Михаил Задорнов - Линия длиной 15000 метров Страница 7

Причём он у нас из первой партии. Это важно! Как утверждают специалисты, в первый партии все детали ещё французские. Правда, стоит она в нашем кооперативном гараже, до которого надо ехать на электричке. Поэтому мы показываем гостям лишь фотографию нашей машины и рассказываем им о том, как она хорошо ездит, но не рассказываем о том, как она плохо тормозит. Видимо, одна деталь всё-таки попалась наша. И гости завидуют нашей машине, глядя на её единственную фотографию, которую мы успели сделать ещё до того, как поняли, что она плохо тормозит.

Одним словом, у нас много есть такого, чему завидуют наши гости. Например, кран в ванной. Французский. Но его собирал наш сантехник. Долго ругал их мудрёные прокладки. После чего поставил наши — немудрёные. Теперь с душа то и дело слетает ситечко и бьёт по голове. Поэтому, когда принимаешь душ, надо придерживать ситечко рукой. Но гости душ не принимают. Они завидуют нашей ванной комнате в целом. Когда женщины заходят в неё, они обычно говорят: «Если бы у меня была такая ванная, я бы купалась в ней с утра до вечера!» Они не знают, что купаться в нашей ванне невозможно. Пробка серебряная с глубокой позолотой, оставшаяся, как говорят те, кто нам её продал, от личной ванны Павла I, по диаметру в два раза меньше отверстия в самой ванне. Поэтому, когда ложишься в нашу ванну, надо отверстие затыкать собственной пяткой, а пробкой любоваться, как произведениехМ искусства.

У всех гостей без исключения вызывает умиление наша дочь. Перед тем как сесть за стол, мы ставим её на стул, и она читает нам наизусть с выражением два стихотворения Цветаевой и одно Мандельштама. И все гости восхищаются таким глубоким пониманием поэзии в Три года. После этого мы быстро снимаем её со стула и уносим из комнаты, потому что от себя она говорит только словами, принесёнными из детского садика.

Почти всем гостям хочется хотя бы разок позвонить по нашему кнопочному телефону. У него есть блок памяти на тридцать два номера, кнопка повтора набора номера и кнопка отключения микрофона. На которую можно нажать, сказать жене всё, что ты думаешь о том, с кем ты разговариваешь. И тот, о ком ты всё это думаешь, и не услышит то, что ты о нём думаешь. Она испортилась первой. Я узнал об этом из последнего разговора со своим тестем.

Больше, чем телефону, гости завидуют только нашему насквозь японскому приёмнику с расширенным диапазоном коротких волн. Правда, я не пойму одного… То ли их вещи в наших условиях долго не живут, то ли наши батарейки не тянут, то ли мы живём в таком районе Москвы, куда даже короткие волны не доходят… Только с некоторых пор он ловит у нас лишь первую программу и «Маяк». Причём с таким шумом, что, когда по нему слушаешь наш «Маяк», создаётся ощущение, будто кто-то от нечего больше глушить начал глушить песни Пахмутовой на слова Добронравова!

Но гости этого не знают. Они обычно восхищённо переводят взгляд с приёмника на французский будильник конца прошлого пека. Один из гостей, когда узнал его стоимость, сказал, что за такие деньги он бы сам мог приезжать к нам каждый день и будить до конца жизни. Он не звонит тогда, когда надо, а когда ему самому захочется. И мы перестали им пользоваться с тех пор, как жена, послушавшись его, ушла на работу в половине четвёртого ночи. Прождав тщетно автобуса, вернулась домой в половине шестого. Прилегла на минутку до половины двенадцатого., И получила строгий выговор за то, что проспала начало рабочего дня в период введения дисциплины, когда стали строго следить за тем, чтобы во время рабочего дня все спали на своих рабочих местах, а не дома.

Но всё-таки больше всего гости завидуют нашим с женой отношениям. Какие они у нас интеллигентные и ласковые! Просто они не знают, что вот уже много лет за полчаса до прихода гостей мы заключаем с ней перемирие. И целуемся только на людях. Может, поэтому мы и бываем так счастливы, когда к нам приходят гости…

Автору самонадеянно показалось, что он прав. Передышка удалась. А благодаря оптимизму последнего рассказа предыдущей главы, в котором утверждается, что мы живём хорошо, пришло наконец такое необходимое сейчас

«ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ»

ФОТОГРАФИЯ

(монолог ветерана)

На моём столе стоит пожелтевшая от времени фотография. На обратной стороне карандашом написано: «Школьный выпускной вечер. 22 июня 1941 года».

Было три часа утра. После вечера мы гуляли по ночной Москве. Никому не хотелось домой. Позади было десять лет школьной дружбы. Впереди вся жизнь.

