Гектор Манро - Хроники Кловиса Страница 8

Даже в деликатной ситуации, вроде нынешней, Агнес Рескер не могла выдержать, чтобы слишком надолго оставаться на заднем плане.

— Почему я вообще приехала сюда? — драматически спросила она.

Тобермори немедленно воспользовался удобным случаем.

— Судя по тому, что вы сказали миссис Корнет вчера на лужайке для крокета, вы приехали поесть. Вы описали семейство Блемли как наиболее скучное для посещения из всех людей, каких вы знаете, но сказали, что они достаточно умны, чтобы нанять первоклассного повара; в противном случае они испытывали бы трудности заполучить хотя бы одного гостя во второй раз.

— В этом нет ни слова правды! Я обращаюсь к миссис Корнет…, - воскликнула в замешательстве Агнес.

— Миссис Корнет после этого пересказала ваше замечание Берти ван Тану, — продолжал Тобермори, — и добавила: „Эта женщина словно регулярная участница голодных маршей; она поедет куда угодно за четыре тарелки еды в день, — а Берти Ван сказал…

На этой точке изложение хроники милосердно прекратилось. Тобермори краем глаза уловил образ большого желтого Тома из дома священника, прокладывающего через кустарник путь к конюшенному крылу здания. Словно вспышка, он исчез в открытое французское окно.

После исчезновения своего блистательного ученика Корнелиус Эппин обнаружил себя осажденным ураганом горьких укоров, ожесточенных вопросов и испуганной мольбы. Ответственность за ситуацию ложится на него и он должен предотвратить, чтобы дела не пошли хуже. Может ли Тобермори передать свой опасный дар другим котам? — был первый вопрос, на который ему следовало ответить. Это возможно, ответил он, что Тобермори передаст свою новую образованность своей интимной подружке из конюшен, однако не похоже, что обучение примет сейчас широкий размах.

— Тогда, — сказала миссис Корнетт, — Тобермори, возможно, очень ценный кот и большой любимчик; но я уверена, что вы согласитесь, Аделаида, что и он, и кошка с конюшен должны быть без промедления удалены.

— Не думаете же вы, что я наслаждаясь последнюю четверть часа, не так ли? — горько сказала леди Блемли. — Мой муж и я очень любим Тобермори — по крайней мере, любили, пока это чудовищная способность не была ему имплантирована; но теперь, конечно, единственное, что надо сделать, это уничтожить его как можно скорее“.

— Можно положить стрихнина в остатки, которые он всегда получает на обед, — сказал сэр Уилфред, — а я пойду и собственными руками утоплю кошку с конюшен. Кучер будет весьма расстроен, потеряв свою любимицу, но я скажу ему, что очень заразная форма чесотки обнаружена у обеих кошек и мы боимся, что это болезнь распространится на охотничью псарню“.

— Но мое великое открытие! - ошеломленно возразил мистер Эппин, — после всех лет поисков и экспериментов…

— Можете идти и экспериментировать с мелкими рогатыми на ферме, которые находятся под неусыпным контролем, — сказала миссис Корнетт, — или же на слонах в зоопарках. Говорят, они высоко разумны и у них то положительное качество, что они не будут прокрадываться в наши спальни, сидеть под креслами и тому подобное.

Архангел, экстатически объявивший о наступлении Пришествия, а потом обнаруживший, что он беспардонно отодвинут в сторону и Пришествие отложено на неопределенный срок, едва ли мог быть более удручен, чем Корнелиус Эппин таким приемом своего чудесного достижения. Общественное мнение, однако, было против него — на самом деле, если бы по данному вопросу проконсультировались со всеобщим голосованием, то вероятно сильное меньшинство было бы в пользу того, чтобы посадить на диету из стрихнина его самого.

Неудачное расписание поездов и нервное желание посмотреть, как дела подойдут к концу, предотвратил немедленный массовый уход гостей с вечеринки, однако обед этим вечером не был общественным успехом. Сэр Уилфред провел весьма изнурительное время с конюшенной кошкой, а впоследствии и с кучером. Агнес Рескер показным образом ограничила свой банкет кусочком засушенного тоста, который она кусала, словно личного врага; Мэвис Пеллингтон выдерживала во время еды мстительное молчание. Леди Блемли выливала поток того, что по ее мнению было разговором, однако ее внимание было зафиксировано на двери. Тарелка заботливо приготовленных кусочков рыбы была наготове в сторонке, однако сладости и острые закуски шли своим путем, а Тобермори не появлялся ни в обеденной комнате, ни на кухне.

