Кинула, значитца, печенку. А следом пришел в баню ея сродственник. И был тот сродственник на низ слабый. Грешник! Стал сам с собой блудить в грехе, сиречь — рукоблудить. Скверны семенные и истекли в угол, да прямиком на крови. Слилися плоть и кровь. Завыло в бане, загудело, тени черные заметались… И вышла из нее в полночь…

Жены вздрогнули и отпрянули от Матрены.

— …отроковица!.. Лицом похожа на ту сущеглупую бабу и грешного ея сродственника. Утром люди глядят: что такое? Отроковица по селищу идет, а сама ведь неживая! Глаза, как мыло банное. Кожа, как зола. Тело, как в щелоке вымочено. Вместо волос — мочало…

— Господи, прости! — охнули женщины.

— Да и на бабу сущеглупую и ея сродственника похожа! — еще раз повторила Матрена, давая понять, что драма еще только разворачивается. — Донесли мужу той богомерзкой бабы. Он посмотрел. Истинно: отроковица лицом на этих двоих грешников похожа. Схватил он тогда нож булатный и вонзил его жене в грудь. А сродственнику вырвал подпупную жилу да прибил на воротах! Доложили воеводе городскому и настоятелю соборному. Призвали убийцу в судную избу. «По какому такому праву убил ты жену свою и вырвал подпупную жилу сродственнику?!» — вопрошают воевода и настоятель. — «Я не жену свою убил и не сродственника, а по древнему русскому закону убил богомерзких прелюбодеев!» Согласились с ним воевода и настоятель и отпустили с добром.