Игорь Губерман - Шестой иерусалимский дневник (сборник) Страница 14

если завтра не зарежут —

послезавтра оживу.

682

Мне предстоит на склоне лет

с ножом интимное свидание,

забавно мне, что страха нет,

хоть очень давит ожидание.

683

В еде – кромешный перерыв,

я пью слабительную гадость,

чтобы хирург, меня раскрыв,

мог испытать живую радость.

684

Не видел я – экая жалость,

лежал на спектакле чужом:

впервые в меня погружалась

рука человека с ножом.

685

Слегка дышу, глаза смежив,

тяну цепочку первых фраз:

на этот раз остался жив,

посмотрим следующий раз.

686

Придя в себя после наркоза,

я тихо теплил чувство честное,

что мне милее жизни проза,

чем песнопение небесное.

687

Тюрьмы, где провёл я много дней,

помнятся мне ярко и пронзительно —

светлые места судьбы моей

выглядели крайне омерзительно.

688

Я мыт, постригся, гладко выбрит —

готов, как юный пионер,

из жизни я на время выбит,

но я и так пенсионер.

689

Уже в петле зловещего витка,

навязанного мне фортуной хваткой, —

о чём томлюсь? О прелести глотка

спиртного, раздобытого украдкой.

690

Судьба права, но не вполне:

я тих от завтрака до ужина,

перчатка, брошенная мне,

была не шибко мной заслужена.

691

Куда-нибудь въехать на белом коне —

вот радость и сердцу, и глазу,

и жалко, что эта мечта не по мне,

поскольку не ездил ни разу.

692

В нашей маленькой, но солнечной стране

каждый житель так умён и так толков,

что не может оставаться в стороне

от дискуссий оголтелых мудаков.

693

Мы в театре жизни в полном праве

на любой актёрский реквизит,

но к чужой приклеиваться славе

может лишь заядлый паразит.

694

Ночные всюдные огни

творят нам ночь такой воскресной,

что освещают даже дни

с их безнадёжной мглой окрестной.

695

Довольно издевательски судьбой

на время я премирован отныне:

я всюду свой сортир ношу с собой,

красиво это только на латыни.

696

Тиха вечерняя больница,

я завтра буду глух и нем,

а нынче ночью мне приснится,

что я под пиво раков ем.

697

Сейчас бы капельку хлебнуть —

и стихнет мелкий бес,

налил бы рюмку кто-нибудь,

но в мире нет чудес.

698

Течёт неспешная беседа

без ни единого секрета —

я разбудил в себе соседа,

горит ночная сигарета.

699

Теперь к удачам ветер дует,

уже пора вести им счёт:

и рак во мне не зазимует,

и виски снова потечёт.

700

В немом покорстве жду рассвета,

по жизни мыслями мечусь,

в пространстве крутится планета,

а на кровати – я верчусь.

701

Целительна больничная кровать,

и в тянущейся смутности ночей

на ней заметно легче уповать

на опыт и умение врачей.

702

Я очень рад вести дневник,

внося любой пустяк невзрачный,

а рядом бедный мой двойник

лежит – разрезанный и мрачный.

703

Портновской блажью все грешили,

кто рядом жил и кто живёт:

в России дело мне пришили,

тут – перешили весь живот.

704

Кончается последняя страница,

пора идти за лаврами и нам,

так курица, снеся яйцо, гордится

и смотрит свысока по сторонам.

705

Всё стало проще и скудней:

ничком валяюсь на тахте,

царит покой в душе моей,

пока нет болей в животе.

706

Пусты фантомы ожиданий,

они безжалостно подводят,

а я мечтал: следы страданий

моё лицо облагородят.

707

Прогнозы мрачны и зловещи,

а страх – у всех из-за всего;

безумный мир бессильно плещет

о стены дома моего.

708

Судьба являет мудрую сноровку,

с годами украшая голый срам:

в тюрьме я наколол татуировку,

теперь имею мужественный шрам.

709

Туники, тоги, кимоно —

футляром выглядят наряды,

в которых всё своё кино

таскают юные наяды.

710

Годы утекли, как облака,

возраст мой угрюм и осторожен,

старость – вроде знамени полка:

тяжко воздымать, но честь дороже.

