Евгений Якубович - Made in USSR Страница 7

Я пожал плечами и вскрыл конверт. Внутри лежала пожелтевшая от времени тетрадь, с выведенным все тем же каллиграфическим подчерком заголовком: «Оригинальные кулинарные рецепты, собственность г-на Оливье».

С тех пор эта тетрадка лежит запертая в моем сейфе. Соблюдая обещание, данное Ираклию Андреевичу, я никому не показываю ее, и держу в строжайшей тайне все рецепты, записанные в ней. Блюда, которые я иногда готовлю по тем рецептам, неизменно приводят в восторг моих гостей, людей сытых и избалованных.

Декабрь 2006

Израиль

Адажио

В советских гостиницах не было одноместных номеров. Я имею ввиду, конечно те, которые предназначалось «для всех». Незнакомые люди жили втроем или вчетвером по несколько дней в одной комнате. В лучшем случае, удавалось устроиться в номере на двоих.

Мне довелось в полной мере хлебнуть этого удовольствия, поскольку в молодости я часто ездил в командировки. Соседи бывали самые разные. С большинством я быстро находил общий язык. Однако попадались и другие, с которыми я просто не мог пересечься внутри своего обычного круга общения.

Дело было в небольшом промышленном городке. Меня отправили туда налаживать оборудование, спроектированное в нашем КБ. Соседом по комнате оказался крепкий розовощекий мужчина, потомок поволжских немцев, предусмотрительно вывезенных перед войной в среднеазиатскую глушь вождем всех времен и народов. Звали соседа Родион, что также было следствием великого переселения, после которого детям старались давать имена, не выдающие их национальной принадлежности.

Виделись мы мало — почти все время я проводил на заводе, и в гостиницу возвращался лишь для того, чтобы переночевать. Однако, однажды вечером мы все же пообщались. И достаточно плотно.

В тот день я вернулся в гостиницу раньше обычного. У меня ничего не ладилось. Злой, усталый и голодный я все бросил и отправился в гостиницу. Мне до чертиков надоела эта возня; я мечтал лишь о том, чтобы поскорее добраться до кровати и завалиться спать.

Когда я вошел в номер, Родион сидел за столом и заканчивал нарезать помидоры для салата в глубокую керамическую миску, стоявшую перед ним. Кроме миски, стол украшали пара лепешек и распечатанная, но все еще полная бутылка водки. Судя по всему, сосед собирался что-то отметить, но как любой нормальный мужик не хотел пить в одиночку.

Меня он встретил с искренней радостью.

— О, как раз вовремя! Давай, Ароныч, присаживайся, выпьем в честь окончания моей командировки. Завтра утром уезжаю.

Я не успел как следует усесться на стуле, как передо мной возник граненый стакан, примерно на треть наполненный водкой. Ничего не оставалось, как выпить. Водка была дешевая, плохо очищенная, с острым едким запахом. Выпитая на пустой желудок она обожгла мне все внутренности. Я сидел и хватал ртом воздух, пытаясь придти в себя.

— Что, неудачно пошла? — добродушно поинтересовался Родион и протянул мне алюминиевую вилку с отломленным зубом. — Бывает. На вот, закуси салатиком.

Я набросился на салат с лепешкой, по опыту зная, что уж они не подведут. Это фактически была основная еда местного населения. Да и у себя в столице мы с удовольствием их ели, правда лишь как дополнение к меню.

Едва я пришел в себя, как Родион налил по новой. Видно долго ждал меня, и теперь торопился наверстать упущенное.

— Нет, нет, пожалуйста, — взмолился я. — Давайте я эту пропущу, что-то действительно нехорошо пошла. А вы пейте, не ждите меня.

Родион подозрительно взглянул на меня, пробормотал что-то невнятное, но явно неодобрительное, и влил в себя содержимое стакана. Затем навалился на салат и опустошил почти всю миску. Покончив с салатом, он достал из плоской красной пачки сигарету «Астра» без фильтра и закурил. Я, наконец, сообразил, что пора внести и свою лепту в праздничный ужин. Вынул из сумки пачку болгарских «Родопи», и протянул Родиону.

Он тут же загасил свою сигарету, и взял новую из предложенной пачки. Мы закурили. Водка начинала действовать и усталость отступила. Салатик и сигареты заглушили сивушный привкус во рту, и мир уже не казался таким печальным местом.

Родион тоже выглядел довольным. Почувствовав некоторое ко мне расположение, он стал излагать теоретические основы своей жизни. Говорил он долго и однообразно.

— У меня все есть. Понимаешь? Вот все, что мне надо, у меня есть. Я чужого не беру. Мне чужого не надо. Вот то, что мне положено, я возьму. Это ты мне дай. А чужого мне не надо, не так я воспитан, чтобы брать чужое. Да. Я рабочий человек. Я свое отработал, и будь добр мне положенное дать. Все, что мне, рабочему человеку, положено.

