Пелам Вудхаус - Левша на обе ноги (авторский сборник) Страница 9

Итак, не прошло и двух часов, а все уже знали, что нашего нового знакомца гложет незримая тоска. А что он при этом сохраняет внешне жизнерадостный вид — так это настоящий подвиг.

Клей, известный любитель пожаловаться на жизнь, обрадовался возможности излить свои печали и приступил к Уилтону с длинной повестью о каком-то из своих многочисленных злоключений. Не помню уже, о каком именно — у него их всегда в запасе не меньше дюжины, да и несущественно это. Главное — выслушав его терпеливо и очень вежливо, Уилтон в ответ рассказал такое, что Клей прикусил язык. Даже он не посмеет скулить о том, как промахнулся клюшкой по мячу и как его обсмеяли во время игры в бридж, или какое у него там на сегодняшний день главное огорчение, когда у другого человека вся жизнь рухнула.

— Он меня просил никому больше не рассказывать, — повторял Клей каждому встречному, — но тебе-то можно! Он не хочет, чтобы об этом знали, а со мной поделился, потому что, говорит, есть во мне что-то, внушающее доверие. Какая-то внутренняя сила, так он сказал. По нему ни за что не угадаете, а ведь жизнь у него разбита. Ну буквально вдребезги, понимаете ли. Он мне все рассказал, да так просто, искренне, что прямо сердце надрывается. Понимаете, несколько лет назад он обручился, и вот в день свадьбы — в самый что ни на есть день свадьбы, утром — невеста тяжело заболела и…

— И умерла?

— И умерла. У него на руках. Вот так прямо у него на руках и умерла, дружище.

— Ужас какой!

— Не то слово. Он так и не справился со своим горем. Надеюсь, это останется между нами, старина?

И Спенсер мчался дальше в поисках новых слушателей.

Все ужасно жалели Уилтона. Такой славный малый, да еще спортсмен, и такой молодой — невыносимо думать, что за его смехом скрывается боль чудовищной потери. А он казался таким веселым! И лишь в редкие минуты откровенности, в доверительном разговоре, когда человек раскрывает перед собеседником всю душу, Уилтон позволял себе намекнуть, что в его жизни не все гладко. Например, однажды под вечер Эллертон, который вечно в кого-нибудь влюбляется, загнал его в угол и завел речь о своей очередной сердечной драме, но тут лицо Уилтона исказила такая боль, что наш страдалец мгновенно заткнулся. По словам Эллертона, его, словно пуля, сразила мысль о собственной бестактности. Практически без перехода он повернул разговор от любовных материй к обсуждению наилучшего способа выбить мяч из бункера на седьмой лунке — поистине, чудо дипломатии.

Марис-бей — тихое местечко, даже летом, так что трагедию Уилтона живо обсуждали в здешнем обществе. Поневоле отрезвеешь, увидев на минутку неизбывную печаль земного существования, так что поначалу в присутствии Уилтона все принимали скорбный вид и начинали вести себя, точно плакальщики на похоронах, но это скоро прошло. Внешне он был неизменно весел, и казалось глупым ходить вокруг него на цыпочках и разговаривать шепотом. В конце концов, если вдуматься, ему решать, как относиться ко всей этой истории. Если он предпочитает скрывать боль под бодрой улыбкой и смехом гиены, одаренной особо выдающимся чувством юмора, нам остается только покориться его желанию.

Так мы и сделали, и мало-помалу погубленная жизнь Джека Уилтона превратилась почти в легенду. Конечно, мы о ней помнили, но на наши повседневные дела она никак не влияла. Только если кто-нибудь, забывшись, как тогда Эллертон, начинал напрашиваться на сочувствие, в глазах Уилтона мелькала боль, и губы сжимались, напоминая нам, что он-то ничего не забыл.

Так оно и шло недели примерно две, а потом приехала Мэри Кемпбелл.

Привлекательность для противоположного пола — исключительно вопрос личного вкуса, так что разумный человек об этом и спорить никогда не станет, просто примет любовные причуды как часть общей загадки мироздания и на том успокоится. Я, например, не замечал за Мэри Кемпбелл ровно никакого очарования. Возможно, отчасти это связано с тем, что я тогда был влюблен в Грейс Бейтс, Элоизу Миллер и Клариссу Уэмбли — ведь летом в Марис-бей всякий, кто хоть на что-нибудь годится, вполне способен влюбиться в троих сразу. Так или иначе, Мэри оставила меня равнодушным. Мое сердце при виде ее не забилось чаще. Она была невысокая и, на мой взгляд, невзрачная. Некоторые говорили, что у нее красивые глаза, а по-моему — самые обыкновенные. И волосы тоже обыкновенные. Вся она была обыкновенная — вот самое подходящее слово.

