Дэвид Лодж - Мир тесен Страница 84

— Да, в этом городе все можно получить по телефону — китайскую еду, массаж, урок йоги, сеанс акупунктуры. Можно даже послушать непристойности — тариф поминутный, оплата кредитной карточкой. Однако если ты увлекаешься деконструктивизмом, то можешь смотреть подряд бесплатные рекламные ролики как авангардистский фильм. Что касается меня, — заметил он, — то я больше не верю в деконструкцию. Что и постарался показать в своем докладе.

— Значит, каждое декодирование — уже не есть новое кодирование?

— Да нет, это по-прежнему верно. Но отсрочивание в раскрытии смысла не может быть бесконечным, если речь идет о конкретном человеке.

— А мне казалось, что деконструктивисты не принимают в расчет конкретного человека.

— Это так. Однако смерть — это единственное понятие, которое невозможно подвергнуть деконструкции. Исходя из этого, мы придем к старой доброй идее индивидуального человеческого я. Я могу умереть, следовательно, я существую. Я это очень хорошо понял, когда меня пытались подвергнуть деконструкции радикалы-макаронники.

Дверь ванной комнаты распахнулась, и оттуда в облаке душистого пара вышла завернутая в полотенце дама.

— Ой! — воскликнула она, увидев Перса.

— Добрый вечер, миссис Рингбаум, — сказал он, вставая со стула.

— Мы с вами знакомы?

— Мы были вместе на пароходе «Аннабель Ли», где вручали литературные премии.

— Я мало что запомнила из того вечера, — сказала миссис Рингбаум. — Помню только, что Говард подрался с Рональдом Фробишером, а потом пароход поплыл по Темзе.

— Кстати, это Рональд Фробишер отправил его в плавание, — сказал Перс

— Правда? Я сегодня расспрошу его об этом!

— Рональд Фробишер тоже здесь? — удивленно воскликнул Перс

— Все, все здесь! — сказал Моррис Цапп. — Все кого ты знаешь. — Он теперь смотрел по телевизору боксерский матч.

— Все кроме Говарда, — сказала Тельма, скрывшись по пояс в шкафу. — Говард сидит в Иллинойсе: ему пожизненно запретили пользоваться авиационным транспортом, потому что во время полета он пытался склонить стюардессу к занятию сексом.

— Печально, — сказал Перс

— А мне все равно, — хихикнула Тельма. — Я ушла от этого козла и теперь понимаю, что совершила лучший в своей жизни поступок. — Она вынула из шкафа короткое черное платье и приложила к себе, став перед зеркалом. — Милый, мне это идет?

— Очень, — сказал Моррис, не отрывая глаз от экрана телевизора. — Ты в нем просто неотразима.

— Мне в ванной переодеться или молодой человек догадается подождать в коридоре?

— Персик, иди принимай душ, пока Тельма одевается, — сказал Моррис. — Если хочешь побриться, возьми мою электробритву. Кстати, если твою католическую совесть смущает происходящее в этой комнате, то хочу тебе сказать, что мы с Тельмой думаем пожениться.

— Поздравляю, — сказал Перс.

— Наш роман начался в Иерусалиме, — объяснила Тельма, ласково улыбнувшись Моррису. — А Говард был слишком занят, чтобы это заметить: разрабатывал план, как совокупиться со мной в вагончике фуникулера.

Перс помылся, побрился, и на скоростном лифте они втроем поднялись на верхний этаж отеля: там швейцар с ключом проводил их в маленький частный лифт, на котором они добрались до пентхауса. Номер был великолепный, двухуровневый и с огромными окнами, из которых открывались ошеломляющие виды ночного Манхэттена. В комнате было уже полно народа, звенел смех и царило веселье. Всеобщая раскованность подкреплялась шампанским, коего Артур Кингфишер пожаловал двенадцать ящиков: вино лилось рекой и кружило ученые головы.

— Наверное, будем отмечать что-то важное, — заметил Рональд Фробишер, поставив рядом с собой один из ящиков. Он налил Персу шампанского и представил его худенькой остроглазой женщине, одетой в зеленый брючный костюм. — Это Дезире Бирд, секция 409, «Новые направления женской прозы», — сказал он. — А я — секция 351, «Традиции и новаторство в послевоенной британской литературе». Строго говоря, я представляю лишь традиции. Мы вот тут говорили о том, как неожиданно сегодня переменилась погода.

— К сожалению, я этого не заметил, — сказал Перс. — Во второй половине дня я не выходил на улицу.

