Анатолий Крым - Украинская каб(б)ала Страница 8

ЦЫРЛИХ. «Сон» не надо! Возникнут ненужные ассоциации!

ФЕЛЬБАБА. Хорошо, пускай он жалуется Тарасу Григорьевичу на усталость, на козни оппозиции, на радикулит, в конце концов!

ЦЫРЛИХ. Дайте мне два дня. Мы посоветуемся и решим, хотя лично я считаю, что в украинской истории только наш Президент может стоять на одной доске с великим Кобзарем!

ФЕЛЬБАБА. Уже теплее! Алиса Леопольдовна, дорогая, да не нужен вам никакой Мильченко! Давайте я напишу. Без аванса!

ЦЫРЛИХ. А вы уверены, что Мильченко ненадежен в политическом отношении, или это ваши фантазии?

ФЕЛЬБАБА. Да его на пушечный выстрел нельзя подпускать к Межигорью! Слово чести!

ЦЫРЛИХ. Только услуга за услугу.

ФЕЛЬБАБА. Для вас – хоть луну с неба!

ЦЫРЛИХ. Это очень личная просьба!

ФЕЛЬБАБА. Любая просьба, Алиса Леопольдовна! Любая! Я даже знаю, о чем вы хотите просить!

ЦЫРЛИХ. Не знаете.

ФЕЛЬБАБА. Нет, знаю! Вы хотите, чтобы я нарисовал вас в стиле ню. Проще говоря, голяком!

ЦЫРЛИХ. Зачем?!

ФЕЛЬБАБА. Чтобы подарить мужу. Или… не мужу, да?

ЦЫРЛИХ. Как вам такое могло прийти в голову?! Все! Мне от вас ничего не надо! До свидания!

ФЕЛЬБАБА. Простите дурака! Я вас внимательно слушаю!

ЦЫРЛИХ. Если вы хоть жестом, хоть словом намекнете…

ФЕЛЬБАБА. Могила! Я уже забыл! Говорите!

ЦЫРЛИХ. Я по поводу композиции. Вот сидят они, как вы говорите, за столом. Беседуют. Чай пьют! А на заднем плане природа, пруд, косули бегают. У вас ведь такой замысел?

ФЕЛЬБАБА. В общих чертах. Любых зверей нарисую, вы мне только скажите, чего там водится, в Межигорье-то?

ЦЫРЛИХ. Да при чем тут звери! Вы меня нарисуйте на заднем плане. Но так, чтобы черты лица только угадывались. А костюм на женщине, прическа – чтобы мои. Кому надо, тот поймет.

ФЕЛЬБАБА. Хорошо, а… а что вы делаете на заднем плане? То есть я хотел спросить, чем вы там занимаетесь? Кормите зверей, загораете?

ЦЫРЛИХ. Цветы собираю. Или книгу читаю. Книгу даже лучше! Это очень символично! Нарисуете?

ФЕЛЬБАБА. Раз плюнуть!

ЦЫРЛИХ. Только, помните, никому не слова!

ФЕЛЬБАБА. Мамой клянусь! Детьми клянусь! Красками клянусь, чтобы они засохли к чертям собачьим! Вы же для нас как мать Тереза!

ЦЫРЛИХ. Еще одно слово про «Терезу», и я…

ФЕЛЬБАБА. Молчу! Молчу! А вопрос можно?

ЦЫРЛИХ. Гонорар?

ФЕЛЬБАБА. Нет-нет! С гонораром все ясно. Мне бы два-три сеанса с Президентом. Для сходства и убедительности.

ЦЫРЛИХ. Решим!

ФЕЛЬБАБА. Тогда я уверен в успехе! Шевченко я, конечно, по памяти нарисую, столько его малевал! Не поверите, но иногда я с ним даже во сне разговариваю!

ЦЫРЛИХ. Не надо по памяти, Григорий Иванович! Кобзаря тоже напишете с натуры.

ФЕЛЬБАБА. Простите, не понял?..

ЦЫРЛИХ. А что тут непонятного? Воскрес наш Тарас Григорьевич!

(Примечание: далее последовал звук падающего тела, что и было зафиксировано дежурным нарядом государственной службы охраны. После оказания первой помощи дежурным врачом Администрации посетитель Фельбаба Г. И. был срочно доставлен с подозрением на инфаркт в клиническую больницу Феофании.

16

Адвокат Меир Гринберг (лицензия 1876), г. Хайфа, ул. Бялик, 46/7, 3-й этаж, коричневая дверь слева, приглашает г-на Либермана С. Л. прибыть в государство Израиль для составления соглашения о разводе с Эстер (Таней) Либерман в связи с ее заявлением от 16 января 2014 года.

17

16 февраля 2014 года

Сегодня проснулся рано и, не желая беспокоить хозяина, сразу же принялся просматривать свои сочинения, даже не напившись чаю. (Не знаю, как подступиться к хитроумной плите, пылающей газом.)

Книги, особенно «Кобзарь», разных годов издания, весьма разнообразные внешним видом и ухищрениями издателей. Были такие, коим набежало более ста лет, случались издания более поздние, но меня крайне удивило, что в каждом томе не хватает некоторых стихов. Вчитавшись, я впал в крайнее недоумение, не понимая, почему в изданиях после 1917 года в трех местах слово «жид» заменено на «иудей», отчего сразу захромала рифма, а в сборниках более поздних исчезли слова «москаль» и «лях»? Сии находки огорчили меня, заставив предположить, что в разные времена в цензурном комитете заседали москальские дети, решившие поглумиться над усопшим поэтом. Я было хотел тотчас же все править, благо Семен Львович преподнес мне чудо-перо, однако книг оказалось много, а извращения встречались чуть ли не каждой странице, отчего я осерчал и решил отложить сие занятие.

