Андрей Кнышев - Тоже книга Страница 9

— Я — великий оратор.

— Допустим. А что ты делаешь здесь? Кормишь рыб своими речами?

— Никаких рыб я не кормлю, — обиделся Демосфен. — Просто я тренирую дикцию, артикуляцию и жестикуляцию. Для этого я набираю в рот камней и стараюсь перекричать шум моря.

— Э, брат, никакой ты к чёрту не оратор. Вот если бы наоборот!

— Это как же? — заинтересовался Демосфен.

— Ты, брат, попробуй-ка набрать в рот воды и говорить, когда перед тобой одни камни!

Заглянул я тут как-то в царство Аида.

Не то, что бы совсем, а так, в щёлочку. И вижу такую картину.

Среди прочей компании друзей и знакомых — любопытная сценка.

Тантал.

Он, как вы помните, кушать очень хочет, как из ружья, а ему не дают.

Воды до подбородка. Наклоняется испить: её — раз! — и нету. Фрукты свисают, туши разные, окорока, дичь. Он руку протянет — раз! — ничего нету!

Вот ужас-то.

Вокруг вроде всё есть, а жрать нечего.

Посмотрел я, как там у них, — смотрю, как же у нас.

И ведь любопытно получается. Всё наоборот!

Посмотришь — вокруг вроде ничего нет. В магазинах — шаром покати. Мамай прошёл.

А протянешь руку — раз! — на столе всё есть.

И жрать-то вроде нечего, а все сыты. Откуда же всё берётся?

Над этим вопросом я сейчас и мучаюсь.

Вот муки-то!

— Так-так! Пройдёт! Сюда его! А ну, ещё чуток!..

Троянцы тащили деревянного коня, битком наби того громыхавшими оружием греками.

— Хорош подарочек!

— Данайцы удружили!

— Красавец!

— Коняга!

— А ну-ка, чего это у него там внутри лязгает? Не было бы подвоха. Загляни-ка ему промеж зубов в пасть-то!..

— Чего глядеть, известное дело, деревяшка как деревяшка...

— Ну ладно, бог с ним. Айда по домам! Спать...

Бедные троянцы.

Хитрые греки. Знали, что дарёному коню в зубы не смотрят.

Таща на себе тяжёлый крест, Христос поднялся на гору.

— Скажите, это Голгофа? — спросил он сидящего там бородатого человека.

— Нет, это Олимп, — ответил тот и сердито метнул молнию.

(выберите наиболее подходящий для себя вариант)

— Добрый день! (утро, вечер, ночь, полярный день, полярная ночь, полярное утро, полнолуние, новолуние, полугодие, рукоделие, словоблудие).

— Не правда ли, какой тёплый ласковый ветер (дождь, снег, град, цунами, землетрясение, извержение, падение метеорита, падение нравов, рождаемости, падёж скота, «падёшь со мной?»)

— А вас зовут Ира (Клава, Авдотья, Марфа, Гликерья, Фёкла, Эльвира, Эрика, Моника, Паника, пани Моника, Ванька-Встанька, Электроника, Рейганомика)?

— Дайте мне ваш телефон (телеграф, телетайп, телевизор, пылесос, стиральную машину, соковыжималку).

— Позвольте пригласить вас на ужин (завтрак, обед, полдник, ланч, файф-оклок, аперитив, стипль-чез, плексиглаз, лейкопластырь, кингстон, писсуар, противогаз).

— У меня есть два билета на вечерний спектакль (детский утренник, ночник, мальчишник, девишник, гадюшник, субботник, капустник, морковник, творожник, сырник, пряник, веник, джин-тоник).

— Это не вы отдыхали в прошлом году в Сочи (Сухуми, Батуми, Рице, Копа-Кабане, Варадеро, Ницце, Вени-Види-Вици, а вы девица?)

— А вы мне сразу понравились (не сразу, постепенно, погодя, не спеша, не всё сразу, не понравились, терпеть не могу, вон отсюда!)

— Вы к себе сразу как-то расположили (как-то насторожили, оттолкнули, напугали, подобрали, обогрели, подогрели, обобрали, подыграли, ободрили, подобрели, обыграли, ркацители, цинандали).

— А вам никто не говорил, какая вы красивая (любимая, дорогая, хорошая, отличная, неплохая, недорогая, импортная, возьму две).

— Вон стоит мой автомобиль (самолёт, пароход, паровоз, олень, верблюд, ишак, козёл, лопух, болван, кретин).

— Не подумайте, что я какой-нибудь уличный ловелас (дон-жуан, альфонс, фанфарон, бонвиван, моветон, пижон, жюльен, болван, балабон, балатон, бадминтон, металлофон, металлолом).

