Брачный сезон - Вудхаус Пэлем Грэнвил Страница 10

– О да, со всем моим удовольствием, – отозвался я. – Это такие сценки про Пата и Майка. Двое выходят в зеленых бородах, вооруженные зонтами, и один спрашивает другого: «Кто эта женщина, с которой ты давеча шел по улице?» А тот отвечает этому: «Да Боже ж ты мой милосердный, это вовсе не женщина, а моя законная жена». Ну, и тогда второй ахает первого зонтиком по кумполу, а тот не остается в долгу и тоже бабахает этого зонтом по макушке. И так до бесконечности.

Мое объяснение не получило восторженного приема. Все до единой тети возмущенно охнули.

– Какая вульгарность, – произнесла одна.

– Ужасная вульгарность, – добавила вторая.

– Отвратительная вульгарность, – подтвердила леди Дафна Винкворт. – Как раз во вкусе мисс Перебрайт – вставить подобный номер в деревенский концерт.

Остальные тети не сказали: «Точно!» или «Правда твоя, Даф!» – но своим видом выразили примерно это. Губы собрали в трубочку, носы свесили. И я начал понимать, что имел в виду Китекэт, когда сказал, что здешние дамы неодобрительно относятся к Коре Коротышке. Ее акции стояли очень низко, и повышения на бирже не ожидалось.

– Хорошо еще, – промолвила тетя в очках, – что это не вы, Огастус, а мистер Вустер намерен опозориться участием в таком непристойном представлении. Воображаю, что почувствовала бы Мадлен!

– Мадлен бы этого не пережила, – согласилась тощая тетя.

– Душечка Мадлен вся такая духовная, – заключила леди Дафна Винкворт.

Сердце мое словно сдавила холодная ладонь. Я почувствовал себя, как гадаринская свинья перед тем, как устремиться солдатиком с крутизны в море[10]. Вы, наверно, не поверите, но клянусь, мне это до сих пор и в голову не приходило, ведь и вправду Мадлен Бассет, узнав о том, что ее возлюбленный подвязал зеленую бороду и бил служащего полиции зонтом по голове, будет уязвлена этим до глубины души. И как только слух об этом до нее дойдет, тут же их помолвке и конец! С этими романтическими идеалистками надо постоянно держать ухо востро. Гасси при зеленой бороде не лучше, чем Гасси в кутузке.

Как ни больно мне было отказываться от роли, тем более я рассчитывал на сенсационный успех, но увы, я знаю, когда моя карта бита. И я принял решение завтра же утречком, чуть свет, послать Тараторке известие о том, что Бертрам выходит из игры и ей придется искать другого исполнителя на заглавную роль Пата.

– Из того, что я слышала про мистера Вустера, – заявляет тетя с крючковатым носом, продолжая тему разговора, – такое вульгарное дурачество будет как раз в его духе. А где он сейчас, кстати сказать?

– Да-да, – подхватила другая, что в очках. – Он должен был приехать еще до обеда, но не прислал даже телеграммы.

– Видимо, крайне рассеянный молодой человек, – высказалась третья, с морщинистым лицом.

Тут леди Дафна возглавила обмен мнениями, как школьная директриса на педсовете.

– «Рассеянный», – говорит она, – чересчур мягкое определение. А он, судя по всему, совершенно безответственный человек. Агата рассказывала, что по временам у нее просто руки опускаются. Она даже подумывает, не поместить ли его в какое-нибудь соответствующее заведение.

Можете себе представить чувства Бертрама, когда он услышал, что его родная плоть и кровь имеет привычку так беспардонно перемывать ему косточки при всем народе. Не то чтобы я надеялся дождаться от нее благодарности, нет, конечно, но после того, как человек не пожалел трудов и денег, чтобы сводить сына своей тетки в театр «Олд Вик», по-моему, естественно ожидать, что она будет к тебе относиться как тетка, чьего сына сводили в «Олд Вик», – иначе говоря, проявит хоть толику доброжелательности, справедливости и взаимной терпимости по принципу: «живи и давай жить другим». Помнится, Дживс как-то говорил, что острее змеиного зуба неблагодарность родного дитяти[11], так вот, неблагодарность родной тети, уверяю вас, не лучше.

