Irag Pezechk-zod - Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев) Страница 7

Я еще подыскивал слова, чтобы, не вызывая особых подозрений Маш-Касема, расспросить его о Лейли, когда в саду появился дядя Полковник. Он шагал в нашу сторону, накинув на плечи пиджак. Длинные подштанники были заправлены в носки. Негодующим и удивленным тоном дядя Полковник крикнул Маш-Касему:

– Маш-Касем, это что же такое? Мой слуга сказал, что ты вчера не пустил воду ко мне в сад. А?

Маш-Касем, не двигаясь с места и не глядя на дядю Полковника, сухо ответил:

– Да, ага, так уж вышло.

– То есть как это так?! Что значит «так уж вышло»?

– Зачем мне врать?! Я ничего не знаю.

– Это как же так, ничего не знаешь?! Воду ведь ты перекрыл!

– Вы об этом моего хозяина спросите! Мне что сказали, то я и сделал.

– Так, значит, это ага приказал тебе перекрыть воду?

– Вы у самого аги спросите. Я ничего не знаю.

Дядя Полковник, все еще не веря, что его старший брат мог отдать такое распоряжение, направился к Касему, собираясь вырвать у него из рук лопату, чтоб раскидать запруду и пустить воду к себе на участок, по суровому лицу Маш-Касема, неподвижно стоявшего с видом отважного и знающего свои обязанности служаки, понял, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем он предполагал. Так и не дойдя до Маш-Касема, дядя вдруг остановился, потом повернулся и зашагал к дому дядюшки Наполеона.

Маш-Касем спокойно сказал:

– Ну что ж, сейчас и вам всыплют по первое число.

Что затем произошло между дядюшкой Наполеоном и дядей Полковником осталось для меня тайной, но очень скоро я понял, что приказ перекрыть воду, поступавшую на наш участок, в результате чего лишился воды и дядя Полковник, был одним из звеньев в цепи карательных акций, задуманных дядюшкой Наполеоном против моего отца.

Страшнее подобной мести и придумать было трудно, потому что в те годы у нас еще не было водопровода: раз в неделю воду из квартального арыка пускали на нашу улочку, и мы наполняли ею свои маленькие крытые хранилища, и если мы сегодня не запасемся водой, нам придется сидеть без нее целую неделю, пока снова не подойдет наша очередь.

Уже целых два дня я не видел Лейли и даже поплакал, вспоминая ее полные слез глаза, но все вокруг так суетились, так старались путем дипломатических переговоров добиться мирного решения конфликта между дядюшкой Наполеоном и моим отцом, что я постепенно начал забывать о своих душевных муках. В водохранилище дяди Полковника не оставалось уже ни капли воды. Его цветы и деревья сохли на глазах. Отец упрямо молчал и не делал ни малейших попыток протестовать – у нашей семьи вода еще была, и отец, вероятно, выжидал, пока начнет действовать дядя Полковник, чья судьба была неразрывно связана с нашим общим арыком. Несколько раз я слышал из-за закрытых дверей обрывки разговоров: родственники предлагали моему отцу извиниться перед дядюшкой Наполеоном, но отец был неумолим и даже заявлял, что, если дядюшка сам не попросит у него прощения и будет по-прежнему перекрывать воду, он восстановит свои законные права с помощью суда и полиции! Упоминание о суде и полиции приводило родню в трепет, все начинали причитать, что отец хочет подорвать веками складывавшуюся репутацию аристократической семьи. Однако отец чувствовал себя уверенно и не только не собирался извиняться перед дядюшкой, но, напротив, упрямо ждал, что дядюшка сам публично попросит у него прощения. А от всей этой истории ни за что ни про что страдали я, бедняжка Лейли и без вины виноватый дядя Полковник.

В пятницу в доме дяди Полковника началось непонятное движение. Надеясь встретиться с Лейли, я подобрался поближе. Но Лейли нигде не было видно, а детей вообще не пускали в залу. От стекавшихся в дом родственников я узнал, что собирается целый семейный совет. Прибыли два брата дядюшки Наполеона, жившие отдельно. Появился и работавший в министерстве иностранных дел Асадолла-мирза. Вслед за ним в залу проследовали сестры дядюшки. Пришла ханум Азиз ос-Салтане. В общем, к дяде Полковнику пожаловало человек десять – двенадцать. Дети толпились в коридоре и во внутреннем дворике.

Когда мы узнали, что взрослые ждут еще и Шамсали-мирзу, стало понятно, что дело приняло весьма серьезный оборот. Шамсали-мирза служил в Хамадане следователем, но с недавних пор, по-видимому, ожидая нового назначения, жил в Тегеране.

