Владислав Егоров - Путь к вершине Страница 9

Но прости меня, читатель, я забежал немного вперед. Действие этого мемуара началось, собственно, в тот момент, когда до веников дело еще не дошло и я, затиснутый чуть ли не под самую лавку, вдыхая сухой духмяный воздух, размышлял о развитии банной демократии как таковой. За те шесть лет, что хожу в Астраханские бани (ранее я посещал Чернышевские, но после того, как там при исполнении служебных обязанностей погиб, сраженный шайкой в висок, бывший заместитель начальника нашего главка Евсей Виссарионович Лукоед, они были снесены), довелось наблюдать немало примеров, подтверждающих, что сообщество коммунальных парильщиков функционирует, тоже строго подчиняясь объективным законам если уж не исторического материализма, то диалектического наверняка.

То, что бани, пожалуй, самый демократический институт, потому как здесь все голые, подметил, кажется, еще Гераклит. Но, будучи наивным материалистом и не имея возможности почитать популярную брошюру «Основы философствования», которая почему-то на древнегреческий не переведена, старина Гераклит, как уважительно величали его коллеги, простодушно полагал, что хотя в один ручей нельзя ступить дважды, однако банная демократия статична и лишена внутреннего развития, ибо в парилке начисто отсутствуют какие бы то ни было формы собственности (веник каждый может купить у пространщика за рубль), а также фактически сведены на нет противоречия производственных отношений (хочешь, чтобы сосед потер тебе спину, — сам окажи ему эту услугу). Заблуждение это продержалось несколько веков, пока Гегель убедительно не доказал, что все движется по спирали, а раз все, значит, и банное народовластие тоже. Однако, будучи идеалистом, и батя Гегель, как любовно называли его ученики, не смог сообразить, куда же все-таки вкручивается эта самая спираль — вперед или назад, вверх или вниз.

И только когда эмпирическим путем удалось установить, что сначала бывает трагедия, а потом на этом же самом месте устраивается фарс, только тогда стал окончательно ясен механизм диалектического развития банной демократии.

Боюсь, этот небольшой экскурс в историю философской мысли может отпугнуть тех читателей, которым больше по душе сугубо конкретные вещи и которых тот или иной философский постулат интересует лишь тогда, когда за ним должен последовать по меньшей мере бутерброд с чайной колбасой. А так как каждый читатель автору дорог (и витающие в эмпиреях, и просто эмпирики) и никого не хочется терять раньше времени, то в дальнейшем я постараюсь ограничиться лишь самыми необходимыми рассуждениями на отвлеченные темы, если таковые обнаружатся в ходе повествования. Сейчас же попытаемся рассмотреть конкретно диалектическую спираль развития демократии в том виде, в каком она проявляется в Астраханских банях. Здесь каждый ее временной виток четко разбивается на три этапа.

Этап первый — период так называемой стихийной демократии. В это время каждый действует кто во что горазд. Поддают при открытой двери, заходят в парилку, не смыв мыла, находится умник, который для «опыту» плещет на каменку полстакана портвейна, отчего получается полное безобразие, наконец, случайно забредший сюда дядя (он приехал из Тулы на экскурсию в Елисеевский магазин и вот решил скоротать время до отхода поезда) лезет на полок с полной шайкой холодной воды.

— Лопух! — кричат на него мужики, — Без понятия ты, что ли? Кто же с водой парится?

— У нас в Туле завсегда так, — оправдывается экскурсант.

— Вот и сиди дома. Чего в столицу-то приперся?

— Знамо чево.

— Эх ты, провинция! — назидательно произносит перманентно опохмеляющийся художник-график Косьма Инин, — Только о пузе своем и печешься. Почитал бы лучше «Науку и жизнь», тогда бы знал: «Чтобы выжить как биологический вид, человек должен меньше лопать, больше вкалывать и получать время от времени хорошенькие стрессы».

— Вот я щас тебя и тресну, посмотрим, как выживешь! — вконец рассерживается потомок Левши и угрожающе надвигается на худощавого графика.

До рукоприкладства дело, правда, не доходит, но к великому удовольствию слушателей оппоненты навешивают друг на друга такие ярлыки, которых удостаивается разве что судья, назначивший пенальти в ворота хозяев поля. Воспользовавшись тем, что все увлечены этой словесной дуэлью, некий чухонец бухает на каменку целую шайку воды, чем сразу и выводит ее из строя. В общем, и часа не проходит, а пара уже нет. Настроение у всех испорчено. Да тут еще пиво кончилось. Между прочим, в периоды стихийной демократии чаще всего и бывают перебои с пивом.

