Аглая Дюрсо - Шотландский мегадивайс Страница 8

– Бедный мальчик, – вздохнула Лена и повесила трубку.

Бедный мальчик позвонил через пятнадцать минут. Он сказал, что он – в полнейшем ахуе. Что он сидит в Хитроу. Что у него нет английского. И не очень много денег. Потому что он взял деньги только на гостинцы, а командировочные ему обещали подвезти. И теперь он не знает, что ему делать. А у него через полчаса рейс в Эдинбург. Но он при таком раскладе боится забираться в глубь острова. Потому что (при его знании английского) его оттуда будет проблематично извлечь. И – главное – он не протянет две недели! Ни в глубине острова, ни даже в цивилизованном Хитроу!

У него не хватит денег, чтобы перебронировать обратный билет на сегодня. А ему из Москвы говорят какую-то чушь! И обещают забрать через два дня!

Это были выходные. Режиссеру светил уик-энд за границей. Не каждый себе это может позволить.

Я перезвонила Лене и сказала – может, она заберет мальчика из аэропорта?

Лена вздохнула.

А потом поинтересовалась, что ей говорить всем этим людям? Которые еще вчера считали ее приличным человеком?

Это был вопрос.

Что говорить великому магистру и неофитам, сидевших ради нас в ебенях? Что сказать герцогу? И его матушке? Которые ломанулись в еще большие ебеня и теперь играют там в покер с манчестерскими охотниками за привидениями?

Что сказать Стюарту, физику, которые, вооружившись аутентичными инструментами, сидят в специально арендованной для них часовне? Под ропот туристов со всего мира, оттесненных по нашей прихоти от дверей прославленного места отправления религиозного культа?

И что сказать, в конце концов, помещикам, когда они придут в себя средь шумного бала?!

Я сказала, что мы что-нибудь придумаем. Мы пошлем им официальное объяснение самого грандиозного канала. Это все-таки главный канал, а не собачка накакала.

Но канал не подавал никаких признаков жизни.

Мои звонки сбрасывали. А потом все телефоны оказались вне зоны доступа.

Я добралась до дома и вступила в переписку.

Это был самый кошмарный уик-энд в моей жизни. Потому что обиженный герцог сообщил, что вообще-то он в контрах с матушкой и был готов терпеть ее только из-за наших съемок. И теперь эту матушку забрал к себе брат герцога, Дэвид. Потому что он известный филантроп. И матушка теперь пьет кровь из филантропа, а герцогу от этого не легче. Потому что ему теперь даже словом не с кем перекинуться в этом богом забытом месте.

Также со мной вели активную переписку тамплиеры Шотландии. И переписка эта была не самой приятной. Я даже в какой-то момент почувствовала себя героиней романа «Маятник Фуко», на которую охотятся все тамплиеры мира.

Но главное, мне было совершенно нечего ответить этим людям. Потому что я ничего не знала. Потому что мне никто ничего не сообщил. В какой-то момент я даже подумала, что все подумали, будто я благополучно улетела в Шотландию и снимаю там своих безумцев. Без камер и кассет. Арестованных на таможне.

Единственное, что я смогла слепить, – это какое-то жалобное блеянье от лица творческой группы. Лица, которое я так неосторожно продемонстрировала всем персонажам и теперь мне его там будет стыдно показать. Если меня, вопреки ожиданиям, не объявят персоной нон грата.

Я написала, что мы все шокированы (это была сущая правда), мы ничего не знаем (и это тоже), что руководство канала непременно даст свои объяснения (вот в этом я уверена не была) и конечно же извинится (а этого точно не будет). И еще я нижайше просила винить во всем меня. Пока вину не возьмет канал. А вот Лену Дорден-Смит ни в чем не винить. Потому что она не хотела с нами связываться. И правильно.

Лене я тоже послала письмо. Я хотела написать ей что-то хорошее. А получилось – то же жалобное блеянье.

А Лена мне написала, что ей теперь стыдно пойти в приличное общество. И она сидит дома и смотрит в окно. И ей написал Дэвид Кэмпбелл. Потому что он ее старый друг и он жалеет ее, дуреху, связавшуюся с подлецами.

Мне Дэвид Кэмпбелл тоже написал письмо.

