Саймон Брэтт - Исповедь маленького негодника. Страница 9

Совершенствуюсь.

Оставшись один в спальне (Она побежала к телефону), я открыл платяной шкаф и вывалил на пол груду Ее шмоток.

Счет: (разорвал) три платья, две юбки, одну шелковую блузку, (обслюнявил) два платья, один костюм, одну пару легтидсов, две пары джинсов

Она не восхищалась. Она злилась и плакала.

Очередной триумф.

Оставшись один в Его кабинете, сбросил книжки с двух нижних полок. Это была коллекция первых изданий современной литературы, доставшаяся Ему в наследство от дедушки.

Оказалось, что со взрослых книжек гораздо легче сдирать обложку, и страницы рвутся быстрей, чем у моей, картонной.

Счет: два Джеймса Бовда, один Грэм Грин, один Кингсли Эймис

В оценке моего поведения у Него никаких сомнений не возникло.

Мой отец – очень ограниченная натура. Он думает только об одном. Сегодня предпринял очередную попытку. Из спальни до меня доносился шепот и шорох ткани.

– Ух, да они очень миленькие, – говорил Он.

Я сперва не совсем понял, о чем речь, но Ее следующая реплика развеяла всякие сомнения.

– Когда я перестану кормить, они станут меньше.

– А когда ты перестанешь кормить? По-моему, он уже полюбил нормальную еду, особенно если судить по мебели и обоям.

Она рассудительно ответила:

– Наверное, со следующего месяца. Да неужели? Посмотрим, посмотрим.

– Отнимать от груди надо постепенно, – говорила Она. – Понадобится месяца два, не меньше.

Забудь об этом. Года два, вот это вернее.

Я дал им минуту форы, после чего зашелся в крике из серии "о Господи, наверное, это менингит".

Восьмой месяц

Изобрел новый фокус. Я уже давно умею брать предметы большим и указательным пальцами, а теперь научился сжимать их так крепко, что получаются маленькие тиски.

Поначалу они ужасно обрадовались.

– Ой, смотрите, как мы крепко держим ложку! Какие мы умненькие малыши, да, зайчик?

(Интересно, как я смогу научиться правильной литературной речи, если все время буду слушать эту слюнявую чушь?)

Постепенно их радость увяла. Они поняли: если что-то попало мне в пальцы, то никакая сила не заставит меня их разжать.

Особенно ловко я проделываю это за едой. Стоит только взять в руки картофелину или персик, и через минуту они превращаются в противную липкую кашу, которую так удобно размазывать по стенам, мебели, кошачьей шерсти и одежде случайного гостя.

Или в магазине. Сидя сверху на тележке для продуктов, я запросто дотягиваюсь до Ее покупок, хватаю их и сжимаю. Лучше всего для этой цели подходят стаканчики с йогуртом и творогом. Некоторое время бедная пластмасса держится, зато потом лопается и происходит Бог знает что. Сегодня утром все вокруг было в абрикосово-смородиновом пюре.

Или волосы. У Него их не так много, так что это неинтересно. Лучше всего у Нее. Каждый раз, как Она берет меня на руки, я хватаю их целыми прядями. А если уж я схватил, повторяю, то не выпущу ни за что.

Так что теперь Ее страдания по поводу внешности усугубились. Широкие бедра, растяжки на животе, огромный бюст… И в придачу облезлая шевелюра. Что-то не слыхать рассуждений на тему "ребенок совсем не изменил мою жизнь".

Утром схватил кота за хвост. Это была печальная картина.

Бедное животное ничего не забыло. Представляя себе ужасные вещи, которые, по словам моей мамаши, случатся, если оно хоть раз посмеет меня тронуть, несчастное создание совсем упало духом, не сопротивлялось насильнику и только жалостно мяукало.

Минут через двадцать Она забеспокоилась, что это за странные звуки, и прибежала на шум. Я тут же разжал пальцы (кстати, до сих пор мне это не удавалось) и заорал. Кот не стал дожидаться обвинительных речей и очередной выволочки. Он кинулся под дверь и пока не появлялся.

Проснулся рано утром и хотел было, по обыкновению, заорать, но вдруг услышал разговор родителей. Разнообразия ради, не о сексе.

А если не о сексе, то, значит, обо мне.

– Собираюсь начать сегодня, – сказала Она.

– Что начать? – не понял Он.

– Отнимать его от груди. – Я насторожился. – Отменю дневные кормления. Дам грудь утром и на ночь, а днем пусть запивает еду из бутылки.