— Это было удивительно! — сказала Дезире Бирд. — Я сидела у своего агента, где мы обсуждали мою новую книгу. Я ее кончаю, но совершенно разуверилась в том, что пишу, и потому настроение у меня было хуже некуда. Так что я сказала Элиа послушай, какая я к черту писательница. «Критические дни» — не книга, а надувательство, а эта — вообще чушь несусветная. — А она говорит мне: ну, зачем ты так, а я говорю: нет, ты послушай, что я тебе сейчас прочту, и ты сама во всем убедишься. А она говорит: хорошо, только я сначала открою окно, а то что-то жарко. И она распахивает окно — представьте себе: в середине зимы, на Манхэттене, безумие какое-то, и вдруг в комнату врывается теплый ласковый ветер, и я начинаю читать отрывки из книги. И через пару страниц я говорю: это не так уж плохо. А Элис говорит: это просто замечательно! Тогда я говорю: это не характерный пример, ты дальше послушай. И я продолжаю читать. А когда я закончила, она сказала: это потрясающе, и я сказала: может, и вправду ничего. Короче, нетрудно догадаться, чем это кончилось: я пыталась найти страницу похуже, а Элис нравилось все больше и больше, так что мне самой стало казаться, что «Мужчины» не такая уж дрянная книга.

— Замечательно, — сказал Рональд Фробишер. — И со мной случилось нечто подобное. В это же самое время я сидел на Вашингтон-сквер, грелся на солнышке и размышлял о Генри Джеймсе. И вдруг мне в голову пришла первая фраза романа.

— Какого романа? — спросила Дезире.

— Моего будущего романа, — сказал Рональд Фробишер. — Я собираюсь писать роман.

— О чем?

— Пока не знаю, но я почувствовал, что ко мне вернулся мой стиль. Я сразу это понял по ритму фразы.

— Кстати, — сказал Перс, — этим летом я познакомился с вашим японским переводчиком.

— С Акирой Саказаки? Он только что прислал мне экземпляр «Мало постарались» в своем переводе. Книжка похожа на молитвенник для невесты: переплет белый, а внутри розовая шелковая закладка. — Он подлил Персу шампанского.

— Мне надо сначала чего-нибудь съесть, а потом уж пить, — сказал Перс. — Прошу прощения.

Перс подошел к длинному столу, чтобы угоститься деликатесами. Вдруг через его плечо длинная рука в сером, не слишком чистом рукаве, выхватила у него из-под носа последний кусок копченой семги. Перс возмущенно оглянулся и увидел Феликса Скиннера. Осклабившись и показав желтые клыки, тот сказал:

— Извини, старик, ради семги я ни перед чем не остановлюсь. — Он положил рыбу на тарелку, доверху наполненную всевозможными закусками, и спросил: — Что ты делаешь на конференции?

— Я тоже могу задать вам тот же вопрос, — холодно сказал Перс.

— Что я делаю? Выискиваю таланты, изучаю рынок. Кстати, ты получил мое письмо? — Нет, — сказал Перс. Феликс Скиннер вздохнул.

— Опять эта Глория, придется ее уволить… Так вот, мы еще раз обдумали твое предложение и все-таки решили заказать тебе книгу.

— Отлично! — воскликнул Перс. — Мне полагается аванс?

— Да, — ответил Феликс Скиннер. — Правда, небольшой, — добавил он осторожно.

— Можно мне получить его прямо сейчас?

— Сейчас? Здесь? — опешил Феликс Скиннер. — Мы такого не практикуем. Сначала нужно подписать контракт.

— Мне нужно двести долларов, чтобы вернуться в Лондон, — сказал Перс.

— Столько, пожалуй, я могу тебе ссудить, — недовольно сказал Феликс Скиннер. — Утром я как раз побывал в банке. — Он вынул из бумажника две сотенные банкноты и вручил их Персу.

— Премного благодарен, — сказал Перс. — Ваше здоровье. — Он осушил бокал, и стоящий поблизости невысокий темноволосый мужчина с бутылкой в руке рассеянно подлил ему шампанского — он был занят разговором с высоким темноволосым мужчиной с трубкой во рту. — Если я возьму себе Восточную Европу, — сказал высокий, то ты можешь взять остальной мир. Но даже тогда, мне кажется, нас будут путать.

— Это тоже издатели? — шепотом спросил Перс

— Нет, писатели, — сказал Феликс Скиннер. — А! Редьярд! — закричал он, приветствуя вновь прибывшего. — Добрались-таки наконец! Это — юный МакГарригл, вы, наверное, знакомы. Какая досада, что вас не было на диспуте! Почему вы опоздали?

— Возмутительный инцидент, — объяснил Паркинсон, распушив бакенбарды и от этого став похожим на рассерженного бабуина. — Я проходил паспортный контроль в Хитроу, и уже опаздывал, потому что на таможне какая-то нахальная девица долго ко мне придиралась, как вдруг меня схватили двое головорезов, грубо обыскали и подвергли унизительному допросу. В результате самолет улетел без меня.