Алекс Норк - Маргарита Страница 7

Явлинов: Вы имеете в виду идеологию, от которой мы все устали?

Козулинский: Идеология — это комплекс идей, а усталость — всего лишь плохая способность к работе.

Сны

Суд над Стенькой Разиным.

Стенька — среднего роста малый с мордой непонятного выражения — за прутьями подсудимого.

Судебное председательское место занимает сам Зорькин.

Почему председатель Конституционного суда рассматривает «уголовку»?

Ну да, Стенька ведь государственный бунтовщик.

— Вы узнаете подсудимого?

Чего там узнавать — эти рожи на каждом шагу.

Вечер, у киоска три мужика и девка — он прошел уже мимо, когда парень ударил девчонку в лицо — мазаный удар, но сильный.

И как, взять вот и дальше идти?

— Ты чего творишь, сукин сын!

Трое сразу двинулись… каждый больше по весу…

Разводить их надо, напрямую тут нечего делать…

Зубы прут на него рычащие, одному он сразу врезал на боковом уходе…

Дилетанты-хулиганье, но нельзя оказаться в куче.

Твари, оборачивается по серьезному…

Девка вдруг врывается и лепит одному в глаз!

Кстати как! Он не контролировал уже сразу трех…

— Подсудимого узнаете?

Ведущая: Господа, мы все-таки в блиц-режиме.

Козулинский: Очень коротко: «мера-интеграл-производная». Нужно читать учебники — это методологическая последовательность. Вы не можете говорить о социальном объединении, пока не определили человека — правильнее, его верхнюю планку.

Явлинов: Ну-у, в каком-то смысле я с вами согласен…

Ведущая: Что такое производная? Только я попрошу без математики.

Козулинский: Частности, если простым языком, — «свободы» так называемые, и прочие шалости.

— Фантастика, профессор, я чувствую себя участником гениального! Она уже другая — спит и меняется!

— Садитесь, доктор. Зиночка, дай нам поесть!

В комнату впорхнула фигурка.

— Какая милая, доктор, вот ей богу, был бы я лет на двадцать моложе…

— Денис Денисович!.. Что приготовить?

— Зиночка, легенького пока.

— Цветной отварной капусты и немного телятины?

— Очень подходит. Доктор, не сочтите за труд, там — в баре, вермут.

Магия, не магия, а поехать все-таки надо.

Ему сказали — можно и вечером.

Это существенно — после работы, и не на служебном, а на своем автомобиле — так меньше заметят.

Джип, нарочно, старенький, не модный.

Отвык он от этого дорожного хамства, и когда пропустил людей, сунувшихся пройти, сзади ему забибикали.

Замоскворечье… давно он тут не был.

А любил эти места.

Когда был студентом, несло его время сюда вот, ходил по улицам-переулкам.

Время… тогда было время, а сейчас, кажется, это не время, а беда какая-то, непонятно куда уносящая.

Переулок, куда свернул, испакостили уже новостроем — не насосутся, гады.

Офисная табличка — та, что в рекламе.

И парковка без всяких проблем.

Министр все-таки посидел чуть, выбирая момент, когда публики нет проходящей, вылез и прошел под козырек подъезда.

Панель с кнопками.

Непонятно, какую нажать.

Но сама собой засветилось верхняя планка: «Входи, мужик».

Козулинский: Вы кого хотите интегрировать — мусульман, у которых есть уже религиозный интеграл, этнические группы со своим интегралом выживания?

Явлинов: Н-ет, я хочу интегрировать на базе общечеловеческого.

Козулинский: Оно существует?

Передняя.

Мужчина на полированной лавке.

Странно — свитер, штаны — все обычное, а на голове с коротким козырьком синяя с красным обводом фуражка.

И семечки лускает, плевками себе под ноги.

— Я по записи.

Мужчина поднял глаза — темный один, другой — нехорошо серебрящийся — и, не вставая, кивнул ему «дальше».

Дальше — он сделала три шага вперед — дверь комфортного вида с фирменной, под золото, ручкой, с табличкой, тоже под золото: «Б. Г. Мотов», ниже — всякие научные звания и магические профессуры.

Министр, нажав ручку, сделал шаг внутрь…

Обстановка, на первый взгляд, обрадовала — никакой «хиромантии»: человек толстоватый в белом халате и шапочке, старомодные очки — солидный, немолодой — усики и бородка уже с сединою. На столе черный бинт со жгутом, на предмет — смерить давление, по полкам банки — в одной выставившаяся брюхом лягушка.

