Антон Нечаев - Сибирский редактор Страница 9

– Ну этот твой… Политик хренов. Он же из этих… Из «Правящей партии».

– Он тебе денег дал? Что тебе еще надо?

– Денег да, денег мне не хватает. Поэтому и взял. И ты, Антоха, парень хороший. Но от этих, от «ПП» брать неохота. Они ж продали Россию.

– А от Бориса Германикова взял бы?

– Ты что, окстись! – новоиспеченный русско-французский классик аж поперхнулся. – Он же сука, проиграл в политического дурака, и теперь гадит по-мелкому.

– Ну а от Эдика Харьковского взял бы?

– Ты че, сука, меня за пидора держишь? Наливай лучше!

7

Какие-то эксперты номинально мне помогают, но на самом деле кому это надо: что-то читать, о чем-то высказываться? Еще врагов себе наживешь. Или по башне схлопочешь. К тому же я получаю зарплату за свою фондовскую деятельность, и зарплату немаленькую, почему эксперты должны бесплатно корячиться? Я прекрасно их понимаю и никогда не упрашиваю и не настаиваю на их поддержке. Хотите помочь в определении лауреатов? Нет? Ну, тогда извините. Мне помощь их не сильно-то и нужна. Я сам в одиночку и с удовольствием разбираюсь с молодыми и способными. Дело это не для слабонервных, поскольку пишущий народ, как правило, закомплексован, обидчив, мстителен. Молодежь брутальна. Можете вполне себе представить портрет молодого писателя, просто сложив эти качества: закомплексованность, обидчивость, грубость. А если еще он и бездарен к тому же, то становится просто грустно и грузно от такого житья.

Настырность некоторых претендентов пугает. Звонки домой среди ночи, хамство и брань… Порою напротив – слезы, упрашивания, унижения. Жену мою принимают за секретаря и через раз выговаривают ей: «Девушка, за что вы получаете зарплату? Где главный эксперт? Почему он не на службе в рабочее время? И соедините меня немедленно с Президентом Фонда». Жена отправляет их на хуй, за годы жизни в Сибири искусством посылать на три буквы она овладела.

Самые хитрые и прилипчивые – претенденты-инвалиды. Привыкшие к сочувственному отношению, к тому, что им всюду уступают места от трамвая до театра, они, пресмыкаясь, пытаются влезть в доверие. А уж оседлав, погоняют из всех сил. Пошлешь такого подальше – будь готов к любым неожиданностям, к шантажу, подставе. У этих людей нет понятия хорошо-плохо, они как никто усвоили жестокость сегодняшних джунглей. Формула: ты – мне, я – тебе для них работает только в первой части.

Виденный мной однажды футуролог-горбун названивает:

– Вы включили меня в длинный список?

– Пусть электрик включает, – пытаюсь я пошутить.

– Не смешно. Так я есть или нету?

– Я что, акушерка, а вы рождаетесь? Что за вопросы, – идиотская беседа начинает меня угнетать.

– Я понял: вы не хотите со мной разговаривать. Мои тексты вам не понравились? – к себе относится уважительно – «тексты».

– Не понравились.

– Антон Абрамович, давайте начистоту, – голосок горбуна становится мед источающим, – мы же с вами встречались как-то?

В синагоге очередной суккот. Во дворе холод собачий, ледяная водка и два огурца на восемнадцать человек всех городских евреев, для миньяна зовут и меня, на таком безъеврействе даже я подхожу. Раввин, мило картавя, травит свежие израильские анекдоты. Общее напряжение: председатель общины под уголовной статьей, хотя и среди нас пока – на свободе. Реконструируя синагогу, обманул четыре организации, две из которых принадлежат мусульманам. «Ну и что, нашего Леву-таки посадят?» – слышу я дребезжание справа. «Да ни боже ж мой! Это же Лева» – отвечает левая сторона. Тут же и мой футуролог-горбун, мне пока еще не известны его литературные опусы. Ему же явно во мне нужно все. Прежде всего, я сам. Так нужно, что я настораживаюсь, прячусь за маму, которая как всегда в центре внимания, с мамой меня не тронут. Но горбун тронет, природная властность еврейской мамаши его не останавливает. Пора драпать – чувствую я, и на попе, подпрыгивая, извиняясь, перемещаюсь к выходу из шалаша-кущи.

– Встречались.

– И вы почему-то от меня бегали? Я такой страшный, да? Или вы плохо относитесь к инвалидам? – мед с угрожающей горчинкой.

– Я хорошо.

– Что «хорошо»?

– Хорошо отношусь.

– А может мне разболтать по городу, что вы у нас иудей правоверный, а?

Тут я бросаю трубку. Из меня такой же еврей, как девственница из Наоми Рассел. Но шантаж нельзя допускать. И если еврей – это плохо, что ж, братья, я с вами.

