Михаил Жванецкий - Южное лето (Читать на Севере) Страница 9

– Да.

– Ну, договаривайтесь. Я в Аркадию. Чувствую, там скандал затихает.

– Его обедам чего-то не хватало.

– Может быть – денег?

– Да.

Ну, евреи.

В каждой стране – в меньшинстве.

А в каждой отрасли – в большинстве.

– Так вы рыбу пришлёте?

– Считайте, что вы уже съели.

У меня живёт паук по имени Исаак.

Работяга.

Поставишь ведро – тут же привяжет к умывальнику.

Письменный стол – к трубе.

Сковородку – к газовой духовке.

Меня привязывает к стулу и письменному столу: «Сиди, пиши, чего ты носишься!..»

Исаак… Хозяин!

Наша черта: панически вспомнить и хлопотливо перебить.

Дай ручку, внучек!

(для А. Райкина)

Юзик, Юзик, дедушка не может быстро, дедушка устал. У дедушки ноги старенькие. Давай посидим. Ты же хороший мальчик. Сядь, Юзенька, сядь, дорогой. Я сказал сядь! Я стенке сказал или кому я сказал?! Или стенке, или кому?! Дедуля что сказал?.. Что надо дедуле сказать?.. А, бандит, чтоб ты был здоров, арестант. Если бы у меня было такое детство! Ну-ну…

Наша мама всегда стирала, а мы всегда ходили грязные… И какой гвалт… Пятеро хотят писать, один хочет селёдку. Какие книжки, какие тетрадки?.. Я ещё получил очень удачное образование, я чинил примуса. Ты слышишь, Юзик, головки, пистоны, насосы, я знаю, главное – это керосин, чтоб он горел… Моя вся жена пропахла керосином. Нас нельзя было позвать в гости: они от нас имели аромат… Собаки падали в обморок. Ты не знаешь, что такое примус. Вся Одесса качала по утрам и вечерам, и ревела, и взрывалась.

Я тоже был отчаянным, я имел троих, и они выросли. Старший стал военным, утонул в Керченском проливе в первые дни войны. Младший окончил политехнический, уехал в Новосибирск, твоя тётя закончила консерваторию, сидит в Москве… Все разъехались, все ищут счастья. Только мы остались на месте… Ты знаешь, Юзик, я так смотрю и думаю, что я такого сделал особенного?.. Так я тебе скажу что. Ничего… Всё вложил в детей. Стакан молока – дети. Кусочек яблочка – дети. Ложка сахара – дети. Твой папа был слабый мальчик, ему нужны были витамины. А твоей тёте нужен был приличный инструмент – она же в консерватории. Так всю жизнь. Вы маленькие – мы переживаем, что вы болеете. Вы старше – мы переживаем, что вы плохо кушаете. Потом вы устраиваете нам попадание в институт – мы ночи не спим. Потом вы женитесь – с нами такое творится, моим врагам!

Что надо сказать дяде? Ну!.. Здра… Ну!.. Здра… Ох, я ему напомню, так он всю жизнь будет помнить. Ну!.. Здра… Такой буц здоровый, четыре года скоро.

Отдай девочке мячик. Отдай, солнышко. Ухаживай за ними. Всё равно они отдают нам больше, если они хорошие. Всё равно они отдают нам всё, если они золотые. Твоя бабушка была и ударник, и застрельщик, и я знаю кто?.. А дети на ней, весь дом на ней. Я ей говорю, Соня, перестань уже… Перестань! Дети все устроены, мы на пенсии. Перестань, Соня, поспи до восьми. Поедем к детям. Дети за нами будут ухаживать.

И мы сели на колёса и поехали в Новосибирск, где твой папа кандидат, а мама аспирант. Все математики, все в очках, а кто будет варить обед?.. И я вижу, моя Соня стирает, а я выкручиваю. Она моет полы, я стою в очередях.

Кое-как поставили этих кандидатов на ноги. Поехали к дочке. Уже Москва, уже скрипачка, уже все удобства. И что я вижу?.. Соня стирает, я выкручиваю. Соня варит, я стою в очередях.

Поставили на ноги скрипачей, сняли у них с шеи детей, вернулись домой. Дома отдохнём. Летом у моря. Мы на пенсии. Дети съедутся, будут ухаживать. Съехались дети… Что я вижу, Юзик?.. Соня стирает, я выкручиваю. Она варит, я тяну с базара кошёлки – лошади оборачиваются. Дети должны отдохнуть. У детей один только месяц. Так мы не пойдём на море. Я не помню, когда я был на пляже. Лет десять назад. Случайно. Неважно. Мы отпляжили своё.

Что нам надо, Юзик?.. Чтоб у детей наших было немножко больше счастья, чем у нас. Чтоб ты уже попал в институт и удачно женился: есть такие жены – моим врагам, ты же знаешь. И чтобы у тебя были хорошие дети, и чтобы они попали в институт и удачно женились, и чтобы у них были свои дети, тоже хорошие и тоже способные. А мы будем ездить и не будем говорить о болячках. Потому что у кого их нет, и еще не хватает об этом говорить.

И будем смотреть на наших внуков, и радоваться, и потихоньку уходить… А всё это называется очень просто – хорошая старость.