Так-так. Ясненько.

Должен объясниться. Я не хочу бросать грудь вовсе не потому, что не люблю пить из бутылочки. Временами к ней прикладываюсь, и мне это даже нравится. Дело в том, что Ее выпады подрывают основы моей власти. Представьте себе мамашу, которая может уйти из дома когда вздумается или – Боже упаси! – ходит на работу. Совсем другое дело, когда Она буквально прикована ко мне, потому что каждые четыре часа должна кормить грудью.

Боюсь, дорогая мамочка, что отнятие от груди заранее обречено на провал. По крайней мере, до тех пор, пока я не решу, что грудное кормление мешает МОЕЙ общественной жизни; вот тогда я сам, по своему усмотрению, брошу это занятие. Скорее всего, года через два-три.

Я не подал виду, что осведомлен о Ее планах. Наоборот. Утром я сосал грудь разве что пару секунд, зато за завтраком жадно проглотил три миски размоченного картона, называемого кашей.

Первую попытку Она сделала за обедом. После баночки с наклейкой "молодой барашек со шпинатом" (на вкус это… нет, у меня не хватит слов) вместо груди Она сунула мне бутылку.

Тут-то я и полез в бутылку, извините за каламбур.

Обливаясь слезами, я ухитрялся изображать на лице выражение изумленной обиды. Как всегда, шантаж удался: через пять минут я уже преспокойно сосал грудь.

В пять часов – вторая робкая попытка. Но на этот раз Она сдалась гораздо быстрее.

Перед сном, лежа в кроватке, я с глубоким удовлетворением услышал Ее слова:

– Нет, наверное, еще рано отнимать его от груди. Подождем пару месяцев.

Я выиграл эту партию.

Они пребывают в трогательной уверенности, что прекрасно понимают своего ребенка. На самом же деле это происходит с точностью до наоборот.

Вечером они пришли пожелать мне спокойной ночи. Еще не совсем стемнело, и я ненавистным взглядом смотрел на мерзкую крокодилью вертушку. Вот уже семь месяцев надо мной нависает эта гадость.

И что бы вы думали? Она умиленно проворковала:

– Мы любим наших маленьких пушистых крокодильчиков, правда, зайчик?

Нет слов. Теперь мне ясно, почему конфликт отцов и детей имеет столь древнюю традицию. Потому что родители в большинстве своем ЧУДОВИЩНО ГЛУПЫ.

Ответственный день. Мы идем в поликлинику на диспансеризацию.

Я уже поел и сидел на полу возле стола. Она сказала Ему:

– По-моему, у нас все будет нормально. Судя по моей книге, он развивается правильно.

– Угу, – отозвался Он из-за газеты.

– Кстати, я скоро опять попробую отнять его от груди.

– Угу.

– И смогу выйти на полставки, как мы и планировали.

Что за люди! Когда же до них дойдет, что теперь планированием занимаюсь я и только я?

Надо было побыстрей что-то придумать. И вдруг у меня родилась гениальная идея, которую я начал осуществлять немедленно. Я покачнулся, упал и со всей силы ударился о ножку стола. До крови разбил губу, а на лбу выросла шишка величиной с мяч для гольфа. Этого-то я и хотел.

Пока Она собиралась, я сидел на полу в гостиной, размахивал руками, хватал в тиски что попадется под руку, стучал игрушками друг об друга и оживленно лопотал.

И вот наконец мы в кабинете доктора. Она посадила меня на стол. Я молчал и тупо глядел в одну точку.

Доктор окинул меня быстрым взглядом, и мой план опять сработал. Он спросил:

– Откуда у ребенка травмы?

– Ударился об стол, – виновато пробормотала Она.

– Понятно, – протянул доктор и молча, с глубокомысленным видом записал что-то в карточку. Потом снова задал вопрос:

– А как развивается ребенок? Он может сидеть без поддержки?

– Конечно, – поспешила ответить Она и убрала от меня руки. Я медленно повалился набок.

– Понятно, – сказал доктор. – Проверим слух.

Честно говоря, трудно было сохранять безучастное выражение лица. Выглядело это на редкость глупо: взрослый человек крадучись передвигается по комнате и громко нашептывает всякие глупости из разных углов. А когда он подошел и стал орать прямо мне в ухо, сдержаться было почти невозможно.

Но я выстоял. Ни один мускул не дрогнул. Я лежал, молчаливый и равнодушный. Доктор в очередной раз произнес свое "понятно" и сделал в карточке пространную запись.