— Разрешите откланяться (отшаркаться, откашляться, отхаркаться, отфыркаться, оправиться, обделаться, отбрыкаться, окрыситься, отъездиться, наездница, прелестница, проказница, привратница, развратница, аукнется, откликнется).

Однажды Иванов, здороваясь за руку с Петровым, нечаянно открутил ему ухо и повалил в лужу, — всей семьёй, лицом вверх.

Петров затаил на Иванова зло.

Чтобы загладить неловкость, Иванов незаметно подложил ему на рабочий стол новенькую блестящую скрепку.

Петров сделал вид, что не заметил подарка.

Тогда Иванов переборол себя и при всех, в присутственном месте вручил Петрову клизму и надкусанный марципан.

Петров обозлился ещё больше.

Тогда Иванов за неделю натаскал и сложил у его двери мешок толокна, исландский свитер, чугунный маховик, трубку для плевания жеваной бумагой, просверленный пфенниг, дверцу от филипповской булочной, четыре садовых тяпки в промасленной бумаге, спичечную коробочку с жуком, сломанный гекзаметр, голую секретаршу и полтора куба крепкого дубового паркету, — позвонил в дверь и сел ждать, что будет. От нечего делать он стал сначала смотреть в окно, как по трамвайным путям пробивается к дому бронепоезд и эшелон с гвоздями, а когда всё утряслось, стал рассматривать свой язык: обложен он или не обложен.

Пять дней всё это добро лежало не тронутым, а на шестой Петров вышел на лестничную клетку протереть очки замшей, чтобы не пылить в квартире, и жестом пригласил Иванова пройти пить чай.

Иванов проявил понятие и пылкость, и выпил столько чаю, что стал интересен Петрову уже как личность.

Именно эти его качества, а отнюдь не барахло (которое, кстати, так и валяется нетронутым там же, у Петрова в квартире) послужили с тех пор залогом долгой и прочной их дружбы, пока неожиданно в прошлом году один не удавил другого шлангом.

(для чтения вслух с немецким акцентом)

Отставной сыщик, бравый барон Опст Шляпкниц проснулся от того, что ручной балбес Мотька, вывезенный в зимнюю кампанию из России, щекотно лизал ему соленые пятки.

Проснувшись, он обнаружил у себя в ухе свернутую трубочкой записку от фельдфебеля Тряпфельда, который приглашал поиграть в фанты, затем в королевские казармы на строевой смотр карликов, а вечером — на брюкву к Шнитке.

День обещал ему быть интересным.

Сделав на балконе гимнастику фанерными гантелями, так как это было быстрее и легче, он поджарил на утюге яичницу и затолкал ее себе в голову.

Наскоро причесав брови кактусом, он начистил гуталином усы, перчатки и котелок, снял сеточку для волос и одел полосатые выходные брюки — с полосками не снизу вверх, как обычно, а наоборот — сверху вниз, и парадный белый китель, красиво отделанный вишневым крюшоном.

Наконец он не выдержал и прибил на стене свежим номером газеты «Фатерлянд» залетевшую в комнату и всю ночь докучавшую шальную пулю.

Стесняясь свои оттопыренных ушей, он пристегнул на голову бюстенхальтер фрау Хильды Подгрудер, который она оставила ему для залога в ломбард.

За окном уже немного приспичило.

Нагнувшись (при этом у него треснул по швам бок, и из барона полезла вата), он в спешке зашнуровал левый башмак усами, поэтому в результате долгих маневров по комнате башмак так и остался болтаться у него под носом, а деревянная нога оказалась как бы босиком.

В довершение ко всему он сел на что-то и больно укололся, а вскочив, не обнаружил на стуле колодки с орденами за египетскую операцию. Где висели ордена теперь, было неизвестно лишь самому барону Шляпкницу.

Так, бряцая орденами и звонко печатая шаг по мостовой Клюпфель-гассе провинциального Хрясьбурга, он под зазывные звуки шарманок бодро зашагал на Дебильцерт-пляц. В сырую погоду голова у него плохо поворачивалась, поэтому он держал равнение направо, а руки по швам, так как они продолжали расползаться.

От ходьбы у него выпал стеклянный глаз и покатился вверх по 5-й штрассе, а докатившись до мясной лавки, строго уставился в подвальное окошко, до смерти напугав супругов Шмотке, которые в этот ранний интимный час занимались уже, как обычно, заготовлением ливера.

У зоомагазина у него отвалился срам, а на углу возле полевой жандармерии мальчишки вытащили из него какую-то пружинку, в результате чего наступила полная деструкция.

За ним убрали.

Лишь воткнутая в клумбу деревянная нога, обильно смоченная местными кобелями в лице ризеншнауцеров, ротвейлеров и легавых мюнстерлендеров, хорошо принялась, и вскоре пустила зеленые побеги.

В этот день фельдфебель Тряпфельд так и не дождался барона Шляпкница и ел брюкву один, без аппетита.