Перейдя к чтению своих дневников, я уже не ожидал ничего хорошего и не ошибся в предположениях, невероятно расстроившись. Какая невыносимая казнь уготована людям публичным, а более того, литераторам, когда проныры издатели ковыряются в твоем белье, пока ты спишь, ворошат его, вынюхивая тайные грехи, в которых признаться стыдно даже себе! Да ведь для кого пишутся дневники? Для публики? Для потомков? Ни в коем разе! Для себя сии тайные записи, исключительно для того, дабы на склоне лет, когда зазвенит колокол, пробивая первый удар смертного часа, ты мог слабеющей рукой пролистать свою исповедь и, перед тем как идти на Высший Суд, взвесить свои грехи, сосчитать добродетели, а затем, швырнув откровения в пылающий камин, со спокойной душой исповедаться и отправиться к месту вечного покоя.

А что вынесет читатель из моего Дневника? «Ел, пил, спал», – как я написал 3 сентября 1857 года, возвращаясь на пароходе из ссылки. И только! И что полезного приобрело общество, узнав про мой сон, в котором явились ненавистная Орская крепость и корпусной ефрейтор Обручев? Ничего примечательного. Выходит, и душа моя спала в тот день, и ум мой спал, и не залетела в голову ни одна дельная мысль. Даже мечта, что увижу когда-нибудь застывший от мороза Петербург, что сжалятся надо мной, дозволят летом съездить на свою милую Украйну, – ничего об этом я, старый дурень, не написал, хотя и размышлял об этом сутки напролет! Вот и выставил себя курам на смех. «Ел, пил, спал». Прям животное какое! Я уж не говорю, что отдельные места и вовсе не подлежат публикации, все-таки книги лежат в домах, где обитают дети, а особо молодые девицы. А ну как они раскроют такой дневник и полюбопытствуют, что же старый сатир делал в Нижнем Новгороде во время длительной стоянки парохода? Что прочтут?! Извольте:

«Проходя мимо церкви Святого Георгия и видя, что двери церкви растворены, я вошел в притор и в ужасе остановился. Меня поразило какое-то безобразное чудовище, нарисованное на трехаршинной круглой доске. Сначала я подумал, что это индийский Ману или Вешну заблудился в христианское капище полакомиться ладаном и деревянным маслицем. Я хотел войти в самую церковь, как двери растворилися и вышла пышно, франтовски разодетая барыня, уже не совсем свежая, и, обратя(ся) к нарисованному чудовищу, три раза набожно и ко(ке)тливо перекрестилась и вышла. Лицемерка! Идолопоклонница! И, наверное, блядь».

Куда это годится, господа хорошие?! Попадись сей фрагмент на глаза юной барышни, что скажет она о поэте, употребившем слово, которое мужчины только в пьяном безобразии роняют за третьей квартой? Что подумает сей невинный цветок в преддверии первого свидания и пылких романтических мечтаний о грубых нравах мужской компании? Какое мнение она составит о литературе, призванной исправлять дурные нравы общества? Я уж молчу о том, что попадись сия запись фанатичному служителю культа, чего доброго, возопит, до Синода дойдет, обличая поэта в богохульстве! А за что? За то, что, прикрываясь религией, малюют, а затем вывешивают в церквах мазню, низводящую святость до неумелого ремесла и оскверняющую православную душу?!

Прерываю свои записки, так как услышал шаги в соседней комнате. Наверное, проснулся мой хозяин и, умывшись, пойдет приготовлять завтрак. Тягостное это занятие для бобыля! Надо бы улучить момент и поделикатнее спросить, отчего не женился до сих пор. Неужто не нашел красивую жидовочку, что нарожала бы ему деток да по пятницам готовила фаршированную щуку? И не забыть попросить, чтоб купил мне церковный календарь, а то потерял счет праздникам, а это тяготит, поскольку, будь сегодня какой праздник, даже малозначительный, можно было б намекнуть, что не грех и чарку поднести православной душе. Только б не начался Великий Пост! Тогда совсем худо животу придется!

18

16 февраля 2014 года (продолжение)

Прекрасно позавтракал. Семен Львович проснулся в хорошем расположении духа, много шутил, рассказывая о предметах, коих в квартире великое множество. Я помог ему вымыть посуду, после чего он прощупал мой пульс, заставил показать язык и остался доволен. Да я и сам чувствую, как с каждым часом бодрость наполняет мое тело, словно в кровеносные сосуды кто-то впрыснул шампанского. Затем мой хозяин спросил, что я читал перед сном. Я поведал о дневнике, излив негодование, которое стал испытывать к издателям, опубликовавшим сии записки. Это его позабавило, хотя он и произнес весьма дурную фразу: «Каждый зарабатывает как может». Затем Семен Львович сообщил, что должен отлучиться на службу, а мне велел сидеть тихо, не открывать дверь и, Боже упаси, не трогать штуковину, которая иногда пугает меня, заливаясь, как соловей, нежными трелями.