Капля смеха из океана юмора - Захар Захарин Страница 10

Раньше

Раньше мой пострел везде поспел, а сейчас ничего не хочет ничего не надо ни о чём не думает. Раньше, когда мы занимались сексом, и не помню, когда это уже было, он дышал как яростный зверь, сейчас с такой же силой храпит на весь дом. Раньше он был неугомонный, неутомимый, сил было как у дирижабля, сейчас как в проткнутом воздушном шарике, пшик и нету.

Раньше его голос был подобен шум прибоя, звал за собой как военная труба, сейчас это невнятное бормотание, булькающие пережевывание слов. Раньше от одного его гордого и зовущего взгляда косяками падали женщины, сейчас это помутневший, заискивающий взгляд.

Раньше его смоляная, кучерявая, буйная шевелюра была завистью для мужчин, магнитом для женщин, головной болью для меня, сейчас хоть блины пеки, плешь больше не бывает. Раньше меня ревность съедала и точила мою душу как червь, сейчас спроси его про любовь, а он бестолочь: а это кто такой? Раньше одевался в фирму, следил за модой, сейчас мамин старый, полинялый, розовый костюм для смеха дала и забыла, а он ничего умней не придумал в этом костюме с искусственными цветами, расписной как клоун, припёрся на концерт от стыда чуть не сгорела.

Раньше весь был в движении, кипел энергией, сейчас не хватает до лифта дойти, а так всё любимые запор и ест и спит порой ему ещё и туалет сделать, чтобы совсем не вылазил и радости у него были бы полные штаны. Раньше умывался росой, сыт был маковым зёрнышком, сейчас хуже мыши скребёт, грызет, булькает, чавкает, достал холодильником. Поставила рядом с его кроватью, хорошо неприхотливый как верблюд, кажись колючки майонезом залей, сметёт и не поморщится.

Раньше пил всё изысканное и не пьянел, сейчас мои фруктовые коктейли закисли, добавила туда воды, сахара, остатки пива, какую-то мамину спиртовую настойку для натирания ног, валерьянки добавила изысканности вкуса, второй год пьет помаленечку. Рюмочка него есть такая, в ней кажись тараканы ноги свои моют, хватанёт напитку своего, весь какой-то станет растрёпанный, обсосанный, губы распустит, сопли размажет и лезет целоваться, заплачет, когда оттолкну и уснёт как старый побитый пёс. Утром проснётся разбитым до нельзя, жалостливым, полным отчаяния и вины голосом: дорогая я там, наверное, на вытворял? И в этот момент из него хоть верёвки вей, вот такая он пьянь беспробудная, горе моё луковое.

Раньше щедрость не знала границ, засыпал меня розами, купал в шампанском, ни в чём не отказывал, сейчас букетик истрепанных, искусственных цветов подкрашивает в разные цвета на все праздники. Достал своей жадностью, недоверчивостью, магазин туалетную бумагу хотел перемерять, не дала, никакого зла не только продавцов и у меня не хватает, стоит у прилавка, упёрся глазами в рулон, несите метр, несите метр, Плюшкин в подмётки ему не годится. И как ребёнок маленький, а это чё, а то чё, у самого ни желания, ни денег нету, продавцы его уже знают, под прилавком прячутся.

Раньше зубы были белее снега, крепче железа, сейчас если очки свои биноклевые, куда сунет, обязательно жди, его съемных зубных протезов, то в маминых лечебных настоях, то в моих лечебных коктейлях. Раньше друзей был полон дом, а сейчас два друга один одного лохмаче, хмыри болотные, один профессор по насекомым, другой академик по растениям и этот туда же всеядное, теплокровное, кабинет в хлев превратил кругом сено, веники, тараканы, мухи, блохи.

Раньше хозяйства было на его плечах, я на руках, дети на шее, многочисленная родня грузом на ногах, а сейчас трясётся, согнулся, сморщился старикашка, мой родненький, а я вот наоборот хорохорюсь, духарюсь, ехидничаю, расправляю свои комариные крылышки, жужжу как муха надоедливая. А на самом деле ни в сердце, ни душе ничего против него не имею, куда я без него. Вы бы на меня посмотрели, заплакали бы со смеха, от меня осталось одно ворчание и запах нафталин.

Мы как два единственных и неповторимых цветка, со сросшейся корневой системой. Встретивших вместе весну нашей молодости, прожившие в радости лето нашей зрелости, внезапно нагрянувшую осень нашей старости. И живущие уже впору поздней осени, в период увядания, потерявшие былую красоту, привлекательность. Стараемся прижаться друг к другу, чтобы легче перенести череду наступивших невзгод, в ожидании беспросветной, холодной, вечной зимы. Одно, радует поросль из нашей корневой системы. И то, что наши сброшенные листья, лепестки, семена хоть в малой мере согреют их.

Свои чужие деньги

Панас Дубиноголовко приехал в Москву как победитель области среди свекловодов. Пошлявшись по магазинам, прикупив кое-что, уставший от толчеи московской, купил мороженое и сел в тихом скверике на лавочку, — лижет помаленьку, отдыхает. Глядь, рядом свёрток, перетянутый верёвочкой, лежит.

Оглядевшись, Панас взял свёрток, повертел его, взвесил в своих крепких руках, оторвал верёвочку, развернул бумагу и обомлел, увидя содержимое. В свёртке, прижавшись друг к другу, пачками, лежали деньги; много денег. Раскрыв пачку дрожащими руками, он увидел спокойных добродушных, степенных мужиков, а рядом цифры с двумя нулями и написано не по-нашему. Ноги и откуда росли ноги, приросли к скамейке, он судорожно прижал находку к груди, нет — ни как партбилет, и ни как жену после долгой разлуки, а крепче, гораздо крепче. В голове зазвенело и замелькало купюрами в глазах, произошла «смена кадров» и как наяву всплыло босоногое детство, бестолковая юность и предстала обыденная действительность. Куда ни кинь — всюду клин, того нет, этого нет, а того и не было.

"Первым делом куплю «Волгу» вишнёвую и домой на ней. Нет, постой кипятится", — говорил Панас сам с собой, — "Откуда средства? " — спросят — "С отцовского старого «Москвича» ломаного-переломанного, такая роскошная вишнёвая красавица? " — Что? Откуда? Зачем? Почему? — Нет, не пойдёт! Дом? Да. Да кирпичный, двухэтажный, с бассейном (такой он видел в клубе в кино). — "Откуда деньги украл? Тесть бухгалтер, значит на наши колхозные деньги выстроил хоромы? " — Нет, куплю подарков хороших, а остальные на чёрный день, а там посмотрим". Это он раскладывал в течение трёх часов у себя в голове, вросши в лавочку. А было: и уехать за границу, и золото он скупал и драгоценности всякие, и на рубли менял, и на книжку положил. Много чего было — и Ганку бросить, найти себе достойную кралю, и уехать с этого свекольного рая к Чёрному морю, купить приличный домик и жить-поживать, прошлого не вспоминать.

Он как бы оторвался от земли и парил