Ярослав Гашек - Собрание сочинений. Том первый Страница 8

Швейк надевает на себя русскую военную форму, оставленную на берегу реки беглым русским пленным, который решил помыться. И опять возникает вопрос, то ли герой действительно по простодушию хотел примерить чужое обмундирование, то ли помог русскому переодеться в чужой мундир и скрыться. Сам Швейк в русском обмундировании попадает в австрийский плен. И опять-таки, смешное это стечение обстоятельств или попытка увильнуть от фронта? Придурковат Швейк и влипает в одну историю за другой от избытка непоседливости или намеренно валяет дурака, с радостью внося свою лепту в усугубление сумятицы?

В образе Швейка воплощен особый тип поведения, который в том и состоит, чтобы сбивать с толку относительно своего поведения. При этом автор романа часто ставит и читателя в такое положение, когда ему не дается окончательного ответа. Создавая образ Швейка, Гашек во многом шел от поэтики розыгрыша, разыгрывания, плутовской мистификации С этим связаны и особенности повествования в романе. Автор часто прибегает, например, к художественному приему, основанному на том, что и в жизни подчас бывает трудно отличить умышленно подстроенную ситуацию от возникшей случайно, в результате неожиданного стечения обстоятельств. Казалось бы, самоочевидное объяснение происходящего заменяется или сопровождается другой версией, хотя и возможной при редком и необычном стечении обстоятельств, но оставляющей сильное подозрение. Автор как бы испытывает догадливость читателя, в то же время зачастую не подтверждая полностью его догадок и лукаво оставляя его в некотором неведении. В систему мотивировок поведения Швейка то и дело вводится элемент озорной двусмысленности. Объяснение дается таким образом, что оно не внушает полного доверия, а наоборот, вызывает подозрение и т. д. Швейк немножко водит за нос и читателя.

Может быть, в этой особенности образа Швейка и заключается одна из главных находок Гашека, отличающая этот образ, например, от образа Санчо Пансы в романе Сервантеса, слуги Сэма Уэллера в «Пиквикском клубе» Диккенса, Тартарена из Тараскона в трилогии Доде. С этими произведениями роман Гашека сближает в одних случаях образ веселого и плутоватого слуги, в других — показ ловких мистификаций и смешного обмана. Однако в названных романах читатель всегда оказывается в положении посвященного наблюдателя, в то время как у Гашека мистификация обращена отчасти и на читателя. Конечно, при всем сказанном Гашек постоянно дает почувствовать, что в поступках и разговорах героя, в его поведении на грани усердия и провокации вольная или невольная провокация то и дело перевешивает, а иногда его поступки откровенно показаны как плутовство и ловкое издевательство.

Поведение Швейка — способ самозащиты плебса в мире, где им повелевают враждебные силы, где ему ничего не остается, кроме сопротивления под видом послушания. По крайней мере, до поры до времени (в романе чувствуется постепенное нарастание крамольных настроений солдат). Это, конечно, не борьба. Но становясь массовым, такое поведение превращается в немалую силу, способную расшатать всю систему. Юлиус Фучик имел полное основание сказать, что «Швейк обладает искусством проиграть войну для тех, кто пошлет его в бой. И проиграть не уклонением, а последовательным исполнением приказов»[19]. Поведение, когда усердие доводится до абсурда и все время оборачивается медвежьими услугами, способно хоть кого вывести из себя и повергнуть в бессильную ярость. Поручика Лукаша порой даже охватывает отчаянное желание «отправиться на фронт, подставить лоб под вражескую пулю и уйти из этого мира, по которому шляется такая сволочь, как Швейк»[20]. Может быть, одно из самых замечательных мест в романе, демонстрирующее своеобразное всесилие Швейка, — это сновидение Лукаша после истории с похищенной собакой, когда поручику снится, что Швейк украл коня у наследника престола.

Образ главного героя романа вырастает из всей атмосферы народного отношения к верхам и, в свою очередь, получает продолжение в других образах. Это и крестьяне, которые принимают Швейка за дезертира, и, никак не желая поверить в обратное, показывают, где спрятаться и как обойти полицейские посты, заботливо суют хлеб и угощения, советуют, если попадет на фронт, сразу сдаться в плен и т. п. Это и сами дезертиры, которыми кишат стога и сеновалы в деревнях, близ которых блуждает Швейк. Это и денщик, который приносит своему офицеру воду из тифозного колодца (для чего пришлось оторвать доски, которыми был наглухо заколочен сруб). И т. д. И т. д. В Швейке вся эта атмосфера сконцентрирована в едином и цельном образе.