Я густо покраснел и осушил бы свой стакан, содержи он что-нибудь горячительное. Однако ничего горячительного он не содержал. Для кого-то рекой лилось шампанское превосходного разлива, рука дяди Чарли онемела подливать, но мне, из уважения к известным всем и вся вкусам Гасси, подливали лишь мерзкое питье, которое образуется, когда на соковыжималку накладывают половинку апельсина и давят вращательным движением.

– Создается впечатление, – продолжала леди Дафна тем холодным, укоризненным тоном, которым в прежние времена отчитывала какую-нибудь Мод или Беатрису за тайное курение в кустах, – что его эскападам конца не будет. Совсем недавно он был задержан и оштрафован за то, что стащил у полицейского на Пиккадилли каску.

Здесь я мог бы ее поправить. И поправил.

– По причине досадной оплошности, – уточнил я. – Когда стаскиваешь каску с полицейского, важно, как вы, без сомнения, сами отлично знаете, сначала потянуть на себя, чтобы нижний ремешок снялся с подбородка. А Вустер этого не сделал, в результате чего и поплатился упомянутым вами образом. Но надо учесть, по-моему, что дело происходило в день Гребных гонок, и притом час был довольно поздний, когда лучшие из людей уже не вполне ясно соображают. Впрочем, не важно, – поспешил я добавить, почувствовав, что симпатии слушателей не на моей стороне, и ловко меняя тему. – А вот слышали ли вы последний анекдот про стриптиз и дрессированную блоху? Или нет, этот, пожалуй, лучше не надо. – Я передумал, спохватившись, что анекдот, который я имел в виду, не совсем подходит для дамских и младенческих ушей. – Лучше про то, как двое едут в одном поезде. Анекдотец, правда, с бородой, так что, если кто слышал, скажите сразу.

– Просим, просим, Огастус.

– Двое глухих едут в поезде…

– Наша сестра Шарлотта, к сожалению, плохо слышит. Глухота – большое несчастье.

Тощая тетка вытянула над столом шею:

– Что он говорит?

– Огастус рассказывает анекдот, Шарлотта. Пожалуйста, продолжайте, Огастус.

Само собой, такой оборот дел поубавил у меня задора, я меньше всего хотел выставить на посмешище физический недостаток престарелой девы, но откланяться и уйти со сцены было уже невозможно, и я стал рассказывать дальше.

– Ну так вот, два глухих типа едут в поезде, поезд остановился, один выглядывает в окно и говорит второму: «Вот уже и Торнвик». А тот ему: «Да? Я думал, понедельник». Ну а первый на это: «Я тоже не бездельник, знаете ли».

Я мало надеялся на успех. Что-то подсказывало мне с первой же фразы, что я буду освистан. Так что я договорил и громко расхохотался, но моему примеру почему-то никто не последовал. На том месте, где все тети должны были дружно покатиться со смеху, возникла довольно зловещая тишина, точно у гроба дорогого покойника, и прервала ее только тетя Шарлотта, которая спросила, что я сказал.

Я уже рад был бы на этом поставить точку, но тетя-тяжеловес прокричала ей в ухо, раздельно выговаривая слова:

– Огастус рассказал, как два человека ехали в одном купе, один сказал: «Сегодня вторник», – его спутник ответил: «Я думал, что понедельник», а первый признался: «И я тоже».

– А-а, – кивнула Шарлотта, и этим, насколько я понял, было все сказано.

Вскоре после этого пищеприятие подошло к концу, дамский пол поднялся со стульев и в полном составе покинул помещение. Леди Дафна дала перед уходом Эсмонду Хаддоку указание не засиживаться за портвейном и пропала. Дядя Чарли принес графин и тоже пропал. Мы с Эсмондом Хаддоком остались с глазу на глаз одни, и у меня в голове родилась безумная надежда пропустить пару стаканчиков. Облизываясь, я подсел к нему поближе.

Глава 6

Вблизи Эсмонд Хаддок – в полном соответствии с описанием, полученным от Китекэта, – действительно смахивал на греческого бога, так что понятна озабоченность влюбленного, чьей невесте угрожало очутиться под сенью роз в обществе подобного кавалера. Эдакий ладный, прямой, – сейчас, правда, он развалился на стуле, но я говорю вообще, – широкоплечий малый лет под тридцать, с таким профилем, который, по-моему, но надо будет все-таки уточнить у Дживса, называется байроническим. Словом, помесь поэта с чемпионом по кикбоксингу.