Правда, Юзик?.. Ты же всё понимаешь. Ну, дай ручку дедушке, дай, золотко. Мы уже идём. Бабушка нас ждёт. Дай ручку. Чтоб ты не знал того, что я видел… Чтоб ты был здоров! Юзик, дедушка не может быстро, не забывай…

Ответ Юзика дедушке

Дед, ты смешной, ты понимаешь.

И вид у тебя смешной.

И эти брюки, и туфли.

И я знаю, что ты всё вложил в детей, а дети тебе – ничем, потому что таков закон: только вперёд.

И тебе на своём веку так и не пришлось пожить в покое.

Ты один знаешь, как всё было.

Как всё было на самом деле.

Видишь, как ты связал три времени.

Да, я попал в институт, и теперь не знаю, стоил ли он этого.

Теперь дороже хлеба хорошая новость, хорошее слово.

А у нас ночевало пятнадцать человек.

И на праздники приходили все.

Сейчас не ходят, сейчас собираются.

Не знаю, такой ли я способный, как ты хотел.

Детей нет.

Уже поздно, а я не женат.

И это никого не волнует.

Я не жалуюсь, просто хочу, чтобы кого-то это волновало.

Я проживаю с женщиной, которую не люблю.

И её это не волнует.

Никто не постучится: «Пустите переночевать…»

Не забредёт на чужую свадьбу.

Неинтересно.

Активно отдыхаем. Пассивно развлекаем.

Кто-то работает, кто-то живёт.

Ну, и тряпки…

Помнишь, ты рассказывал, приходила к вам женщина убирать.

И бабушка давала ей своё старое платье.

И она была счастлива.

Хотя после советской власти, как после высокой температуры…

Вдруг и комната светлее, и выше потолок, и ярче окна.

Жизнь хлынула.

А мы даём 900 километров в час сидя и не замечаем, над чем.

И даже в небе говорим только о футболе.

И потеем от жары, а для работы нанимаем тех, кто не потеет.

И никто не хочет и не успевает покопаться даже у себя в душе.

Но я разве жалуюсь…

Я не жалуюсь.

А теперь я положу возле тебя цветы и камень, пусть они знают, что я у тебя был.

Как замечательно в южном ресторане. Вместо: «Благодарим за посещение» – «Ну как? Наелись?»

Из Одессы треть населения уехала.

У меня простой вопрос.

Больше досталось тем, кто остался?

Думаю над этим.

– Алло! Это Додик?

– Тоже нет.

– Это квартира Макаревского?

– Тоже нет.

– Значит, я ошибся?

– Пока да.

Соседка принесла мне пятьсот рублей:

– Муж отдаёт вам долг.

Я не мог вспомнить, но взял.

Когда я выходил, он крикнул мне с балкона.

– Миша, сохрани!

Владику Петухову

Я должен рассказать, как с твоей помощью, Владислав Сергеевич, я впервые в жизни увидел капитализм.

Я побывал в нём.

Я чуть ли не пил в нём пиво.

Посредине Одессы.

В получасе от дома.

– Вам какое? – спросили меня. – У нас восемь сортов.

И я обиделся.

Они не имели права ставить меня в неловкое положение.

Я и так в нём находился всю жизнь.

Разве есть пиво, кроме пива? Есть, оказывается, есть. А эти магазины. Эти меха. Эти бриллианты. Эти шубы, раскинутые по паркету где-то посредине Одессы. Где-то в 79-м или 80-м году.

Я хотел крикнуть: «Да здравствует Советский Союз! Смерть провокаторам!» Но ты шепнул: «Без эмоций». И я, шатаясь, побрёл среди всех этих людей, жрущих тропические фрукты глубокой осенью в Одессе, где заканчивался сезон болгарского перца и начинался сезон мороженой картошки.

Они жрали свои фрукты.

Они смотрели своё кино.

От них пахло Фицджеральдом и Хемингуэем.

И только я, талантливый и неумолимый, в носках и босоножках среди шортов и золотых часов, шмаркал носом, стесняясь достать носовой платок.

Потом достал его в виде комка и вытер-таки, расцарапав лицо.

Я застегнул плотнее сорочку имени Воровского, чтоб скрыть майку трикотажного объединения «Большевик», и побрёл дальше по всем восьми шикарным этажам лайнера «Максим Горький», зашедшего в Одессу на 12 часов с немцами ФРГ, куда я, невыездной с детства, через закрытую границу, с помощью моего тайного друга, бывшего секретаря ВЛКСМ ОИИМФ, а ныне начальника пассажирского флота, проник.

Проник и умер.

И ты мне сказал: «Иди по барам, ешь и пей что хочешь, только говори: «Я гость капитана!» И ушёл.

А я остался.

Я пил и раньше.

Я много пил.

Но что я пил?

Портвейн с конфетой.

Пиво-пышарс с вяленым бычком.

И синюю водяру цвета синих баб в голубых трико ниже колен, трясущихся со мной в очереди.

Я – гость капитана с лёгким несварением от котлет столовой № 6 по улице Чижикова, состав которых ещё долго будет предметом пристального изучения учёных, а сама котлета на аукционе «Сотбис» уйдёт за большие деньги.