Александр Резников - Война за небесный мандат Страница 11

Тем временем варвары эти на берег сошли с кораблей. Раскинули прочные сети, полны мессианских идей. Навин с капитанами спорит и в гневе ломает весло:

— Мы шли в Средиземное море, но вот нас куда занесло! Где наш перекресток Мегиддо, где каменный город Сихем?! Я вижу опять пирамиды — неужто вернулись в Та-Кем?! — Рождается буря в Навине, вот-вот прогремят небеса.. — Мы шли сорок лет по пустыне, а вышли куда-то в леса!

— Однако, на мраморе выбит неведомый нам алфавит. Нет, это совсем не Египет, — другой капитан говорит.

— Я в джунглях не вижу шафана, — добавил шофет Отниель. — Мы вместо страны Ханаана забрались в какой-то бордель. Пусть так! Мы совсем не устали идти через пламя и дым. Мы помним, что сделал Амалек, и страшно ему отомстим!

— Жрецов безразмерные туши подушками станут для стрел. Всех идолов местных разрушим, как нам Моисей повелел. Оставим удавки из вервий, и рабского прошлого груз. Огонь, поглощающий жертвы, погаснет! — сказал Иисус. — И царь кровожадных ацтеков узнает — погиб Юкатан! Оружие медного века страшнее индейских макан!

И снова озвучил угрозы Навин, полководец гостей.

— Сгорят виноградные лозы, и лопнут врата крепостей. Добудет народ в монолите для каждого клана удел. Упавших врагов не щадите — нас тоже никто не жалел. Светило достигнет эклипса, но нам победить суждено! Актер по фамилии Гибсон расскажет об этом в кино! О грустном финале Египта и прочих народов и стран, под именем «Апокалипто» выходит кино на экран. Смотрите на вашем экране, потом расскажите другим.

За двадцать веков до Пусяня, за двадцать веков с небольшим.

Глава 26. Невесты Солнца

С Винландом покончено вроде. Уложены викинги в снег. Уверен в счастливом исходе, Пусянь продолжает набег. Согласно трофейной картинке, добытой в победный момент, на Юге скрываются инки — не весь покорен континент.

— Готовьте фрегаты и джонки, и мой персональный линкор. Плывем к берегам Амазонки от самых Великих озер. Оставим руины Винланда, — воскликнул хозяин кольца. — Нас ждут белоснежные Анды! Бохайцы, пойдем до конца. Дорогу проложим мечами, навеки изменим ландшафт. Давайте сыграем в Ворхаммер! А также в четвертый Воркрафт.

Парит над вершинами кондор. А в джунглях ползет армадилл. Навек опозорил Голконду, кто эту страну сотворил. Сокровища целых вселенных, блестящее золото руд, и сотни камней драгоценных, и первый из них — изумруд. Вторжение стоит овчинки. Как древний моллюск-трилобит исчезнут несчастные инки — их страшный Пусянь истребит.

Тупак распростерся на плахе — отдельно лежит голова. Чудовищный жар Котопахи едва ли опишут слова! Но после ракетного пуска — какой безупречный конец — в огне испаряется Куско. Не знает пощады свинец. Под мощным напором инцеста открылся Панамский Канал. И плакали Солнца Невесты, и даже Пусянь зарыдал. На юге дрожали пингвины, и прочий загадочный зверь. Фолкленды (а может Мальвины) во власти бохайцев теперь!

Клинки позабыли про ножны, герои не чувствуют боль. Потери бохайцев ничтожны — ноль целых, ноль пятых и ноль. Но где-то в лесу обезьяньем успех улыбнулся врагу — один из гвардейцев Пусяня свалился на полном скаку, топорик врубился в ключицу. Пусянь приготовился выть. Спешит над упавшим склониться, глаза собираясь прикрыть.

— Прощай, мой надежный товарищ, ты будешь лежать на костре…

— Не время для новых пожарищ, — солдат прошептал на одре. — Прошу о последней награде, одной из ничтожных щедрот. Ведь стоило этого ради историю двигать вперед? Пройти половину планеты — три четверти, если точней — и водами Нового Света омыть распаленных коней? За что превращались в обломки и мертвую хладную слизь?

— За тихое счастье потомков, за внуков достойную жизнь. За прелести этих пейзажей, за чистое небо — вдвойне, за платья для девушек наших, за прянности в нашем вине. За желтое золото кубков и даже зеленую медь я бросил тебя в мясорубку, и прочим пришлось умереть. Порой мне становится тошно от пролитых крови и слез. Я с будущим связан и прошлым, я вам искупление нес. И время настало признаться, Пусянь — лишь одно из имен.

