Георгий Эсаул - Рабочий Страница 8

И майор укатал бы Лёху с нескольких ударов, это Лёха отлично понимал, потому что горбатился у станка, пил дурное вино на производстве, а майор в это время обжирался в казармах шоколадом, икрой и качал бицепсы на станках, на которых девушки развивают грудные и ягодичные мышцы.

Лёха с трудом себя сдерживал, запивал пиво водкой, и наоборот, водку пивом.

Майор казался Лёхе морским гадом, выходцем из болот преисподней, где сера, зубовный скрежет и Горгоны Медузы со змеями на головах.

После очередного глотка военный предстал перед Георгием в образе сатаны с козлиными глазами и копытами скаковой лошади.

Сатану кружкой пива по голове не оглушишь, ногой не раздавишь — упадешь под стол.

Лёха придумывал для военного всякие гадости: майор в бане прелюбодействует с прапорщиками и солдатами срочной службы; майора судят за воровство казенного имущества; майор на службе, а его жена крутит роман с полковым оркестром.

Мысль о женщине майора, о его любовницах еще сильнее испортила настроение, словно Лёха нарочно свалился в сортирную яму.

Сначала Лёха наслаждался своими видениями, но затем, после мысли о дамах красавца майора, у которого и деньги, и военное обмундирование, и чин и красота — опустили Лёху на дно.

Ни станки, ни рабочая закалка не помогали, и Лёха пил, заказал ещё пива и еще водки, на закуску денег не хватало, а майор, словно нарочно, в усмешку над Лёхой, прикупил себе три бутерброда с красной икрой.

Лёха казалось, что майор находил удовольствие в издевательствах над рабочим, с цинизмом, со сладострастием опытного гомосексуалиста срывал с Лёхи маску добродушия и наслаждался моральным голодом простого слесаря.

Лёха искренне презирал себя за противоположность блестящему майору, плакал над своей судьбой, и слезы горохом летели в пиво и в тарелки.

Он понимал, что пьянка добром не закончится, что с каждой минутой злоба убивает миллиарды нервных клеток, а алкоголь уничтожает сиксилиарды клеток печени, но ничто с собой не мог поделать, потому что уйти из кабака просто так, где пиво и вино, где люди и майор — выше сил.

Лёха все переносил с твердостью надфиля, чувствовал, что решается его дело о чести и достоинстве рабочего с вареным вкрутую яйцом в кармане (яйцо Лёха купил в заводской столовой, на закуску).

Разве возможно переносить чмоканье майора, блеск его жадных глаз, жадных до коньяка и отдыха, его пылкие всхлипывания над шашлыком?

Вдобавок майор понимал, что он — центр мира в шалмане, и это понимание усиливало его вину перед Лёхой.

Лёха сморкался в салфетку, ерзал на стуле, пыхтел, и как ему казалось, вызывал смех в глубине майора, его презрение, презрение и смех прикрытые, неявные, но поэтому — ещё более обидные, чем хохот с тыканьем пальца в гортань.

Лёха откусил от бутерброда с селедкой и луком, и селедка его окрылила, дала другое виденье мира, словно Лёха проглотил пилюлю правды.

В свете Правды военный получил статус мученика, а Лёха — бая, падишаха.

Взгляд на майора с другой стороны, и Лёха представил, что майора сегодня выгнали со службы — иначе бы майор не пошел в шалман для рабочего люда и мелких воришек.

Майор проштрафился, его демобилизовали, без пенсии, без льгот, без учета заслуг.

Майора сегодня же бросила любовница балерина, когда он позвонил ей и искал слов утешения в телефоне — так обезьяна в холодильнике ищет бананы.

Без средств к существованию, без любовницы, без стажа по выслуге лет майор на последнее пьет и закусывает, понимает, что завтра пойдет по помойкам и составит конкуренцию трущобным котам.

Котам лучше — у них хвост трубой, а у майора хвост спереди повиснет от кислой капусты из помоек.

Наружность его покроется пятнами, появится дурной запах изо всех щелей, вежливость исчезнет, потому что в ней пропадет смысл.

Милая простота, за которую майора любил командир полка, провалится в сеть городской канализации, французская откровенность сменится грубой площадной бранью — так гусар меняет жеребца на козу.

Невинность длинных ресниц красавчика отвалится с коростой, возвышенные девочки станут обходить бывшего майора за версту, а он пьяный от палёной водки, будет строить им гримасы, изливать душу бомжихам.

Лёха расчувствовался, болел душой за майора, и уже готов пойти к нему с распростертыми объятиями и словами утешения, но тут дверь, словно пылесосом засосало.