Тем не менее сразу же стало ясно, что Уилтону она кажется чудом, и это тем более удивительно, что он — единственный из нас всех — мог бы при желании заполучить любую девушку в Марис-бей. Когда молодой человек шести футов ростом напоминает внешне одновременно Геракла и Аполлона, да к тому же еще сверхъестественно играет в теннис, в гольф и на банджо, с девушками в курортном городке у него трудностей не будет. А уж если ко всему этому прибавить трагическое прошлое, так они просто пачками будут падать к его ногам.

Девушки обожают трагедии. По крайней мере большинство девушек. Трагедия делает молодого человека интересным. Грейс Бейтс постоянно твердила, какой Уилтон интересный. Элоиза Миллер — тоже. Кларисса Уэмбли от них не отставала. А он, можно сказать, и не замечал женскую половину населения Марис-бей — пока не появилась Мэри Кемпбелл. Мы объясняли это его трагедией, однако теперь-то я знаю — на самом деле он просто считал девушек досадной помехой на поле для гольфа и на теннисном корте. Надо думать, это естественно для такого, как Уилтон, гольфиста с гандикапом плюс два и теннисиста класса Тони Уилдинга [3]. Я лично считаю, что с девушками только веселее, но ведь и то сказать — у меня гандикап двенадцать, а в теннисе, хоть я и играю много лет, едва ли наберется полдюжины раз, когда мне удалось выполнить первую — самую быструю — подачу, не влепив мяч в сетку.

Мэри Кемпбелл развеяла предрассудки Уилтона в течение двадцати четырех часов. Ему явно было одиноко без нее на поле для гольфа, и он буквально преследовал ее уговорами сыграть с ним вместе в парном матче. Что Мэри думала о нем, никто из нас не знал. Такая уж она была загадочная.

Вот так обстояли дела. Не знай я трагическую историю Уилтона, счел бы все происходящее обычным курортным увлечением, на которые так щедра жизнь в Марис-бей. Если кто-нибудь и уезжает из Марис-бей необрученным, так разве лишь потому, что девушек слишком много, он влюбляется сразу во всех и не успевает определиться, как каникулы уже заканчиваются.

В случае Уинстона это было совершенно исключено. Такое горе не забывается — по крайней мере забывается не раньше чем через несколько лет, а, насколько мы могли понять, несчастье случилось с ним совсем недавно.

Кажется, я в жизни своей не был так поражен, как в тот вечер, когда Уилтон открыл мне свою тайну. Почему он выбрал в наперсники именно меня — сказать не могу. Полагаю, я просто оказался рядом в тот психологический момент, когда человеку необходимо кому-нибудь довериться, иначе он лопнет; вот Уилтон и выбрал меньшее из зол.

Я прогуливался по берегу после обеда, курил сигару и думал о Грейс Бейтс, Элоизе Миллер и Клариссе Уэмбли, и тут он попался мне навстречу. Был прекрасный вечер, мы немного посидели, любуясь пейзажем. Первым признаком, что с Уилтоном что-то не так, стал его глухой протяжный стон.

И сразу же он принялся изливать мне душу.

— Черт знает, в какую передрягу я влип, — начал он. — Вот как бы вы поступили на моем месте?

— Да? — откликнулся я.

— Я сегодня сделал предложение Мэри Кемпбелл.

— Поздравляю!

— Спасибо. Она мне отказала.

— Отказала?

— Да. Из-за Эми.

Я почувствовал, что в его рассказе не хватает примечаний.

— Кто это — Эми? — спросил я.

— Эми — это та девушка…

— Какая девушка?

— Ну, вы знаете, которая умерла. Оказывается, Мэри кто-то рассказал эту историю. Она так мне сочувствовала — я, собственно, потому и набрался духа объясниться. Иначе разве бы я посмел? Я недостоин даже чистить ей башмаки.

Удивительно, как влюбленный мужчина склонен недооценивать себя. Вот и я, когда думаю о Грейс Бейтс, Элоизе Миллер и Клариссе Уэмбли, временами чувствую себя скотом несмысленным [4]. Впрочем, я и впрямь не бог весть что, а уж Уилтон, если у него есть хоть капля мозгов, должен бы понимать, что он — нечто вроде кавалергарда Уиды [5] во плоти.

— Сегодня я собрался с духом, уж сам не знаю как. Она ответила невероятно мило, сказала, что я ей очень дорог, но это совершенно невозможно — из-за Эми.

— Как-то я не улавливаю, в чем тут смысл.

— Да ясно всё, просто нужно вспомнить, что Мэри — самая одухотворенная, тонко чувствующая, самая возвышенная натура, — довольно холодно ответил Уилтон. — Она считает, что из-за Эми моя любовь никогда не будет принадлежать ей целиком, без остатка. Память об Эми всегда будет стоять между нами, все равно как если бы она вышла замуж за вдовца.