«Какая чудесная ночь! — сказала тогда на Красной площади Люба. — Ребята! Вот увидите, эта ночь запомнится нам на всю жизнь!»

Куранты били четыре часа утра.

Люба на фотографии в самом центре. В петлице у неё маленькой ранкой краснеет гвоздика, подаренная первой учительницей.

Позже мне встретятся стихи, которые я всегда повторяю про себя, когда смотрю на эту фотографию.

Целовались, плакали и пели,Шли в штыки и прямо на бегуДевушка в простреленной шинелиРазбросала руки на снегу…

Рядом со мной, с краю на фотографии, стоят два моих лучших школьных друга — Серёжка и Витька. Серёжка жил на Сретенке, а Витька — на Чистых прудах. Но так часто в жизни я повторяю про себя строчки дорогой мне песни, что теперь и сам верю: Серёжка каждый раз опаздывал в школу, потому что бежал с Малой Бронной, а Витька, наоборот, жил рядом — на Моховой.

Есть у меня и другая фотография. Она стоит рядом. Вечер встречи в 46-м году. Тот же класс… Та же ученическая доска… Те, кто пришёл на этот вечер, в память о своих товарищах стоят на тех же местах, что и на выпускном вечере. Между многими чернеет ученическая доска. Нет Любы, нет Серёжки с Малой Бронной, нет Витьки с Моховой, нет комсорга-очкарика, нет Боцмана-второгодника, нет учителя физкультуры… А лица тех, кто пришёл на вечер, повзрослели на Отечественную войну. Позади нас четыре года войны, а впереди опять вся жизнь. Конечно, после войны каждый из нас строил свою жизнь как мог, как умел. Но каждый из нас всегда помнил об этих фотографиях и понимал — жить надо так, чтобы, подходя к ним, никогда не краснеть перед глазами Любы, Витьки, Серёжки, Очкарика и Боцмана…

Теперь многие из нас уже пенсионеры. На последнем выпускном вечере нас было ещё меньше. Почти все ветераны. Высокое, почётное звание… Ветеран!

А недавно ко мне подошла моя внучка. И сказала:

— Деда, купи мне кроссовки?

— А почему я?

— Потому что ты ветеран, деда!.

— Кто тебе, внученька, об этом сказал?

— Мама.

— А что же она сама меня об этом не попросила?

— А она боится тебя, деда. Ты же у нас сердитый. Ты воевал. А у нас в садике уже всем дедушки, которые воевали, кроссовки купили.

Ну, рассердился я, раскричался, валерианки выпил, а успокоиться не могу. «Что это значит? — думаю. — В садике все дедушки, которые воевали, кроссовки купили?»

Словом, не выдержал я, поехал в магазин. Взглянуть, правду ли родственники мои говорят?

Да-а, такую очередь я видел только раз. В Ленинграде. Только там все тихо стояли. А тут? Боже мой… Один, этак моего возраста, кричит: «Пропустите ветерана, товарищи! Я ветеран! Мне без очереди положено!» И рвётся, знаете, да так локтями работает, будто оборону противника прорывает.

Ну, схватил я его за шиворот.

— А ну кончай, — говорю, — хулиганить! Зачем людей толкаешь?

А он как закричит на всю очередь:

— Как вы смеете со мной так разговаривать? Я инвалид войны!

Я говорю:

— Если ты инвалид войны, зачем тебе кроссовки?

Он смутился, говорит:

— Я… я… Я нормы ГТО сдавать должен. У нас на предприятии всех заставляют. И вообще, что вы меня держите, пропустите, я под Курском ранен был.

Я говорю:

— Я тоже под Курском ранен был. Видишь, в одних окопах сидели. Не для того, чтобы в очереди за кроссовками подраться. Ты в чьей, — спрашиваю, — армии воевал?

А он словно не слышит, что я спрашиваю. Одно твердит и перед моим носом красной книжечкой машет.

— Я ветеран. Пропустите. Я жаловаться буду. Мне государство право дало без очереди всё покупать. А вы, — это он мне, — хулиган, а не инвалид! Ну, тут я не выдержал, схватил его в охапку и понёс к выходу:

— Ах ты вошь, — говорю, — тифозная! Тебе не государство право дало. Тебе люди это право дали. Из уважения к тебе. За то, что ты Родину защищал. Тебе, понимаешь? Тебе! А не детям твоим! И не внукам! Чтобы ты на них это право распространял… И этим правом, как им захочется, пользовался…

Старушка какая-то смотрит, как я его несу, говорит:

— Вот это верно, сынок. Так его! Он сегодня утром бельё женское без очереди брал…

В очереди шум, смех, все смотрят. Девушка говорит:

— Смотрите, смотрите! Ветераны дерутся! Наверное, кроссовки не поделили.