8

Женушка моя – источник проблем. На беду она также кропает чего-то, познакомился я с ней в Институте литературы и привез в Сибирь на пмж. К морозам она привыкла, обложилась шубами и теплыми свитерами, затарилась ноутбуком и сидит, пишет себе днем и ночью стихи, прозу, драмы и эссе. Естественно и на премию Фонда также засматривается. Каждый год выдвигает себя в претенденты по всем номинациям и сидит, ждет денег. Расписывает, куда будет их тратить: бриллиантовый медвежонок, поездка на море, дача за городом. Пишет она неплохо, но могу я двинуть ее на эту награду? Могу, ее, кровиночку, ребрышко мое талантливое, но совершенно бестормозное? Конечно, могу, что я один такой, кто жен своих, детей, мужей, пап, мам, пользуясь служебным положением, движет на тепленькие места? Но я не решаюсь. Нет, сука, не решаюсь. И никогда не решусь. Конечно, схвачено у меня все тут по литературной части, и награды получают только те, кого я люблю и уважаю, или выгоден он мне по какой-либо причине, но жене не дам. Чересчур это. Вот так и пропадают без вести в сибирской глуши несчастливо вышедшие замуж таланты…

Самое приятное, когда претендентки в письмах подписываются «ваша». Еще приятнее «ВАША». У меня таких сохраненных писем – коллекция. Из Тюмени и Чебоксар, Омска и Владивостока – открытые девушки с жаркими сердцами и тем, что вокруг сердец. Кто они – никто не узнает, настоящий мужчина свято хранит редкий цветок женской доверчивости. Иногда раскрываю заветную папочку на секретной флешке, выдергиваю наобум файлик, читаю эти трепетные, ласковые слова «Дорогой, все понимающий, чуткий, благородный, талантливый». Столько всего славного обо мне. И любимая подпись «Ваша». «Всегда ваша», «Вечно ваша», «вашавашаваша». Не ищи подоплек, корыстных мотивов. Не думай, что им что-то нужно. Наслаждайся.

Иногда так и тянет черкнуть, набрать, прошептать: «Приезжай, докажи. Номер в гостинице „Север“ (я всегда там), от вокзала недалеко, магазин через дорогу, купеческий центр старого города, если в промежутках захочется погулять. На неделю (нет, долго), на два-три дня, дорога (замешательство) за мой-твой счет (проверим на обеспеченность, щедрость). Приезжай, не пожалеешь».

И каждый две недели новая одаренная с сумкой через плечо в прохладном вестибюле «Севера» дожидается меня на пузатом диване, листая привезенный с собой журнал, заранее выдумывая для меня автограф на книжке.

9

Интервью, которые у меня берут, в основном, дурацкие. Одинаковые вопросы о значении Фонда, о том, как конкретно мы поддерживаем молодых литераторов. Я каждый раз пытаюсь разнообразить ответы, но это довольно муторно. Потому что собственно помощь, которую все хотят, у нас одна. Это – премия. Штука баков. Если награждаемый из другого города, ему оплачивается дорога и проживание. Я обеспечиваю ему, лауреату, компанию в распитии коньяка, водяры или текилы в особых случаях.

Молодая, симпатичная из Мурманска напрашивается на разговор. Для портала «Кропать для всех». – Когда было создано ваше первое стихотворение? «Создано» – как сказано-то а? Девочка ебу далась. Стихи меня задолбали лет сто назад, хотя книги я выпускаю регулярно. Денег на мое последнее издание потрачено столько, что можно было иномарку люксовую купить не сильно побитую. Даже на новенькую хватило бы с небольшим натягом. Я смотрю на стопки книг собственного сочинения, расставленные по квартирным углам и отвечаю прилежно мурманчанке (интервью по е-мэйл Очень удобно, не нужна расшифровка, поджал чуть-чуть и вперед. Хорошо устраиваются журналисты).

– Первое стихотворение я написал в 12 лет, написал его в своей голове, на бумагу не стал записывать. Как сейчас помню, стихотворение было про девушку. С рыжей косичкой и веснушчатым носом. В очках. Про мою одноклассницу. Не просите, читать не буду. Просто не помню.

В автобусе Сестрорецк-Ленинград под проливной дождь и унылое ветряное хлюпанье лисьего носа я с чего-то решил сочинять песни. Стихи – это мерзость для египтян, так я думал. Писать стихи, все равно, что ходить вприсядку. А песенки ничего, песни можно. Песенник – что кукловод, марионеточник, дергающий за веревочки исполнительницу-кривляку. «Исполнителя» я не допускал, фиглярничать не мужское дело. «Дорога, дорога осталось немного до цели шагов. Привет, будь здоров». Двенадцать альбомов за бесконечное полуторамесячное лето у бабушки. В соавторах братский венгр – недоуменный «Икарус» с трехзначным номером, непривычным для сибирского глаза. В отдельных частях поучаствовал таинственный финский пейзаж, с неровно протянутым швом залива. Крематорий напротив, также неведомое заведение для сибиряка. И холодная рябь революционного озера, навсегда запечатлевшего бородатый культовый лик на своей глади. Бабушка, колдующая над весами… Продавец? Старорежимный аптекарь? Нет, просто тупому внуку пытается втолковать физику за шестой класс. Но внук не внемлет. У него четкий ритм в мозгу и все та же песня: «Дорога, дорога, асфальта немного, вот-вот и обрыв, обры-ы-ыв».