Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий Страница 3

Высокого безделья ремесло

меня от процветания спасло

Как пробка из шампанского — со свистомя вылетел в иное бытие,с упрямостью храня в пути тернистомшампанское дыхание свое.

Я живой и пока не готов умирать.Я свободу обрел. Надо путь избирать.А повсюду стоят, как большие гробы,типовые проекты удачной судьбы.

Я тем, что жив и пью вино,свою победу торжествую:я мыслил, следователь, ноя существую.

В час важнейшего в жизни открытиямне открылось, гордыню гоня,что текущие в мире событияпревосходно текут без меня.

Время щиплет незримые струны,и звучу я, покуда не сгину,дни мелькают, как пятки фортуны,а с утра она дышит мне в спину.

За то и люблю я напитки густые,что, с гибельной вечностью в споре,набитые словом бутылки пустыекидаю в житейское море.

Я нужен был и близок людям разным,поскольку даром дружбы одарен,хотя своим устройством несуразнымк изгнанию в себя приговорен.

Всегда у мысли есть ценитель,я всюду слышу много лет:вы — выдающийся мыслитель,но в нашей кассе денег нет.

Решать я даже в детстве не мечталзадачи из житейского задачника,я книги с упоением читал,готовясь для карьеры неудачника.

Я в сортир когда иду среди ночи,то плетется мой Пегас по пятам,ибо дух, который веет, где хочет,посещает меня именно там.

Моя малейшая затеядуше врага всегда быласвежа, как печень Прометеяглазам голодного орла.

Видно только с горних высей,видно только с облаков:даже в мире мудрых мыслейбродит уйма мудаков.

В этой мутной с просветами темени,непостижной душе и уму,я герой, но не нашего времени,а какого — уже не пойму.

Я живу, в суете мельтеша,а за этими корчами спешкиизнутри наблюдает душа,не скрывая обидной усмешки.

Я пристегнут цепью и замкомк речи, мне с рождения родной:я владею русским языкомменее, чем он владеет мной.

С утра нужна щепотка слов,пощекотавших ум и слух,чтоб ожил чуткий кайфолов,согрелся жить мой грустный дух.

Ум так же упростить себя бессилен,как воля перед фатумом слаба,чем больше в голове у нас извилин,тем более извилиста судьба.

Очень много во мне плебейства,я ругаюсь нехорошо,и меня не зовут в семейства,куда сам бы я хер пошел.

Что в жизни вреднее тоски и печали?За многое множество прожитых днейнемало печальников мы повстречали —они отравлялись печалью своей.

Мы бестрепетно выносим на свети выплескиваем в зрительный залто, что Бог нам сообщил как секрет,но кому не говорить — не сказал.

Каждый, в ком играет Божья искра,ясно различим издалека,и когда игра не бескорыстна,очень ей цена невелика.

Добру и злу внимая равнодушно,и в жертвах побывал я, и в героях,обоим поперек и непослушноя жил и натерпелся от обоих.

Живу привольно и кудряво,поскольку резво и упрямохожу налево и направовезде, где умный ходит прямо.

Моей судьбы кривая линиябыла крута, но и тогдая не кидался в грех унынияи блуд постылого труда.

Очень давит меня иногдатяжкий груз повседневного долга,но укрыться я знаю кудаи в себя ухожу ненадолго.

Я люблю, когда слов бахромазолотится на мыслях тугих,а молчание — признак ума,если признаков нету других.

Именно поэты и шутыв рубище цветастом и убогом —те слоны, атланты и киты,что планету держат перед Богом.

Я счастлив ночью окунутьсяво все, что вижу я во сне,и в тот же миг стремлюсь проснуться,когда реальность снится мне.

На свободе мне жить непривычнопосле долгих невольничьих лет,а улыбка свободы цинична,и в дыхании жалости нет.

Много всякого на белом видя светев жизни разных городов и деревень,ничего на белом свете я не встретилхитроумней и настойчивей, чем лень.