Роман Гашека представляет собой как бы вывернутую наизнанку героическую эпопею. Народные массы, от которых власти ожидают героического поведения в войне, предстают в романе в прямой оппозиции к устремлениям верхов и подрывают все их усилия. Да и сами верхи, еще жестокие и напыщенные, уже поражены неизлечимым недугом, охвачены процессом разложения. И хотя военные события в законченной части романа внешне еще развиваются в направлении, предусмотренном их инициаторами, уже видно, что они обернутся полным крахом всей системы.

Роман Гашека остался незавершенным.

В конце 1922 года писатель заболел и 3 января 1923 года скончался. Ему не было и сорока лет. Оборвался процесс познания и творчества длительностью в целую жизнь. Мировая литература потеряла писателя, обладавшего удивительным, уникальным талантом.

Особой любовью Гашек пользуется в нашей стране. Он — один из наиболее известных и популярных у нас писателей Чехословакии. Его произведения издавались на восемнадцати языках народов Советского Союза и вышли тиражом около десяти миллионов экземпляров. При Обществе советско-чехословацкой дружбы в Москве работает Общество друзей Ярослава Гашека. В городе Бугульме, где Гашек был помощником военного коменданта, открыт музей Гашека. В Москве, недалеко от улицы Горького, которого Гашек так любил, есть улица, носящая имя чешского писателя. Советские люди чтут Гашека как великого художника и участника борьбы за победу советской власти.

С. Никольский

1901–1904

Сельская идиллия

Был прекрасный июльский день. Я весело шагал по живописной долине Сазавы. По одну сторону реки простирались густые леса, по другую тянулись поля шумящих хлебов. Целью моего пути было местечко Ледеч. Солнце сияло вовсю, хотя уже близился вечер.

Я не очень хорошо ориентировался в этой местности, и весьма вовремя мне пришло в голову справиться у подростков, пасущих коров на опушке леса. Я спросил их, как скорее всего добраться до Ледеча. И пошел вперед, не обращая внимания на комья земли, которыми меня, чужака, любовно потчевали эти пастухи.

Пройдя лесом примерно полчаса, я увидел башню костела в деревне С. Я прибавил шагу и вскоре очутился на деревенской площади. Мне хотелось есть, и я направил свои стопы в трактир, откуда слышалась громкая музыка.

На пороге сидела девчушка лет пяти и горько плакала.

— Чего ты плачешь? — спросил я ее.

— Дядечка умер, и сегодня его хоронили. Мама сказала, что больше он не вернется, а в воскресенье он всегда давал мне крейцер.

— Ну не плачь, — успокаивал я ее. — Вот тебе два крейцера.

Девчушка утихла, взяла два крейцера и радостно побежала к лавчонке, расположенной неподалеку.

Я вошел в трактир. Там было полно народу и царило оживление.

Громкий смех звучал то у одного, то у другого стола.

Откуда-то из глубины, где устроились музыканты со своими инструментами, доносился настоящий адский грохот.

Через окно виднелся садик, там танцевала молодежь.

У девушек на головах красовались белые венки, и парни были одеты по-праздничному, хотя день был будничным.

Я разглядывал хоровод танцующих, и вдруг мое внимание привлекли пожилая женщина с девушкой лет двадцати. Девушка не переставая плакала, а пожилая женщина лишь время от времени вытирала платком глаза.

Утолив голод и жажду, я завел разговор со стариком, сидевшим за моим столом.

Пожаловался на жару, царившую в тот день.

— Да, жара, — сказал старик, — и дождика не видать так что, слава богу, нам повезло.

— А это что, свадьба? — спрашиваю я старика.

— Свадьба? Да что вы! Нет, поминки справляем. Умер брат здешнего трактирщика, не бедный был. Дом имел и на книжке тысчонку-другую. Да и не женатый, вот все трактирщику и досталось. У нас обычай: если кто умер, так после похорон от наследников всем угощенье. Трактирщик хотел устроить поминки поторжественней и пригласил музыкантов, родственникам поднес пива, народу набралось много, ну, он еще и подзаработает.

— Поглядите, — продолжал он, — видите, вон там женщины плачут? Старостиха с дочкой. Дочка собиралась замуж за покойного. Но человек предполагает, а бог располагает. Брат трактирщика был уже год как болен и позавчера умер. Когда об этом узнали у старосты, так обе, старостиха и дочка, чуть не рехнулись и с той поры бесперечь плачут.