Могильный обед был радостью по сравнению с последующим бдением в курительной комнате. Еда и питье по крайней мере отвлекали и набрасывали покров на всеобщее замешательство. При таком напряжении нервов и настроений бридж исключался, и после того как Одо Финсбери дал холодной аудитории мрачную интерпретацию „Мелисанды в лесу, — музыку далее молчаливо избегали. В одиннадцать слуги пошли спать, объявив, что небольшое окошко в кладовой было как обычно оставлено открытым для приватного использования Тобермори. Гости упорно перечитывали накопившуюся пачку журналов и постепенно переходили на „Библиотеку бадминтона“ и переплетенные подшивки „Панча“. Леди Блемли совершала периодические визиты в кладовую, каждый раз возвращаясь с выражением такой бесхитростной депрессии, которая предотвращала расспросы.

В два часа Кловис взломал давящую тишину.

— Он сегодня не вернется. Вероятно, в настоящий момент он в офисе местной газеты диктует первый выпуск своих воспоминаний. Леди Как-ее-бишь-там в нем не будет. Это станет событием следующего дня“.

Сделав данный вклад во всеобщее радостное чувство, Кловис пошел в постель. С длинными промежутками другие члены вечеринки последовали его примеру.

Слуги, подававшие чай в ранний час, давали одинаковый ответ на один и тот же вопрос. Тобермори не вернулся.

Завтрак оказался еще более неприятной функцией, чем был обед, но еще до его завершения ситуация разрешилась. Труп Тобермори был принесен из кустов, где его только что разыскал садовник. По укусам на шее и по желтой шерсти, застрявшей в его когтях, было очевидно, что он пал в неравной битве с большим Томом из дома священника.

К середине дня большинство гостей покинуло Тауэрс, а после ленча леди Блемли достаточно собралась с духом, чтобы написать исключительно гадкое письмо священнику о потере своего бесценного любимца.

Тобермори был единственным успешным воспитанником Эппина, и ему не суждено было иметь последователей. Несколько недель спустя слон дрезденского зоологического сада, который ранее не проявлял никаких следов раздражительности, вырвался на волю и убил англичанина, который, очевидно, дразнил его. Фамилия жертвы по разному сообщалась в газетах, то как Оппин, то как Эппелин, но его имя вполне достоверно читалось как Корнелиус.

— Если он пробовал на бедной бестии немецкие неправильные глаголы, — сказал Кловис, — то он заслужил то, что получил.

Лечение беспокойством

На багажной полке железнодорожного вагона прямо напротив Кловиса лежал солидно упакованный чемодан с заботливо написанной меткой, на которой стояло: „Дж. П. Хаддл, Уоррен, Тилфелд, возле Слоуборо“. Непосредственно под полкой сидело человеческое воплощение метки: солидный, степенный индивид, сдержанно одетый, умеренно разговорчивый. Даже без его разговора, адресованного другу, сидящему рядом, и в котором затрагивались главным образом такие темы, как отставание в росте римских гиацинтов и распространение кори в доме священника, можно было весьма аккуратно оценить темперамент и умственные перспективы хозяина чемодана. Оказалось, однако, что он не желает оставлять что-либо на волю воображения случайного наблюдателя, и его разговор сейчас становился все более личным и интроспективным.

— Я не знаю, почему так, — говорил он своему другу, — мне не слишком за сорок, но мне кажется, что я попал в глубокую колею пожилого возраста. Моя сестра выказывает ту же тенденцию. Нам нравится, чтобы все находилось в точности на обычных местах; нам нравится, чтобы все происходило в точно назначенное время; мы любим, чтобы все было обычным, упорядоченным, пунктуальным, методичным до толщины волоса, до секунды. Если это не так, это раздражает и утомляет нас. Например, возьмем самую пустячную вещь: дрозд год за годом строил свое гнездо на дереве на лужайке; в этом году без какой-либо очевидной причины он построил его на иве возле стены сада. Мы мало говорим об этом, но мне кажется, что мы оба чувствуем, что эта перемена не нужна и слегка раздражает.

— Наверное, — сказал друг, — это другой дрозд.

— Мы это подозреваем, — сказал Дж. П. Хаддл, — и я думаю, это дает нам еще больший повод для досады. Мы не чувствуем, что хотим сменить дрозда в данный момент жизни; и все же, как я сказал, мы едва достигли возраста, когда такие события переживаются серьезно.