Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая Страница 7

Все занялись едой, и через полчаса в натопленной избушке все погрузилось в сон.

Среди ночи Швейк встал, тихо оделся и вышел. На востоке всходил месяц, и при его бледном свете Швейк зашагал на восток, повторяя про себя:

«Не может этого быть, чтобы я не попал в Будейовицы!»

Выйдя из леса, Швейк увидел направо какой-то город. Он повернул на север, потом опять на юг и опять вышел к какому-то городу. (Это были Водняны.) Швейк своротил через луга, и первые лучи солнца приветствовали его на холмистых склонах неподалеку от Противина.

— Вперед! — скомандовал сам себе бравый солдат Швейк. — Долг призывает. Я должен попасть в Будейовицы.

Но к несчастью, вместо того чтобы итти от Противина на юг — к Будейовицам, Швейк направил свои стопы на север — к Писеку.

К полудню перед ним открылась деревушка. Спускаясь с холма, Швейк подумал:

«Так дальше дело не пойдет. Спрошу-ка, как итти к Будейовицам».

При входе в деревню Швейк с удивлением увидел на столбе около крайней избы надпись «Путимская волость».

«Вот-те, на! — подумал Швейк, — опять попал в Путим. Ведь здесь я в стогу ночевал».

Дольше ему не пришлось удивляться. Из белого крашеного домика, на котором красовалась «курица» (так называли государственного орла), вышел жандарм, словно паук на охоту.

Жандарм пошел прямо на Швейка и спросил только:

— Куда?

— В Будейовицы, в свой полк.

Жандарм саркастически усмехнулся.

— А сам идет из Будейовиц. Будейовицы-то позади вас остались.

И потащил Швейка в отделение.

Путимский жандармский вахмистр был известен по всей округе тем, что действует быстро и тактично. Он никогда не кричал на арестованных, но подвергал их такому искусному перекрестному допросу, что и невинный бы сознался. Для этой цели он приспособил двух жандармов, и перекрестный допрос сопровождался всегда усмешками всего жандармского персонала.

— Криминалистика состоит в искусстве быть хитрым и вместе с тем ласковым, — говаривал всегда своим подчиненным вахмистр. — Орать на кого бы то ни было — дело пустое. С обвиняемыми и подозреваемыми нужно обращаться деликатно и тонко, но стараться утопить их в потоке вопросов.

— Добро пожаловать, солдатик, — сказал жандармский вахмистр Швейку. — Присаживайтесь, с дороги-то, небось, устали? Расскажите-ка нам, куда вы идете?

Швейк повторил, что идет в Чешские Будейовицы в свой полк.

— Вы, очевидно, сбились с пути, — с тонкой усмешкой сказал вахмистр. — Дело в том, что вы идете из Чешских Будейовиц, в чем сами легко можете убедиться. Над вами висит карта Чехии. Взгляните: на юг от нас лежит Противин, южнее Противина — Глубокое, а еще южнее — Чешские Будейовицы. Стало быть вы идете не в Будейовицы, а из Будейовиц.

Вахмистр ласково посмотрел на Швейка.

Тот спокойно и с достоинством ответил:

— А все-таки я иду в Будейовицы.

Это было сказано сильнее, чем «А все-таки она вертится!» Галилея, потому что Галилей без сомнения сказал свою фразу в состоянии сильной запальчивости.

— Знаете что, солдатик! — все так же ласково сказал Швейку вахмистр. — Должен вас предупредить (да и вы сами в конце концов придете к этому заключению), что всякое отрицание затруднит вам же чистосердечное признание.

— Вы безусловно правы, — сказал Швейк. — Всякое отрицание затруднит мне же чистосердечное признание — и наоборот.

— Итак, вы сам уже начинаете со мною соглашаться. Расскажите мне откровенно, откуда вы вышли, когда направились в ваши Будейовицы. Говорю «ваши», потому что, повидимому, существуют еще какие-то другие Будейовицы, которые лежат где-то на севере от Путима и до сих пор не занесены еще ни на одну карту.

— Я вышел из Табора.

— А что вы делали в Таборе?

— Ждал поезда на Будейовицы.

— А почему вы не поехали в Будейовицы поездом?

— Не было денег на билет.

— А почему вам не дали воинский проездной лист?

— Потому что при мне не было никаких документов.

— Ага, так! — победоносно сказал вахмистр одному из жандармов. — Парень не так глуп, как выглядит. Начинает заметать следы.

Вахмистр начал с другой стороны, как бы не расслышав последнего показания о документах:

— Итак, вы вышли из Табора. Куда же вы шли?

— В Чешские Будейовицы.

Выражение лица вахмистра стало несколько более строгим, и взгляд его упал на карту.

— Можете нам показать на карте, как вы шли в Будейовицы?

— Я всех мест не помню. Помню только, что в Путиме я уже был раз.

Все присутствующие жандармы переглянулись.

Вахмистр продолжал допрос:

— Значит вы были на вокзале в Таборе? Что у вас в карманах? Выньте все.

После того как Швейка основательно обыскали и ничего кроме трубки и спичек не нашли, вахмистр спросил:

— Скажите, почему у вас решительно ничего нет?

— Да мне ничего и не нужно.

