Юлия Белочкина - Еврейское остроумие. Десять заповедей Страница 10

Идиллическая картина, нарисованная в воображении этих юношей, была действительно прекрасна, величественна и поражала смелостью своих красок, своей дивной гармонией и вечной правдою.

Летом, бывало, увлекшись теплой беседой, сами того не замечая, забредут в лес, расположатся под густолиственным деревом на мягкой, пахучей траве, вперят свои взоры в лазоревую высь, всецело предавшись сладкому мечтанию вслух. И чудится им мир, прелестный мир, где все живет вечно, не умирая, где все зреет, не увядая, где все стремится вперед, смело, неотступно, где все наслаждается не теми наслаждениями, которые только опошляют наше существо, а высокими, чистыми, душевными наслаждениями, более достойными человеческого призвания. Вера, правда, любовь, братство — вот в чем состояло созерцание этих чудаков, — это был именно тот идеал, который создал высокий полет их разыгравшейся фантазии, не ограниченный и не стесненный безотрадным знанием суровых фактов древней и новой истории человечества.

Глава третья,

из которой читатель узнает некоторые неожиданности

В одно прекрасное — именно прекрасное — утро Фишл ворвался в мастерскую Эли и, схватив его за руку, потащил за собой на двор.

— Куда ты меня тащишь? — взмолился Эля.

— Пойдем, пойдем туда! Я должен сообщить тебе кое‑что очень важное, пойдем!

Напрасно умолял его Эля обождать хоть полчаса, пока он не распорядится работою на целый день; напрасно доказывал он ему, что, кроме философии, ему надо заботиться также и о куске хлеба для себя и для семейства своего.

— Эх, что семейство, — возразил Фишл, увлекая Элю все дальше и дальше. — До семейства ли нам теперь? Подумай, Эля, об одном… Но нет. Там я тебе все скажу… Идем!

Через полчаса юноши были уже в лесу. Утро было великолепное. Солнце приветливо заглянуло в зеленую листву и только начало обливать ее своими яркими, теплыми лучами. Соловей запел свою чудную песнь, щедро рассыпав по лесу свои неподражаемые трели; он, казалось, упивался своей неограниченной свободой. Из‑под куста осторожно выскочил заяц, постоял, повертел мордочкой туда — сюда, точно кумушка, на минуточку выбежавшая из дому поглядеть на проходящих мимо молодцов и кстати себя показать, — но через минуту быстро повернул налево кругом — и марш — марш. Там издали зеленели поля, бесконечные и необъятные, как мир. Стая диких гусей правильными рядами пронеслась высоко над их головами, скользя, словно лодка по гладкой зеркальной поверхности реки, качаясь то в одну, то в другую сторону. Славный, чудесный выдался день.

— Помнишь ли ты, Эля, одиннадцатую главу Исайи? Я ее тебе часто читал, — обратился Фишл к Эле, вынув из кармана маленький томик Ветхого Завета, отыскал одиннадцатую главу Исайи и начал читать ее нараспев, переводя каждую фразу на жаргон, вдохновенно жестикулируя и качаясь, как маятник, то в одну, то в другую сторону, постепенно возвышая в интонациях.

— Ну так что ж? — спросил Эля, когда Фишл кончил свою декламацию.

— Так я полагаю, что уже настало это время, — ответил Фишл торжественно. Эля сделал большие глаза.

— То есть как это? Мессианское время?

— Ну да: мессианское, — заключил Фишл, и в глазах его запылал огонь, какой Эля заметил в них тогда, когда Фишл победил знаменитого маггида.

Эля удивился несказанно; он долго не мог говорить; наконец решился спросить:

— Разве счет кончился?..

— Кончился, — тихо ответил Фишл и вздохнул свободней, передав товарищу все, что носил в душе несколько дней сряду.

— Ты высчитал? — спросил Эля взволнованно.

— Нечего считать, — ответил ему Фишл. — Что раз высчитано Богом, того человек не сочтет. Он не считает. Для него не существует ни математических вычислений, ни времени. Он вне времени и пространства. Я тебе, кажется, не раз говорил и в книгах показывал тебе. Талмуд, рассуждая о пришествии мессии, тоже нигде не определяет ни места, ни времени. Тогда придет мессия, говорится в Талмуде, когда человеческий род в известную эпоху будет состоять или из одних праведников, или же из одних только грешников. Сомневаешься ли ты, Эля, что теперь гораздо больше бесчестных, чем честных людей?

— Ну, положим…

— Положим? Еще в другом месте сказано, что возрастание дерзости есть признак приближения мессианского времени…

— Так, так, понимаю! — воскликнул Эля, прояснившись. — Уж как дерзко и нахально нынче с нашим братом евреем обходятся, что и говорить.