Не стоит и расписывать подробней,что личная упрямая тропаестественно скудней и неудобнейпроспекта, где колышется толпа.

Как ни богато естество,играющее в нас,необходимо мастерство,гранящее алмаз.

На вялом и снулом проснувшемся рынке,где чисто, и пусто, и цвета игра,душа моя бьется в немом поединкес угрюмым желанием выпить с утра.

Живу, куря дурное зелье,держа бутыль во тьме серванта,сменив российское бездельена лень беспечного Леванта.

Где надо капнуть — я плесну,мне день любой — для пира дата,я столько праздновал весну,что лето кануло куда-то.

Нисколько сам не мысля в высшем смысле,слежу я сквозь умильную слезу,как сутками высиживают мыслимыслители, широкие в тазу.

Неявная симпатия к подонкам,которая всегда жила во мне,свидетельствует, кажется, о тонкомсозвучии в душевной глубине.

О том, что потеряли сгоряча,впоследствии приходится грустить;напрасно я ищу себе врача,зуб мудрости надеясь отрастить.

Когда я спешу, суечусь и сную,то словно живу на вокзалеи жизнь проживаю совсем не свою,а чью-то, что мне навязали.

Я даже в течение дняклонюсь то к добру, то ко злу,и правы, кто хвалит меня,и правы, кто брызжет хулу.

Рифмуя слова, что сказались другими, —ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:они просто были исконно моимии преданно ждали, пока я рожусь.

Эстетам ревностным и строгимя дик и низок. Но по слухам —любезен бедным и убогим,полезен душам нищих духом.

Я проделал по жизни немало дорог,на любой соглашался маршрут,но всегда и повсюду, насколько я мог,уклонялся от права на труд.

Я, Господи, умом и телом стар;я, Господи, гуляка и бездельник;я, Господи, прошу немного в дар —еще одну субботу в понедельник.

Для всех распахнут и ничей,судьба насквозь видна,живу прозрачно, как ручей,в котором нету дна.

Явились мысли — запиши,но прежде — сплюнь слегкаслова, что первыми пришлина кончик языка.

Я должен признаться, стыдясь и робея,что с римским плебеем я мыслю похоже,что я всей душой понимаю плебея,что хлеба и зрелищ мне хочется тоже.

Доволен я и хлебом, и вином,и тем, что не чрезмерно обветшал,и если хлопочу, то об одном —чтоб жизнь мою никто не улучшал.

Мне власть нужна, как рыбе — серьги,в делах успех, как зайцу — речь,я слишком беден, чтобы деньгилюбить, лелеять и беречь.

Кругом кипит азарт, и дух егоменя ласкает жаром по плечу;за то, что мне не надо ничего,я дорого и с радостью плачу.

Своих печалей не миную,сполна приемлю свой удел:ведь, получив судьбу иную,я б тут же третью захотел.

Изрядно век нам нервы потрепал,но столького с трухой напополамнапел, наплел, навеял, нашептал,что этого до смерти хватит нам.

Я живу ожиданьем волнения,что является в душу мою,а следы своего вдохновенияс наслажденьем потом продаю.

В толпе не теснюсь я вперед,ютясь молчаливо и с краю:я искренне верю в народ,но слабо ему доверяю.

В сужденьях о поэте много значит,как хочет он у Бога быть услышан;кто более величественно плачет,тот кажется нам более возвышен.

Мне все беспечное и птичьемилее прочего всего,ведь и богатство — не наличие,а ощущение его.

С утра теснятся мелкие заботы,с утра хандра и лень одолевают,а к вечеру готов я для работы,но рядом уже рюмки наливают.

Свободой дни мои продля,Господь не снял забот,и я теперь свободен для,но не свободен от.

Когда мы глухо спим и домочадцытеряют с нами будничную связь,из генов наших образы сочатся,духовной нашей плотью становясь.