Он написал, что когда-то, когда в нашей стране была перестройка, весь мир был шокирован, как бесправен и ничтожен был советский народ. И все филантропы мира кинулись помогать этому народу, чтобы он встал на ноги. Филантропы помогали чем могли – и одежду слали, и посылки с консервами. Как на фронт.

Но теперь, после всей этой истории и после моего беспомощного письма, филантроп и издатель Кэмпбелл понял. Что все было напрасно.

И конечно же он не прощает меня, как представителя самого грандиозного канала. Но как человеку он мне бесконечно сочувствует. Потому что я – бесправна и ничтожна.

Я читала и читала два последних слова.

А потом опять открывала почту и опять читала.

И это было абсолютной правдой, вот что прискорбно.

А потом я даже перестала расстраиваться.

Да! Я бесправна. Потому что мне никто не объяснил, чем нехороши люди, которых мы поставили на уши, а потом так хамски продинамили.

Но я ведь могу догадаться и сама! Ведь это разумно пожалеть денег на передачу, которая страшно далека от народа, в которой нет хороших, понятных шуток, в которой никто не раздевается и не выворачивается наизнанку. И – приходится согласиться: вполне разумно и политкорректно отказаться от хлопотной съемки на острове, с которым отношения – так себе.

Если разобраться с точки зрения здравого смысла, все эти люди, с такой ажиотацией раздобытые в разведке – те же ряженые, те же клоуны. Ну зачем современным мужикам переть на себе пятитонную глыбу, предварительно украв ее из самого охраняемого здания страны? Зачем почтенному старцу полоумные граффитисты? Зачем солидным дядечкам одеваться в белые плащи и объявлять себя тамплиерами? В конце концов, учитывая прецедент, это небезопасно.

Они просто играются. От скуки окружающей жизни. По большому счету и те, кто в одиннадцатом веке ломанулся за гробом господним в белом плаще с крестом – тоже перегнули. Во-первых, зачем им гроб, если каждому известно, что он – пустой по причине вознесения? А во-вторых, все это можно было делать и без переодеваний. В простой непафосной одежде.

А ряженых и у нас хватает. И они послушно, не вызывающе шутят. И они не устраивают выходок с камнями и сокровищами. Наши вменяемо снимают клоунские колпаки и идут домой со своим гонораром выше прожиточного уровня. И после их ухода все остается по-прежнему. Как застывший цемент в бетономешалке.

А те, кто сидит сейчас в шотландских ебенях, ничего не снимают. Они так и прутся по жизни – с крестом своих причуд. Но от этого какое-то такое ощущение есть?– как будто смотришь кино в трехмерных очках. Или как будто влюбился. Ощущение дополнительного объема окружающей действительности. А это не объяснишь среднестатистическому зрителю самого массового канала.

В конце концов, музыку заказывают люди, которые платят. И они, руководствуясь здравым смыслом рационального использования бюджета, вполне могут отказаться от музыки, которая диссонирует. Потому что они рулят судьбой. Судьбой многомиллионной аудитории, заточенной под другие мотивы.

Тут я распаковала посылочку для Лены и затянулась.

Наверное, я ничтожна. И я не обладаю здравым смыслом. Этого нет. Поэтому судьба тащит меня, что ей остается. И вытаскивает на такие тропы, куда в здравом уме и твердой памяти не попасть. Куда не попадают люди, пристегнутые ремнем безопасности.

И там все на своих местах. Тамплиеры – в часовне, бедный лорд – на лужайке, прилаживая удлинители к усилителям, Иан – рядом с одеялом, Стюарт – рядом с колонной, а помещики – в угаре шотландской попойки. Они никуда не исчезли. И не были превращены в гербарий закадровым текстом, который примирил бы их с самой среднестатистической аудиторией.

Я пошла на почту и отправила посылку актеру-волшебнику.

И отправила письмо.

Мы хотели снять фильм о том, где хранятся сокровища тамплиеров Шотландии. Но сейчас, когда все это так позорно провалилось, я поняла, что сокровище Шотландии – это вы. Безумцы и клоуны.

Наверное, это неправильное письмо. Но я уже сделала рассылку «всем». В конце концов, вполне можно подумать, что последние два слова – подпись.