Диляра Тасбулатова - У кого в России больше? Страница 8

– А вы думаете, его только кошки любят?

– Коровы тоже… Доятся лучше – я читала…

– Электрики тоже лучше под Моцарта работают, а не под это (электрик, стоя на стремянке и подвешивая люстру, пренебрежительно указал на телик, где по программе «Время» несли очередную пургу).

– Я все равно «Время» всегда смотрю, – откликнулась мама, глядя снизу вверх на электрика.

– Зачем? – спросил электрик мрачно.

– Чтобы знать, – сказала мама.

– Что вокруг – одни мудаки? – сказал электрик сурово.

– Ага, – вдруг легкомысленно сказала мама.

Марсик слушал-слушал и вдруг на этой фразе встал и величественно, как тигр из «Энимел плэнет», вышел из комнаты.

– А правда, умный кот, – сказал электрик.

– Ну уж поумнее этих… из программы «Время», – ответила мама.

Харрисон Форд

Мама осведомилась как-то, почему я не взяла себе ник Харрисон Форд, например.

– Тогда бы комментарии твоих недоброжелателей выглядели бы так:

…Чемодан, вокзал, Казахстан, Харрисон!

Или:

…Ты просто завидуешь Навке, Харрисон!

Или:

…Это твоя, с позволения сказать, «литература», Харрисон, дурно попахивает!

И так далее.

Исповедь

В журнале «Караван историй» многие статьи (типа исповедь какой-нить звезды, избитой мужем) начинаются так:

– Я проснулась от удара… перед глазами всё плыло…

Мама говорит:

– Я проснулась от удара противотанковой ракеты. Перед глазами все плыло…

Под куполом цирка

«53-летняя Роза Сябитова взмыла под купол цирка» (сообщает пресса).

Мама говорит:

– Пора и тебе куда-нить взмыть.

– Куда?

– Под купол нашего потолка – лампочку ввинтить. Три дня прошу. Была бы Сябитова моей дочерью, давно бы взмыла.

– Зрелище так себе, предупреждаю. Одна ее задница чего стоит.

– Так можно ведь и не смотреть, глаза рукой прикрыть.

– А зачем тогда взмывать?

– Лампочка нужна, вот зачем!

– Под куполом цирка?

– Может, она там тоже лампочку ввинчивала? Может, у нее мать – директор цирка и ее попросила. А все сразу стали смеяться над задницей немолодой женщины: зачем взмыла, почему взмыла, что ей там делать, под этим куполом этого цирка? Нехорошо.

Востребованный артроз

Вот раньше, помню, была такая программа – «Плейбой поздно ночью».

Там как-то одна голая тетка оглаживала себя скрюченной рукой.

Я стала хохотать.

А мама говорит:

– Может, у нее артроз? А тебе смешно! Вот тебя так же скрючит, будешь знать!

– Но я же себя принародно не оглаживаю…

– Значит, ее артроз более востребованный.

Невостребованный артроз

Мама мне однажды говорит (защищая тех, кто в соцсетях ставит не свое фото, а кинозвезд, к примеру, и пишет, что работает в Газпроме, а сам типа разнорабочий).

– А че ты над всеми потешаешься? Над этими, как ты их называешь, «оборотнями», например? Ты бы тоже могла взять и поставить на аватару Мерилин Монро, высказывания Леонардо (он ведь о чем-нить высказывался?) или типа Шопенгауэра и написать, что ты депутат.

– Почему депутат?

– Ну, Мария Кожевникова ведь так делает: у нее там всякие фото из «Плейбоя», где она почти голая, а над этими голыми фото – высказывания Гёте, к примеру. А у тебя какие-то фото с артрозом и высказывания не Гёте, а твои. Сама посуди, где ты, а где Гёте, где «Плейбой», а где твой артроз.

Роза Израилевна Лифшиц

Купила я как-то платье от Ральфа Лорена. Мама удивилась, что Лорен шьет на таких, как я.

А потом мне кто-то сообщил, что Ральф Лорен на самом деле – Лифшиц.

– Я так и знала! – воскликнула мама. Роза Израилевна Лифшиц, завкафедры нашего института, где я училась, наверно, его сестра! Ужасно толстая была! И всегда одета при этом с иголочки!

Нью-Йорк и Чердаяк

Зашла новая консьержка, Людмила Ивановна (Рая отпросилась на два дня).

А мы как раз говорили об Америке.

– Давай поедем в Нью-Йорк? – предложила я маме.

– Так ведь это даже не столица! – воскликнула Ивановна.

– Ну да, глухая провинция, – парировала мама.

– Типа Чердаяка, – сказала я. Гнилая Нога в переводе.

– С какого языка?

– С английского, – не моргнув глазом, сказала мама.

– А что такое в переводе Нью-Йорк? – наивно осведомилась Ивановна.