Тут он пристально посмотрел на меня, будто подозревал, что я и в самом деле прячу за спиной то самое, что ему положено.

— Замечательно, правильно, так и надо, — поддакивал я ему, понимая, что он может развивать эту тему бесконечно. — А вот, давайте, лучше еще выпьем.

— Не, ты не понимаешь! — начал было объяснять Родион.

Затем сообразил, что я предлагаю выпить, тут же разлил оставшуюся в бутылке водку и поднял стакан. Пить он не стал до тех пор, пока я тоже не взял свой. Мы вместе выпили, причем Родион внимательно проследил, чтобы я допил свою порцию до конца.

В этот раз я выпил нормально, даже с удовольствием. Хотя понял, что для моего уставшего организма это пожалуй перебор. Я снова закурил и стал слушать Родиона, который от теории уже перешел к практике, ничуть не смущаясь их базисными противоречиями.

— Вот возьмем, к примеру, меня. Давай считать. Я работаю на стройке. Получаю двести рублей в месяц. Еще на двести рублей я ворую материал. Итого четыреста в месяц, понимаешь? У тебя какая зарплата, сто двадцать, сто тридцать, да? А у меня двести. И на двести я ворую материал. Итого в месяц выходит четыреста. Я вот дочке пианино купил. Понимаешь? Прихожу с работы домой, пообедаю, и ложусь на диван. И говорю ей: «Давай дочка, сыграй мне адажио». Она классно адажио играет. Она играет, а я засыпаю. Ну класс, понимаешь?

Он мечтательно замолчал, силясь припомнить то самое адажио, не припомнил и продолжил.

— А сейчас она уже долго занимается, и начала капризничать: надоело мне это адажио, давай я вот вальс новый выучила, или хочешь польку сыграю? Я ей говорю нет, дочка, папа устал после работы, ты давай, играй адажио. Она мне адажио играет, а я засыпаю.

Родион замолчал и посмотрел на меня с превосходством.

— Ну, понял наконец, как я здорово живу?

К этому времени меня окончательно разморило. Обрадовавшись возможности закончить разговор, я быстро разделся, лег и закрыл глаза.

Родион нарочито долго возился, бормоча как бы про себя, но так, чтобы я услышал, что вот чужую водку все мастера пить, а о том, чтобы самому вторую поставить, когда кончилось, никто не догадается. Я понимал, что нарушил все правила поведения, но исправлять что-либо было поздно. Бежать в гостиничный ресторан за бутылкой не хотелось категорически.

Я отвернулся лицом к стене и сделал вид что уже сплю. Призрак Васиссуалия Лоханкина, которого пороли розгами за куда менее страшное прегрешение, уже витал по гостиничному номеру. Но все обошлось. Пошебуршив минут пятнадцать, Родион потушил свет и тоже лег.

Уснул он мгновенно, как будто его выключили. Я слышал, что люди с чистой совестью засыпают быстро, но такой скорости я не встречал. Родион и в самом деле был очень доволен и собой, и своей жизнью.

А я еще долго ворочался. В голове все время крутилось: «двести получаю, еще на двести ворую — и адажио».

Пятнадцать лет спустя я сидел в небольшом кафе в Нюрнберге, пил кофе и наблюдал, как через дорогу от кафе трудилась бригада строителей. Вид стройки начал цепочку ассоциаций, которая и привела меня к воспоминанию о той встрече в провинциальной гостинице. Я закурил, устроился поудобнее и, по своей писательской привычке, принялся размышлять на тему «Родион, как типичный представитель своего времени».

Очень быстро, однако, я исправил заголовок на «Родион, как представитель самого себя в данном конкретном времени, и в данном месте». Человек всегда и везде остается самим собой. Внешняя среда способствует его изменению лишь в той степени, в которой он сам адаптируется к ней. Человек играет по правилам навязанным ему обстановкой. Но цель игры всегда одна — собственное благополучие.

Итак Родион, как представитель самого себя, прекрасно устраивается в социализме. Он не требует многого от жизни, но твердо знает, что именно ему нужно. Он безошибочно ориентируется в окружающей среде, и быстро находит способы получить все необходимое. Если ему не хватает зарплаты, то он просто начинает воровать материал, искренне не считая это чем-то предосудительным.

Когда обстановка вокруг меняется, он мгновенно и безболезненно приспосабливается к изменившимся условиям, и потом действует так, будто всю жизнь только этим и занимался. Новые условия резко меняют стиль его жизни и всю ранее существовавшую систему ценностей. Однако, он не задумывается и нисколько не тяготится этим. Он просто живет в соответствии с законами окружающего его мира.