711

Хожу я плохо: ноги ватные,

и нет упругости у чресел,

и ощущенья неприятные

где врач кишки мои подвесил.

712

Наш дух – погрешность достоверности,

ибо лишён материальности

гибрид летучей эфемерности

и ощутительной реальности.

713

Все мышечные силы будто скисли,

диван меня зовёт, как дом – солдата,

и хочется прилечь уже от мысли,

что надо на минуту встать куда-то.

714

Хотя ещё не стал я пнём застылым,

но силами – уже из неимущих:

на лестнице немедля жмусь к перилам

и нервничаю, глядя на бегущих.

715

Ужасно это жалко и обидно,

что разум, интеллект и юмор мой —

гнездились, как отныне очевидно,

в отрезанной кишке моей прямой.

716

С утра сегодня думал целый день

о пагубе иных земных растений:

живя, еврей отбрасывает тень,

а людям мало солнца из-за тени.

717

Ещё я доживу до лучшей доли,

откину медицинскую клюку,

пока же я из этой подлой боли

печалистую рифму извлеку.

718

Ходил и свежим воздухом дышал,

и радовался листьев колыханию,

и дым от сигареты не мешал,

а всячески способствовал дыханию.

719

Пора поставить Богу три свечи:

я крепкий новый сборник залудил,

болезнь мою затрахали врачи,

а я себя немного победил.

720

В итоге уцелеет белый свет,

хотя случится бойня миллионная;

забавно, как чума меняет цвет:

коричневая, красная, зелёная.

721

Мой разум полон боли и печали:

не мысли в нём, а клочья их и пена,

его врачи надолго выключали,

бедняга оживёт лишь постепенно.

722

Понурый и морщинистый,

и глазик лопоушистый,

я раньше был мущинистый,

а сделался – старушистый.

723

Дедушка всем добродушно поддакивал,

всяко слыхав на веку,

тихо и тайно дедуля покакивал

дырочкой в правом боку.

724

В том Божья прихоть виновата,

хотя заслуга есть и личная,

что если в ком ума палата,

она всегда слегка больничная.

725

Я гуляю, сплю и ем,

ни про что не думаю,

кем я был и стал я кем,

прячу боль угрюмую.

726

Ушли стремления, желания,

в душе затихло всё, что пело,

поплыло время доживания,

но жить – ничуть не надоело.

727

Я вчера про скудость интересов

думал опечаленно и праздно:

веря в эльфов, ангелов и бесов,

жил бы я насыщенней гораздо.

728

От рыхлости в период увядания

из разума сочатся назидания.

729

На пире жизни гость давнишний,

без куража на нём гуляю,

и не скажу, что я здесь лишний,

но пир уже не оживляю.

730

В окно уставя взгляд незрячий

и сигарету отложив,

я думал: жизненной удачей —

кому обязан я, что жив?

731

Хотя года наш разум сузили,

сохранна часть клавиатуры,

а также целы все иллюзии,

и слёзы льют, седые дуры.

732

Сегодня всё расплывчато и мутно,

чужой и неприглядный вид в окне,

и мерзко от того, как неуютно

фарфоровым зубам торчать во мне.

733

Блажен, кто может с полдороги,

по делу хлебному спеша,

оборотить, присвистнув, ноги

и закурить, помедлив шаг.

734

Я довольно замкнутый мужчина,

мысли не дарю я никому,

есть на то печальная причина:

мне их не хватает самому.

735

Свобода – тягостное бремя,

туманит ум её игра,

и долго-долго длится время

тоски по ясному вчера.

736

Кого ни спроси – никогда и нигде,

и книги порукой тому —

помочь в настоящей душевной беде

не может никто никому.

737

Мной пренебрёг отменный ген,

живу я к музыке спиной,

а Шуман, Шуберт и Шопен

меня обходят стороной.

738

Разумному рассудку невдомёк,

зачем такое тёмное упорство,

с которым я лелею стихотворство

и теплю этот хилый огонёк.

739

Не то что жду я неприятностей,

но больно много – жди не жди —

непредсказуемых превратностей

уже зарыто впереди.

740

Я бываю счастлив, когда сплю,

мне целебно сонное отсутствие,

а из ощущений я люблю

радости нечаянной предчувствие.

741

Похоже, Божьему суду

мне близко время отчитаться,

ещё плетусь я и бреду,