Я множество знал инкарнаций, я в каменном веке рожден. Я видел в античности серой, в творения первые дни, в долине реки Неандера на свет выходили они — грядущей эпохи питомцы, ты с ними прекрасно знаком. Чудесный народ, кроманьонцы, меня называли вождем. Я в страшных убийствах замешан, я множество видел измен. Я видел руины Тартеша, я трижды спалил Карфаген. Я был воплощением силы на Темной ее стороне. Меня называли Аттилой, я мчался на бледном коне. Отчизною проклят и кланом, о чести забыв до поры, я вместе хромал с Тамерланом — от Дели до стен Анкары. И вся содрогнулась планета, когда, совершив колдовство, я кожу содрал с Баязета и чучелом сделал его. Я Зла не боялся в Долине, я брал Севастополь и Керчь. Я желтая Буря в Пустыне, и в море бушующий смерч! Я лично возвел пирамиды и лес бехистунских колонн! На пыльной развилке Мегиддо я бился с обеих сторон. Я стал разрушителем Хатти. Заполнивший трупами Нил, я Цезаря кончил в Сенате, потом Клеопатру убил. Я слыть не хочу лицемером, в себе усомнился на миг — но выиграл битву за веру и власти верховной достиг! Гремел пепербокс шестиствольный, когда поднимался Техас, Аламо…

Но впрочем, довольно. Мой друг в преисподней сейчас.

А вот амазонки. Как странно, пройдя километры пути, вдали от степей Туркестана подобное племя найти. Ужасные рыбы-пираньи, Затерянный Мир вдалеке, не так испугали Пусяня, как встреча на этой реке. Владыка, не чуждый лукавства, застыл, точно смерть побледнев.

И тихо сказала:

— Ну, здравствуй, — одна из воительниц-дев. — Ты помнишь, в том лагере грязном, впервые оставшись вдвоем, мы вместе достигли оргазма под теплым июльским дождем? Ты знал, отправляясь на север, накрытый стеклом ледяным, — она продолжала, — форевер останешься ты молодым. Когда ты отправишься в холод, тогда захватить не забудь броню разбивающий молот и меч, протыкающий грудь. А где остальные герои?

— Погибли, — Пусянь прошептал.

— Джамуха?

— Лежит в Уренгое. Я ногу ему оторвал.

— Мардоний?

— На том перевале…

— Быть может, Розарио жив?

— Его расстреляли в подвале, а дело списали в архив.

— Дантон, буревестник террора?

— В Париже, на плахе погиб…

— Германик, не знавший позора?

— Он скушал отравленный гриб.

— И кто же теперь остается из Клана Бессмертных Вождей?

— Лишь пять или шесть полководцев на пять миллиардов людей. Я думал об этом намедни, и твердо сейчас признаюсь — решился на подвиг последний, поход, истребляющий гнусь. Вдыхая пары ангидрида и приторный дух мертвецов, спуститься в глубины Аида и дьяволу плюнуть в лицо!

Едва он решил, что неплохо немного поправить доспех, раздался чудовищный хохот, воистину дьявольский смех. Он вздрогнул, как волос на ламе, рука обхватила клинок…

— Я здесь, я стою перед вами. Ну где же твой меткий плевок?!

Не демон с рогами, не гоблин, не зверь, выдыхающий смрад — он взял человеческий облик, владыка, покинувший ад. И в образе девушки сладкой, весьма превосходен собой, готов к заключительной схватке с Пусянем за власть над Землей. Да что там — над целой Вселенной! На карту поставили все — один, порожденный геенной, другой — породивший ее.

Глава 27. Грани Ахмеда

Проложена в джунглях дорога. Здесь царствует лев, а не рысь! Цари Африканского Рога в последней дуэли сошлись. Солдаты шагают по тропам, их крики стихают вдали:

— Не жить в Сомали эфиопам!

— Сотрем в порошок Сомали!

Одни погибают за Грана. Другие, не чувствуя вкус, идут за спиной Дегалхана. И сам император-негус под именем громким Давита, сжимая в руках пистолет, отправился в битву открыто — от смерти спасения нет! И крепко сжимаются пальцы вокруг рукояток мечей. А с моря пришли португальцы, и схватка пошла горячей. Привел, поднимая забрало, пятьсот католических рыл, наследник того адмирала, что Индию с юга открыл. Но крепче алмаза и стали, корнями цепляясь за грунт, стоят мушкетеры Адаля — врагам не достанется Пунт!

В тех джунглях, на страх обезьянам, испортив животным обед, столкнулись Ахмед с Криштованом, но выиграл битву Ахмед. Как только пришелец свалился (был в сердце смертельный укол), султан на покой удалился, но только покой не нашел. Уставший, но вовсе не старый, адальской земли государь решил диктовать мемуары. Перо наточил секретарь…