Такая неразбериха продолжается и в следующую среду, и в третью, и в пятую. (Парящийся читатель уже понял, что автор не каждый день посещает бани, а лишь по средам. Однако и в остальные дни недели там действуют те же- объективные законы, хотя личности, естественно, другие.)

Когда свободомыслие достигает крайних пределов и баням грозит участь превратиться в заурядную помывочную, наступает новый этап — эпоха фракционной демократии. Среди парильщиков образуются две фракции — «славянофилов» и «западников». И те и другие решительно стоят за сухой пар, за поддачу только по сто граммов, но первые считают, что поддавать надо исключительно квасом, в то время как вторые признают лишь эвкалиптовую настойку.

(В скобках могу сообщить, если кому интересно, некоторые детали общественного лица противоборствующих партий. «Западники» равнодушно относятся к судьбе кадрили, вместо слова «настоящий» говорят «реальный» — «не суп, а реальные помои», «реальный дурак» — и предпочитают после парной пить дешевые крепленые вина, закусывая чем попало. «Славянофилы», напротив, любят хорошо закусить, для чего прихватывают из дому селедку, сало и даже квашеную капусту собственного приготовления, пьют преимущественно водку, придерживаются старомосковского произношения, а потому говорят «хорошо развитой бюст», «недоразвитой юноша» и испытывают какое-то особое наслаждение от чтения журнала «Наш соплеменник».)

Хотя автору не по вкусу крепленые вина и доставляет истинное удовольствие съесть хороший шматок сала с горбушкой черного хлеба и обязательно с чесноком, он тем не менее должен признать, что фракция «западников» более многочисленна, горласта и лучше организована. В начале периода фракционной демократии «западники» иногда еще позволяют своим идейным противникам поддать с кваском, но затем на робкие просьбы приверженцев старины отвечают с досадой: «Чего хорошего в этом квасе? Дух один. А эвкалипт — он и запах дает, и для носоглотки очень полезен!»

— Давай эвкалиптом! — гудит большинство, и посрамленные «славянофилы» принуждены — куда денешься? — обонять противный их естеству чужеземный аромат.

Но, будучи мучениками идеи (а у каждой идеи, даже самой невинной, есть свои мученики), они не сдаются, а лишь меняют тактику. Учитывая, что «западники» любят поспать, «славянофилы» начинают вставать с петухами и первыми занимают парную. Когда поклонники эвкалипта приходят в баню, там стоит такой квасной дух, что его приходится вышибать не меньше часа. На этой почве снова возникают междоусобицы, разброд и перебои с пивом.

Но все обходится без потасовки, потому что в одно прекрасное утро возвращается амнистированный Яша. С его приходом банная демократия вступает в свою высшую фазу.

Яша начинает с того, что изгоняет всех из парилки и силами добровольных помощников устраивает там генеральную уборку с мытьем полка и пола и протиранием стен мокрой тряпкой. Затем следуют проветривание и основательная просушка помещения, после чего дверь надолго закрывается — Яша самолично совершает таинство поддачи. А парок он, как мы уже видели, умеет наладить.

— Чем это вы поддавали? — блаженно зевая, вопрошает график Инин.

— Мятой и чуть-чуть ромашки, — объясняет Яша.

— Ох, хорошо! — постанывает график. — Жаль, что я не скульптор. Я бы изваял ваш торс, Яша, и установил его на родине героя. У вас так поддают? Где ваша родина?

— Тайга — моя родина, — смущенно отвечает Яша, переминаясь с ноги на ногу (на левой стопе четко читается «бог создал вора», на правой — «а черт прокурора»).

— Молодец, Яша. Ну просто фельдмаршал Кутузов! — вступает в разговор уже упоминавшийся выше старец средних лет.

И старец, пуская слюни умиления, пытается облобызать Яшину поясницу.

Отрадно, что со времен Владимира Красное Солнышко сохраняет свою жизнестойкость замечательное свойство характера наших соотечественников — говорить друг другу комплименты. Кажется, обюрократился вконец человек, заплесневел в своих входящих и исходящих, слова-то от него живого не услышишь, только «в целях дальнейшего» да «тем не менее имеются», а вот подвернулась возможность поприветствовать заслуженного товарища, и такой теплый эпитет отыщет, такое сравнение подберет — только руками разведешь и с невольной завистью подумаешь: «Эк, его разобрало, однако!»