— Ах ты, господи! — вздохнул вахмистр. — Ну, и мука с вами!.. Вы сказали, что раз уже в Путиме были. Что вы тот раз делали?

— Я проходил мимо Путима в Будейовицы.

— Видите, вы противоречите самому себе. Вы говорите, что шли в Будейовицы, между тем как мы вам доказали, что вы идете по направлению из Будейовиц.

— Очевидно, я сделал круг.

Вахмистр и весь жандармский персонал обменялись многозначительными взглядами.

— Это кружение наводит на мысль, что вы просто рыщете по нашей округе. Как долго пробыли вы на вокзале в Таборе?

— До отхода последнего поезда на Будейовицы.

— А что вы там делали?

— С солдатами разговаривал.

Вахмистр бросил новый весьма многозначительный взгляд на окружающий персонал.

— А о чем, например, вы с ними говорили? Что спрашивали?

— Спрашивал, какого полка и куда едут.

— Отлично. А не спрашивали ли вы, сколько, например, штыков в полку и каково внутреннее строение полка?

— Не спрашивал. Сам давно наизусть знаю.

— Значит вы в совершенстве информированы о внутреннем строении наших войск?

— Безусловно, господин вахмистр.

Тут вахмистр пустил в ход последнего козыря, с победоносным видом оглядываясь на своих жандармов:

— Говорите ли вы по-русски?

— Нет.

Вахмистр встал, кивнул головой своему помощнику, и, когда оба вышли в соседнюю комнату, он, возбужденный сознанием своей победы, провозгласил, потирая руки:

— Ну, слышали? Он не говорит по-русски! Парень видно, прошел огонь, воду и медные трубы. Во всем сознался, но самое важное отрицает. Завтра же отправляем его в Окружное, в Писек. Криминалистика состоит в искусстве быть хитрым и вместе с тем ласковым. Видали, как я его утопил в потоке вопросов? И кто бы мог подумать! Выглядит дурачком, а на таких типов-то и нужна тонкая работа. Посадите его пока что, а я пойду составлю протокол.

И с язвительной усмешкой на устах жандармский вахмистр до вечера строчил протокол, в каждой фразе которого красовалось словечко: Spionenverdächtig[14].

Чем дальше писал жандармский вахмистр протокол, тем яснее становилась для него ситуация. Кончив протокол, написанный на странном канцелярском немецком языке, словами: «Доношу покорно, что неприятельский офицер сегодня же будет отправлен в Окружное жандармское управление в город Писек», — он улыбнулся и вызвал своего помощника:

— Дали этому неприятельскому офицеру поесть?

— Согласно вашему приказанию, господин вахмистр, обеды отпускаются только тем, кто был на допросе до двенадцати часов дня.

— Да, но в данном случае мы имеем дело с крупным исключением, — веско сказал вахмистр. — У нас налицо один из высших чинов, вероятно, офицер Генерального штаба. Сами понимаете, что русские не пошлют сюда какого-нибудь ефрейтора. Пошлите в трактир «У Кота» за обедом для него. Если обедов уже нет, пусть сварят ему что-нибудь отдельно. Потом пусть ему приготовят чай с ромом и пошлют сюда. И не говорить — для кого. Вообще никому не заикаться, кто нами задержан. Это военная тайна. Что он делает?

— Просил табаку и сидит в дежурной. Совершенно спокоен, словно дома. «У вас, говорит, тепло, и печка не дымит. Мне, говорит, здесь у вас очень нравится. Если печка будет дымить, то вы, говорит, позовите трубочиста прочистить трубу. Но пусть, говорит, он прочистит ее под вечер, а ни в коем случае не в полдень, когда солнышко высоко стоит».

— Тонкая штучка, — голосом полным восторга сказал вахмистр. — Делает вид, словно ему и горя мало. А ведь знает, что будет расстрелян. Таких сильных духом людей нужно уважать, хоть он и враг. Человек идет на верную смерть. Не знаю, смог бы кто-нибудь из нас так держаться? Каждый из нас на его месте, небось, дрогнул бы, поддался слабости. А он сидит себе спокойно: «У вас тут тепло, и печка; не дымит…» Сильный характер! Такой человек должен обладать стальными нервами, быть полным энтузиазма, самоотверженности и твердости. Если бы у нас в Австрии все были полны такого энтузиазма!.. Но не будем об этом говорить. И у нас, впрочем, есть такие энтузиасты. Читали, небось, в «Национальной политике» о поручике артиллерий Бергере, который влез на высокую ель и устроил там наблюдательный пункт? Когда наши отступили, он уже не мог слезть, потому что иначе попал бы в плен, и стал ждать, когда наши опять отгонят неприятеля, ждал целых две недели, пока не дождался. Целых две недели сидел на дереве и, чтобы не умереть с голоду, обглодал всю верхушку ели: питался ветками и хвоей. К тому моменту, когда пришли наши, он так ослабел, что не мог удержаться на дереве, упал и разбился на-смерть. Его после смерти удостоили золотым крестом «За храбрость», — и вахмистр почтительно прибавил — Да, это я понимаю! Самопожертвование — это геройство!.. Заговорились мы тут с вами, — спохватился он. — Подите закажите ему обед, а его пока пошлите ко мне.