Он взял пару зеленых «штук», а теперь подумалось — за что тут много платить?

А вот дальше пошел туман — запомнившийся от другого какого-то к голове измерения.

Детство… да было — ранние половые связи и от этого разочарованье, комсомол, партком ради квартиры, сгибаться приходилось перед разным начальством, противное всё — пережил вдруг в минуту, и почувствовал гадкость.

— С памятью у нас непорядки?

— Непорядки. Можно сказать, из-за нее к вам прибыл.

— С памятью, — врач посмотрел на открытую брюхом лягушку, — с памятью могу сделать всё или ничего.

— Извините, как понимать?

— Память, любезный, позволяет не только помнить, но и не помнить.

— Типа, помнить, конечно, хочу.

Человек в белом халате опять посмотрел на лягушку, распластавшуюся лапами вверх.

— Затруднениев не боитесь?

Здесь туман стал другим, и до самого приезда домой, сна глубокого…

— Любопытно, Денис Денисович.

— А что они мелют?

— Некто Козулинский утверждает, что кроме чисто биологического, ничего общечеловеческого вообще не существует.

— Почему вас удивляет, голубчик? И наливайте вермут.

— Ну, общечеловеческие ценности, о которых говорит Явлинов.

— Н-да?.. Я ведь всегда смотрел по спутниковым каналам Россию. Помнится, поймали убийцу-людоеда, спрашивают его — что будет делать, когда срок отсидит, отвечает — первым делом к маме. И та, не сомневайтесь, расплачется у него на груди. Базовая ценность, не правда ли? Что вы поперхнулись, доктор, вермут очень хороший. Э, Зиночка, зайди на минутку!

Девушка впорхнула на два шажка от порога.

— Скажи, милая, ты хорошо понимаешь, что такое базовые человеческие ценности?

Плечики чуть двинулись вверх.

— Ну, правила основные… А если честно — не очень.

— А высшие ценности понимаешь?

— Конечно, это то, что выше меня, к чему я должна стремиться.

— Ну, например?

— Сострадательность, а если счастье — чтобы не мне одной. Еще стараться быть умнее. Так хочется много знать, все хочется знать о хорошем!

— Спасибо, Зинуля. Всё сказано, доктор. Ваши общечеловеческие ценности никогда не выйдут за рамки правил. А правила люди быстро начинают нарушать, когда нет никого рядом с кнутом.

— Но человечество усваивает постепенно представления о плохом и хорошем. Вы отрицаете это нравственное движение?

— Полностью отрицаю, голубчик. Наш великий философ Владимир Соловьев, живший в довольно спокойной второй половине девятнадцатого века, упорно настаивал — человечество нравственно движется «по восходящей»: люди якобы понимают, что сегодня уже нельзя делать то, что можно было какое-то время назад. Не дожил он до двух мировых войн, до нашей гражданской, потом — лагерей… а Югославия — хорошо, пусть воюют, но почему при этом надо массово насиловать женщин? А другим — бомбы кидать на простых граждан? Ну-с, Китай, с его древнейшей культурой и «культурной революцией» вдруг, Камбоджа?

— Коммунистические диктатуры, Денис Денисович.

— А где вот эта нравственная сопротивляемость человека гадостям? Где она в массах? Почему встречается только у единиц?

На телеэкране дебаты перешли в жаркую стадию.

Козулинский: Без верхней, причем ощутимой, явленной, верхней человеческой точки вы не создадите ничего, кроме экономического человека. А это существо, съедая, тут же растет и еще больше требует есть.

Явлинов. Но позвольте, вы забываете о главной общественной группе — об интеллигенции.

Козулинский: Вот именно сейчас вспомнил.

Ведущая: Видите, вспомнили.

Козулинский: Во-первых, вспомнил нашего знаменитого историка Василия Осиповича Ключевского…

Ведущая: Настоящий интеллигент!

Козулинский: …который говорил, что большинству русских интеллигентов свойственны приспособленчество и неспособность к самостоятельному умственному продукту. Во-вторых, вспомнил Хрущева — его определение интеллигенции. Позже Никите Сергеевичу объяснили, как правильно пишется и произносится одно известное слово, но поначалу, обращаясь к интеллигенции, он говорил: пи-да-разы. Обратите внимание, какое замечательное жанрообразующее звучание — пи-да-разы!

Ведущая схватилась на груди за лифчик, зал онемел… а потом громко, и совсем громко началось гоготание…

Смеялись в одиночку и семьями, смеялись приглашенные эксперты, клацая зубами, с неподвижным лицом смеялся Явлинов, заливалась ведущая.