В шалман вплыла, грациозно подняла ногу, перекрутилась вокруг своей оси балерина в дорогой собольей накидке, короткой юбке и туфлях на высоченном каблуке, словно с высоты смотрела на грешную Землю.

— Анатолий! Ты удивил меня, без двух дней подполковник.

Зачем ты в этом неожиданном месте, откровенном, как рана между ног балерона?

К чему все эти… ну как их…

Пойдем, посидим в приличном месте, с людьми, а не с карикатурами на картинах Пикассо.

Я сегодня так танцевала, ах, как я танцевала без разогрева — даже потянула себе низ живота — в Усадьбе посмотришь у меня…

Балерина подняла грузного майора, потащила, словно балерона из БМВ.

Лёха ринулся к столу военного, хотел схватить бутылку с остатками коньяка, но не успел — опередили бородатые парни.

Лёха аккуратно сложил в салфеточки остатки трапезы со своего стола, выпил всё без остатка, вышел из шалмана и долго смотрел на майора и балерину, как они возятся около бордового «Порше», похожего на летающего бегемота.

— Во как!

День рождения, во как

Лёха праздновал свой день рождения в кругу сослуживцев, на заводе, в раздевалке — не так, как балерины празднуют именины богатых любовников.

С утра выпили, закусили: мужики пошли к станкам, а Лёха остался в раздевалке, потому что ему не положено сегодня за станок — вроде и на работе, но и не работает — так начальство поощряло работников, но не распускало их, не давало прогулять.

На столике друзей ожидали: водка, пиво, рыба, лук, картошка, хлеб, консервы — всё, как в лучших домах Китая.

Лёха сидел на скамейке, прислонился спиной к дверце шкафчика и хохотал после вчерашнего и сегодняшнего, а также в ожидании продолжения праздника.

— ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! АХАХАХА!

Гуляю, за свои гуляю, потому что имею право оттого, что приношу пользу Родине.

Господа богатые кутят, а я праздную, и в празднике вся правда рабочего человека, — Лёха отхлебнул «Жигули барное», закашлялся, вытер рот промасляной тряпкой для пола — никто не видит, поэтому можно. — Сегодня начальство ко мне снисходительно, а Степаныч премию выписал, поэтому я пью, и буду пить, доволен собой и обществом — так собака радуется хорошему хозяину и миске с костями.

Вчерашняя женщина, не помню её имени, доконала меня до слез, главное, чтобы я не подхватил от неё дурную болезнь.

С кем пришла баба? Почему я на неё полез без справки из медвытрезвителя?

Что пили? Куда пропали шесть тысяч рублей?

Иногда девка мило трогала меня, но вроде бы я озлоблялся, потому что в голове шумело, а ноги в холоде, как у Дзержинского.

Забуду, не скажу никому о своем позоре, который все видели, но вряд ли кто помнит, словно бомбу атомную у нас в комнате взорвали.

К бабам и водке больше не подойду ни на шаг — ненавистны они мне: баба и водка.

Водка противна пасторальными этикетками.

Почему на этикетках не изображают Сусанну Хорватову в момент купания в реке?

Сусанна Хорватова на закуску? — Лёха замолчал, пил и представлял водку с фотографиями Сусанны Хорватовой в бане.

Сусанна Хорватова приходила в воображение, и даже рашпиль в волосах её не портил.

Лёха думал, как приласкал бы легендарную писательницу, автора множества пособий для женщин «Как купаться голой».

Он бы прикинулся министром-капиталистом, затуманил бы Сусанне Хорватовой голову, сводил в ресторан, потом в баню, и затем на спортивном автомобиле иностранного производства — во Дворец.

Сусанна Хорватова в машине высунула бы язык, дышала на стекло и обещала бы Лёхе сюрприз… разве слесарь под маской министра не достоин сюрприза от женщины с костями и мясом?

Откровенные видения распаляли Лёху, он уже досадовал, что напрасно не взял телефон вчерашней женщины — хотел, но забыл под волной водки и пива.

Что делать, если в раздевалке нет никого, а видения мучают пошлыми картинками.

Настюха не хуже Сусанны Хорватовой, и в бане Настюха пела бы песни, потому что мечтает о карьере грудастой певицы.

Но Настюха — заводская девушка, к ней подход особый, не то, что к балеринам и Сусаннам Хорватовым.

Балерине деньги только покажи, она за тобой побежит, как собачка, даже спляшет на столе.

Балерина — огонь, но нужно огонь поддерживать пачками денег, иначе огонь потухнет или перекинется к другому истопнику.

Настюха тоже побежала бы за деньгами, но могла и в лусало: отберёт деньги и осмеет, как продавца арбузов.