В людской активности кипящеймне часто видится печальноупрямство курицы, сидящейна яйцах, тухлых изначально.

Что я преступно много сплю,с годами стало очевидно,и мне за то, что спать люблю,порой во сне бывает стыдно.

Блажен, кого тешит затеяи манит огнями дорога;талант — сочиняет, потея,а гений — ворует у Бога.

Мой разум, тусклый и дремучий,с утра трепещет, как струна:вокруг витают мыслей тучи,но не садится ни одна.

За все благодарю тебя, судьба,особенно — за счастье глаз и слуха,которое мне дарит голытьбаремесленного творческого духа.

Вся жизнь моя прошла в пленуу переменчивого нрава:коня я влево поверну,а сам легко скачу направо.

Внезапное точное словослучайно прочтешь у поэта —и мир озаряется сновапотоками теплого света.

Я раздражал собой не всякого,но многих — я не соответствовалим тем, что жил не одинаковос людьми, с которыми соседствовал.

Вокруг меня все так умны,так образованны научно,и так сидят на них штаны,что мне то тягостно, то скучно.

Я жил почти достойно, видит Бог:я в меру был пуглив и в меру смел;а то, что я сказал не все, что мог,то, видит Блок, я больше не сумел.

На крыльях летал, колесил на колесах,изведал и книжный, и каторжный труд,но старой мечте — опереться на посох —по-прежнему верен и знаю маршрут.

За много лет познав себя до точки,сегодня я уверен лишь в одном:когда я капля дегтя в некой бочке —не с медом эта бочка, а с гавном.

Я думаю, нежась в постели,что глупо спешить за верстак:заботиться надо о теле,а души бессмертны и так.

Люблю людей и по наивностиоткрыто с ними говорюи жду распахнутой взаимности,а после горестно курю.

Благое и правое делоя делал в часы, когда пил,смеялся над тем, что болело,и даже над тем, что любил.

Я смущен не шумихой и давкой,а лишь тем, что повсюду окрестпахнет рынком, базаром и лавкойатмосфера общественных мест.

В сей жизни краткой не однаждыбывал я счастлив оттого,что мне важнее чувство жажды,чем утоление его.

Души моей ваянию и зодчествуполезны и тоска, и неуют:большой специалист по одиночеству,я знаю, с чем едят его и пьют.

Гуляка, прощелыга и балбес,к возвышенному был я слеп и глух,друзья мои — глумливый русский беси ереси еврейской шалый дух.

Среди уже несчетных днейпри людях и наединезапомнил я всего сильнейслова, не сказанные мне.

Никого научить не хочуя сухой правоте безразличной,ибо собственный разум точуна хронической глупости личной.

Судьба моя стоит на перекресткеи смотрит, как нахохленная птица;отпетой и заядлой вертихвосткев покое не сидится и не спится.

Что угодно с неподдельным огнемя отстаиваю в споре крутом,ибо только настояв на своем,понимаю, что стоял не на том.

Живя в душевном равновесиии непреклонном своеволии,меж эйфорией и депрессиейдержусь высокой меланхолии.

Не рос я ни Сократом, ни Спинозой,а рос я — огорчением родителейи сделался докучливой занозойв заду у моралистов и блюстителей.

Мне с самим собой любую встречустало тяжело переносить:в зеркале себя едва замечу —хочется автограф попросить.

Стал я слишком поздно понимать,как бы пригодилось мне умениежаловаться, плакать и стонать,радуя общественное мнение.

От метаний, блужданий, сумбурностидарит возраст покой постоянства,и на черепе холм авантюрностиужимается в шишку мещанства.

Ни мыслей нет, ни сил, ни денег.И ночь, и с куревом беда.А после смерти душу денетГосподь неведомо куда.

Успех мой в этой жизни так умерен,что вряд ли она слишком удалась,но будущий мой жребий — я уверен —прекрасен, как мечта, что не сбылась.

В любви прекрасны и томление,