— Да мало ли еще какие я имею доводы, — продолжал рассуждать Фишл, — всех не сочтешь, да и нечего считать‑то: я в этом так же убежден, как и в том, что вот это земля, а вот это небо. — Он указал глазами на землю и на небо, опять открыл книгу и повторил стих: — «И вырастет ветка из ствола Ишай», то есть дома Давидова. Вникни, Эля, в смысл этих слов.

Эля задумался, потом спросил:

— Что же, однако, из этого видно?

— А то, — молвил Фишл торжественно, — что тот человек (из ствола Ишай) стоит теперь пред твоими глазами…

Остолбенел Эля и потерялся окончательно. Одну минуту в его голове пронеслась мысль: «Не рехнулся ли Фишл?» Но он слишком благоговел пред своим ученым товарищем, которому, по мнению Эли, не было равного в целом мире и в котором он давно подозревал нечто гигантское, неземное, пророческое…

— Что ты смотришь на меня такими глазами? — сказал Фишл и приблизился к отступившему на два шага Эле. — Ты удивляешься?..

— Ты… мессия?! — мог только произнести Эля и задрожал всем телом.

— Да, — сказал Фишл гордо. — Я мессия… Я призван для того, чтобы снять с моего народа тяжелые оковы, которые наложили на него злые люди…

— Но ведь мессия должен быть из царственного дома Давида, — осмелился прервать его Эля.

— Как же ты можешь знать, что я не из этой династии? — сказал Фишл обиженно. — Метрику, ревизскую сказку, что ли, тебе представить?

— Я против этого не спорю, — поспешил Эля оправдаться. — Только мессия все‑таки…

— Что мессия? Что все‑таки? — огрызнулся Фишл. — Тебе чудеса нужны? Не тысячу ли раз я доказывал тебе, из книг тебе подтверждал, что мессия должен быть обыкновенным человеком, а вовсе не ангелом без плоти и крови! Только дух, действительно дух должен быть у него возвышенный, необыкновенный, который обнаружится в нем тогда, когда осенит его дух Господний, как вещал о том боговдохновенный Исайя. Ну, понимаешь ли ты теперь? Эх, простота, простота. Тебе чудеса, сверхъестественность нужны. Забыл ты разве, что говорит об этом Маймонид? Он положительно отрицает то мнение, которого придерживается невежественное большинство наших евреев, будто пришествие мессии должно сопровождаться какими‑то чудесами и сверхъестественными явлениями, что приехать он должен на белом осле, что земля палестинская будет производить готовые платья из шелка, и прочее и прочее. О амгарацем, невежды, ханжи, фарисеи и прочий эреврав. Вы задерживаете, вы продолжаете голес, вы…

Фишл все более и более воспламенялся и приходил в экстаз. Эля не на шутку перепугался.

— Извини меня, пожалуйста, — взмолился Эля, — я, право, не из тех; я хоть и не бог весть какой ученый, но я верю, всему верю… Я даже рад, что так случилось, что настал конец, право, рад. Только меня это смущает, что… ведь я, если сказать правду, не больше, как бал — мелохе — ремесленник, простой, то есть сапожник, а ты… ты сам мессия!..

— В том‑то и дело, что ты, по скромности своей, считаешь себя ничтожеством, между тем как по — настоящему тебе следовало бы гордиться твоим завидным положением.

Эля смотрел на него во все глаза. Фишл опять раскрыл Ветхий Завет, отыскал третью главу пророка Малахии и велел ему прочитать и перевести на жаргон двадцать третий стих. Эля громко читал: «Се я посылаю вам Илью — пророка пред наступлением дня Божия великого и грозного».

Фишл спрятал томик Священного Писания в карман, устремил на Элю испытующий взор и промолвил:

— Ну, что ты теперь скажешь, милый друг?

Мозги Эли сильно работали над этим вопросом. Его нервы и без того были ужасно напряжены. Что ему было сказать? Чудеса, да и только! Сказано — мессианское время. А впрочем. Нет…

— Что так долго думаешь? — накинулся на него нетерпеливый Фишл. — Не прикажешь ли разжевывать тебе каждое слово и в рот тебе класть? Как тебя зовут?

— Меня?.. Эля.

— Нет! По — древнееврейски?

— По — древнееврейски? Илья…

— Ну, теперь понял?

Друзья бросились друг другу в объятия. Между ними тогда только завязалась горячая беседа.

О чем говорили они?

Спросите небо, землю, лес и птиц.

Когда они выходили из лесу, то солнца уже не было, и чудная ночь, сгущаясь, стала надвигаться, как туча окутывая землю своею мглой и высыпая на небе одну за другою свои брильянтовые звезды.

В застывшем воздухе сильно пахнуло сыростью, пронизавшей наших юных мечтателей, которые возвратились домой уже поздно вечером, один — мессией, а другой — Ильей — пророком…