Примерно через час после того, как собрались все приглашенные, по любезным возгласам дяди Полковника: «Прошу вас, почтеннейший… Вот сюда, досточтимый…» – мы догадались, что наконец прибыл и Шамсали-мирза.

Хотя нам всегда говорили, что стоять под дверьми, а иными словами, подслушивать – некрасиво, я весь превратился в слух и прижал ухо к двери залы. Если рассудить по совести, я больше, чем сидевшие там, имел право быть в курсе дела, потому что взрослые в этой ситуации теряли лишь свои цветы, деревья да еще нерушимое семейное единство, а я… В опасности была моя любовь и вся моя жизнь!

Дядя Полковник произнес короткую речь о преимуществах сохранения священного семейного союза и о бедах, которые несет с собой его распад, и закончил так:

– Дух покойного отца трепещет от возмущения! Я сделал все, что в моих силах, для сохранения сплоченности нашего древнего рода, я призывал моего старшего брата и мужа моей сестры помириться, но оба уперлись и стоят на своем. И вот теперь я призываю вас помочь мне сохранить освященное веками единство нашей семья и не допустить, чтобы вмешались суд и полиция.

Мне в этот момент не было видно лица дяди Полковника, но его взволнованный голос красноречиво свидетельствовал о том, как он любит свои цветы и фруктовые деревья.

Затем взял слово Шамсали-мирза. Он служил следователем с первых дней введения новой системы правосудия и твердо верил, что следствие и допрос служат ключом к решению абсолютно всех проблем – как общественных, так и семейных. Поэтому в своей весьма деловой и логичной речи он предложил: во-первых, определить природу, породившего конфликт подозрительного звука и установить, был ли он произведен человеком или неодушевленным предметом; во-вторых, если подозрительный звук имеет «одушевленное» происхождение, уточнить, исходил ли он с той стороны, где сидел мой отец; и наконец, в-третьих, если он исходил именно с той стороны, выяснить, был ли он произведен умышленно или случайно.

Когда большинство присутствующих возразило против предложенного им скрупулезного расследования, Шамсали-мирза, по своему обыкновению водрузил на голову шляпу и заявил:

– В таком случае, господа, разрешите откланяться.

Работавший в министерстве иностранных дел Асадолла-мирза, призывая собеседников не спешить с выводами или обратить на что-то особое внимание, всегда восклицал: «Моменто, моменто!» Позже я узнал, что в переводе на нормальный язык, это означало: «Минуточку, минуточку!» Вот и сейчас, увидев, что его брат Шамсали-мирза надел шляпу и собирается уходить, Асадолла-мирза закричал:

– Моменто, моменто!

Поскольку родня была заинтересована в том, чтобы, найти выход из тупика, все тоже начали уговаривать Шамсали-мирзу остаться и, усадив его на прежнее место, занялись расследованием.

На первый выдвинутый Шамсали-мирзой вопрос, а именно: произведен ли подозрительный звук человеком или неодушевленным предметом, не было получено четкого ответа, потому что мнения родственников разделились. Одни утверждали, что подозрительный звук был произведен стулом, другие – таких было меньше – склонялись к тому, что звук был «одушевленного» происхождения. Несколько человек вообще не имели определенного мнения.

Попутно обсудили второстепенный вопрос, всплывший в связи с основным: кто находился в непосредственной близости от места, где раздался подозрительный звук? Были названы мой отец, дядюшка Наполеон, придурковатая Гамар и Маш-Касем…

Расследовать причастность к инциденту двух первых лиц было невозможно. Гамар, в силу того, что судьба обделила ее разумом, также не могла быть полноценным свидетелем. Поэтому ключом к разгадке мог стать только Маш-Касем.

Шамсали-мирза распорядился, чтобы позвали Маш-Касема, и в точности как следователь, ведущий допрос обвиняемого, прежде всего заставил слугу присягнуть, что он будет говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Затем он подчеркнул, что свидетельство Маш-Касема может сыграть немаловажную роль в сохранении священного единства благородного семейства, и, призвав его давать показания, ничего не утаивая, спросил:

– Господин Маш-Касем, вы в тот вечер собственными ушами слышали подозрительный звук, прервавший рассказ вашего хозяина на середине?

Маш-Касем, помолчав, ответил:

– Э-э, ага, зачем мне врать?! До могилы-то… ать… ать… Один мой земляк, царствие ему небесное, говаривал, что…

– Господин Маш-Касем, вы даете свидетельские показания… Прошу вас, не отклоняйтесь от темы и отвечайте на поставленный мной вопрос!