Геннадий Пименов - Дело пернатых. Пессимистическая комедия Страница 10

О странностях Блока сказано всеми, кто его знал, причем сказано так, что порой возникает ощущение в психической неполноценности этого исторического персонажа. Проницательная Гиппиус, также писавшая о своеобразности Блока, из осторожности не решилась засвидетельствовать каких-то особых примет, заметив, однако, что «находясь вне многих интеллигентских группировок», он имел «свои собственные мнения». Зато людовед Горький-Пешков прямо заметил: «…Это человек, чувствующий очень глубоко и разрушительно. В общем, человек «декаденса». Верования Блока кажутся мне неясными и для него самого; слова не проникают в глубину мысли, разрушающей этого человека вместе с тем, что он называет «разрушением гуманизма».

Но вникать в мутные речи одного фарисея, сказанные о другом – дело пустое. Лучше пролистаем наспех двенадцать глав из Дела поэта «с лицом херувима», чтобы ни у кого не осталось сомнений, за что он к нам угодил. Эти строки, знакомые по школьной программе каждому взрослому человеку, теперь, по прошествии лет воспринимаются, как откровение сатаны:

«…Ветер хлесткий!Не отстает и мороз!И буржуй на перекресткеВ воротник упрятал нос.***А это кто?

– Длинные волосыИ говорит в полголоса:– Предатели!– Погибла Россия!Должно быть, писатель— Вития…

***

А вон и долгополый —Стороночкой и за сугроб…Что нынче не веселый,Товарищ поп?

***

Помнишь, как бывалоБрюхом шел вперед,И крестом сиялоБрюхо на народ?

***

Революционный держите шаг!Неугомонный не дремлет враг!Товарищ, винтовку держи, не трусь!Пальнём-ка пулей в Святую Русь —

***

В кондовую, В избяную, В толстозадую!Эх, эх, без креста!

***

Ужь я ножичкомПолосну, полосну!..

***

Ты лети, буржуй, воробышком!Выпью кровушкуЗа зазнобушку, Чернобровушку…

***

Стоит буржуй, как пес голодный,Стоит безмолвный, как вопрос.И старый мир, как пес безродный,Стоит за ним, поджавши хвост.

***

От чего тебя упасЗолотой иконостас?Бессознательный ты, право,Рассуди, подумай здраво —Али руки не в кровиИз-за Катькиной любви?– Шаг держи революционный!Близок враг неугомонный!

***

…И идут без имени святогоВсе двенадцать – вдаль.Ко всему готовы,Ничего не жаль…

***

Их винтовочки стальныеНа незримого врага…

***

Отвяжись ты, шелудивый,Я штыком пощекочу!Старый мир, как пёс паршивый,Провались – поколочу!

***

Трах-тах-тах!Трах-тах-тах!…Так идут державным шагом —Позади – голодный пёс.Впереди – с кровавым флагом,И за вьюгой невидим,И от пули невредим,Нежной поступью надвьюжной,Снежной россыпью жемчужной,В белом венчике из роз —Впереди – Иисус».

Итак, наш подсудимый, спешащий впереди революционного паровоза, провел добровольный поэтический инструктаж – для всей необразованной и сочувствующей революции массы. Но мало того: одним из первых Блок воспел ужасы настоящего – ради прекрасного и счастливого будущего, что выделило его на века из чреды остальных «недержателей речи рифмованной», то есть, собратьев по поэтическому ремеслу.

Его некий добровольный заступник, укрывшийся за инициалами Е.Е., утверждает, что «Волошин по-своему толковал конец поэмы так: большевики ведут Христа на расстрел. Христианского смысла поэмы не уловил никто, потому что формула „кто не с нами, тот против нас“ была свойственна не только красным, но и белым. А Блок не был ни тем, ни другим. Он, как большой поэт, не мог быть примитивно одноцветен»…

Верно сказано: «Ворон ворону глаз не выклюнет»… А между тем, Блок собственноручно расставляет все по местам, записывая в начале 1918 года: «…Что Христос идет перед ними – несомненно. Дело не в том, „достойны ли они его“, а страшно то, что опять Он с ними, и другого пока нет; а надо Другого!».

Таким образом ясно, что Христос как ведущий, для Блока не совсем подходящая кандидатура и как подельник, для масштабных дел мелковат… А сам Блок грезит давно по Другому, даже не особо скрывая того: «Религия – грязь (попы и пр.). Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красноармейцы „не достойны“ Иисуса, который идет с ними сейчас, а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой».

Для наших славных карательных органов давно не загадка, о ком грезил, кого укрывал поэт-символист под кличкой «Другой»: разумеется, того, кто стоял «близ дверей»… Однако нам после этих зачиток, на которых, как на дрожжах, вставала «красная власть», больше не надо улик, свидетелей и доказательств – и без них налицо вина «цветного» лирика-оккультиста: призывы к насилию и богохульство, опора на «князя мира сего» – сочатся из каждой строки.

Показательно, что Блок из интеллигентской семьи: сын юриста и литературной переводчицы, а с дедушкой – ректором Петербургского университета – он изучал юриспруденцию, филологию и массу прочих наук. И вот результат, который только подтверждает наши догадки: что с интеллигенцией, а тем паче с филологами и юристами, надо доброму человеку держатьcя настороже. Просвещение, это как нож: одним он служит для жизни, а кому-то – чтобы лишить жизни других…

Тот же неугомонный Е. Е. (трибун, депутат, журналист, фотограф, поэт и биограф) пишет со знанием дела, что «Блок был певцом распада и в то же время его беспощадным обвинителем… Беспощадность к эпохе Блок начинал с беспощадности к самому себе… Революцию Блок воспринял как историческое возмездие за распад уже сильно пованивавшей монархии… Блок, тем не менее, предвидел удушение российской культуры… „Но покой и волю тоже отнимают… Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю и тайную свободу…“ Для Блока в предстоящем торжестве кровавого бескультурья места не было… С одной стороны, его пытались „поставить на службу революции“, читали в агитбригадах конец „Двенадцати“ так: „В белом венчике из роз – Впереди идет матрос“. С другой стороны, ему демонстративно не подавали руки за то, что он „продался большевикам“»…

Наш велеречивый просвещенный собрат, видимо, как и Блок, из тех вольнодумцев, которые полагают, что вольно думать позволительно только тем, кто может складно писать… Но биографы, известно, любят изящно приврать, вот и наш упустил, что «торжество кровавого бескультурья» Блок вдохновенно своим творчеством приближал и потому ему «не подавали руки»… А вот Маяковский, знавший Блока не понаслышке, считал, что: «Блок честно и восторженно подошел к нашей великой революции, но тонким, изящным словам символиста не под силу было выдержать и поднять ее тяжелые реальнейшие, грубейшие образы. В своей знаменитой, переведенной на многие языки поэме „Двенадцать“ Блок надорвался»…

Кстати, литературный просветитель экспериментальной школы недавно повстречал Е. Е. на книжной ярмарке в выставочном павильоне: ставший заморским поэт и библиограф разгуливал с саквояжем и раздавал автографы всем, кто его узнавал. А значит, у этого лицедея все снова в порядке, значит, в конторе ему дали «добро». Николай Николаевич с тоской подумал о том, какой ему выдался тяжкий жребий – отвечать за чужие грехи…

«Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда. Спрашиваю: «Нравится?» – «Хорошо», – сказал Блок, а потом прибавил: «У меня в деревне библиотеку сожгли».