– Здоровая Нога, – мгновенно отреагировала мама.

– Они что, города-побратимы? – спросила Ивановна.

– Типа того, – сказала мама.

– Надо было назвать наоборот, – задумчиво произнесла Ивановна.

– Нью-Йорк – Чердаяком?

– Ну да. А Чердаяк – Нью-Йорком.

– Так щас вопрос как раз решается, – не моргнув глазом, сказала мама. – О переименовании. Нью-Йорк назовут Чердаяком, а Чердаяк – Нью-Йорком.

Первая красавица

После ухода Ивановны мама сказала задумчиво:

– Все-таки в Нью-Йорке мне страшно будет: слишком он огромный и все такое.

– Ну да, не Чердаяк все-таки. И культурная жизнь там разнообразнее все-таки.

– В Чердаяке тоже была культурная жизнь: кинотеатр типа сарай и по субботам танцы в местном клубе.

– Понятно, ты там была самая красивая девушка. И на танцах все мазурки были разобраны заранее. Когда я сказала одному своему приятелю, что мама у меня была первая красавица в городе, он, у которого мама была первой красавицей Москвы, спросил: «А город был большой?»

– Я была первой красавицей не Чердаяка, а Кентау.

– Но не Нью-Йорка же!

– Какая разница! Они же побратимы!

– Нью-Йорк побратим с Чердаяком, а не с Кентау.

– Ах да, я забыла, извини. Зато ты была первой красавицей в нашем подъезде.

– Ну да, это старая уже байка, мама, баян. В подъезде, где средний возраст проживающих был 80. Твоя взяла. Сдаюсь.

Кино, вино и домино

Об инвалидах

На вечеринке в честь закрытия Минского кинофестиваля меня познакомили с молодым поляком – оператором, который получил главный приз.

На церемонию закрытия я опоздала и была уверена, что это он снял фильм об инвалиде (гениальный и тоже польский фильм о мальчике-инвалиде).

Ну и бросилась его обнимать. Худенький поляк пошатнулся в моих крепких объятиях большой тетки.

– Гений! – заорала я.

Поляк смутился.

– Как вы смогли преодолеть мелодраматизм, показав трагедию болезни! (и все это на своем неважнецком английском). В общем, на моем английском так получалось, что поляк – сам инвалид.

Поляк смутился еще больше и говорит:

– Я, в общем-то, не инвалид… Так, иногда плечо побаливает. Если с ручной камеры снимать…

А я боюсь, когда со мной на быстром английском, и потому кричу что-то свое:

– Гений! Молодец! И инвалид – молодец! И актер, который играет инвалида, – тоже молодец! И вы – молодец, хоть и инвалид (у меня так получилось, совсем со временами запуталась).

– Вообще надо считаться с инвалидами! (продолжаю я орать свою чушь). Если инвалид – не человек, что ли?

Поляк посмотрел на меня в ужасе.

Тут подошли ребята и говорят мне тихо на ухо:

– Ты что, совсем рехнулась? Он снял фильм «Ида», там инвалидов нету!

Поляк разулыбался и все равно мне говорит:

– Я пока не инвалид… Но… Со всеми может случиться…

Я ему говорю (по-матерински так, приобняв (он совсем молоденький).

– Что вы, что вы! Не дай бог! Обойдется…

А поляк вдруг приуныл – молодой, здоровый, талантливый (реально он гений), увенчанный главным призом.

И говорит:

– В какой-то степени все мы инвалиды…

Мама, когда это всё это прочла, говорит:

– Ну да, умственные…

И посмотрела на меня выразительно.

Извините мой английский

…Несколько лет назад я брала интервью у Нури Бийге Джейлана, «турецкого Антониони», получившего в Каннах «Золотую пальмовую ветвь» – высшую награду в мире кино.

Интервью началось так:

Джейлан:

– Извините мой английский…

Я:

– Нет, это вы мой английский извините!

Джейлан:

– Нет, вы…

Я:

– Нет, вы…

Оператор говорит мне (по-русски, ясное дело, интервью записывалось на видео):

– Диль, ты начнешь, бля, наконец или будешь еще полчаса извиняться?

Фрукты-овощи

Говорю Джейлану:

– Вы знакомы с Орханом Памуком? (турецкий писатель, Нобелевка по литературе, кто не знает).

Он говорит:

– В овощном иногда видимся… Он рядом живет.

– О чем говорите?

– Ну, не знаю… О фруктах. Иногда об овощах.

– С нобелиатом?

– А он готовить любит.

– И больше ни о чем?

– Больше ни о чем.

– А почему вы фильм не снимете по его роману?

– А потому что он будет стоить 30 миллионов долларов…

– Вы поэтому с ним говорите о фруктах?

– Нет, я люблю говорить о фруктах не только с Памуком.