Геннадий Пименов - Дело пернатых. Пессимистическая комедия Страница 12

А результаты творчества Блока теперь всем известны: «Двенадцать» стала для российской державы, как «Марсельеза» для парижан: она освящала собой революционный порыв, напор и террор, стала гимном торжества новой власти, проповедью для атеистов, индульгенцией для ЧК…

Наконец, чтобы «скрозь туманы» разглядеть личину буржуя-гражданина-товарища Блока, не надо далее выворачивать его наизнанку, как это потребуют дела и делишки других – достаточно зачитать несколько строк современной школьной программы:

«…Узнаю тебя жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!»… Как говорят первоисточники и свидетели, которых у нас всегда предостаточно, в первоначальной редакции, было „приветствую звоном клинка“… Так разве нет справедливости в том, что теперь наши конвоиры приветствуют этим звоном самого подсудимого Блока?! Символические двенадцать лет (!), как водится, „без права переписки“ требуют дать „славнейшему мастеру-символисту“ погибшие в Питере в октябре. Исполним их последнюю волю»…

Николай Николаевич по прочтении этих строк хотел было замолвить за несчастного поэта перед классом последнее слово, но тут подумал о безвестном авторе текста, который, видимо, только затаился и ждет, чтобы выявить несогласных, и от комментариев устоял. И кто теперь станет упрекать его в малодушии – в наши-то сумрачные времена, когда никто ни в чем не уверен, и каждый неглупый и осмотрительный человек подозревает, что в чем-то, быть может, подозревают его…

А что, в самом деле, встревать скромному человеку за исторического персонажа, который оказался чем-то мятущимся потомкам и их покровителям не по душе. Поэту уже ничем не помочь, жизнь идет своим чередом, так чего вставлять ей палки в колеса! Во всяком случае, сам попавший под надзор стихотворец шествию новой жизни по русской земле не мешал, помогал…

Однако и дня не прошло, как слухи о предосудительном отношении учащихся к Аверченко, Блоку и Горькому дошли до начальства. И руководство вежливо предупредило: школа, понятно, экспериментальная, но зарываться не стоит, и незаменимых преподавателей нет… Директор вызвал Николая Николаевича в кабинет и они сошлись на том, что диспут следует понемногу свернуть. Но действовать волевым порядком – значит возбудить лишние страсти. И решено было для начала направить энергию в какое-нибудь спокойное русло. Наш Николай Николаевич долго и мучительно выбирал подходящую цель. И наконец остановился на одном всеми забытом прозаике, имя которого было некогда у образованной публики на слуху…

Подкидыш истории

Н. Брешко-Брешковский

«Человеческий разум, предоставленный самому себе, не заслуживает доверия»

Между тем, казалось, безвестная ныне даже для большинства взрослого люда фигура также вызвала у десятиклассников интерес. И в назначенный срок наш литературный водитель опять получил от воспитанника забористый текст, в котором угадывалась уже знакомая опытная рука. Итак, игра в развенчанье прежних кумиров продолжалась с необычным азартом, причем даже эпиграф у образованного человека вызывал раздраженье. Попади эти строки на глаза каким-нибудь доморощенным борцам за права человека – и скандала в школе не миновать.

Примечательно, что в новом сочинении снова использовался прежний издевательский трюк и смертельная дрожь могла пробрать человека, который уже достаточно знал как окончилась жизнь многих видных членов творческих союзов и лауреатов всевозможных наград. В самом деле, это сегодня они еще при должностях, званиях, наградах и даже государственных дачах, это пока эти деятели мелькают на тусовках, форумах, презентациях и на ЦТ – а завтра, может, будут забыты или хуже того – голышом у всех на виду, прикрывая срамное место ладошкой, и только несколько строк петитом в газете: мол, обманул, присвоил, оклеветал…

Вот только днями вовсю трепали в прессе одного видного шелкопера, который из профессуры ВПШ и руководства ИМЛИ в смутное время переметнулся в демократический стан, потом стал либералом, а теперь, почуяв паленое, подвизается у патриотов. Кстати, выставили на божий свет его загранпаспорт – на ксиве нет от печатей свободного места: Вашингтон, Лондон, Париж, Тель-Авив, куда он мыкался за гонорарами и для инструктажа. Завидно плодовитая личность: вхож в любой кабинет, не вылезает от Киселева и Соловьева, накропал кучу книжек, где в каждой он спаситель отечества, первый мыслитель и главный герой…

Припомнив все это, Николай Николевич пробежал по первым строкам сочинения и решил не перечить. Странное дело: недели не прошло как узнал он горькую правду о Горьком-Пешкове, а уже обещают показать на Первом канале какую-то скандальную ленту о нем. Неужели, и правда, опять началось? Так чего тогда совать голову в петлю!.. В конце концов, эпиграф об ущербности разума безо всяких ограничений, похоже, правдив…

«Итак, в зал нашего исторического суда приглашается гражданин Николай Николаевич Брешко-Брешковский – популярнейший литератор начала горемычного двадцатого века. На нем сегодня странный наряд: он в цивильной эмигрантской одежде, но на штиблетах настоящие шпоры. Кого, собственно, он теперь из себя представляет? То ли убежденный монархист, «белый воин», настоящий казак, то ли разочаровавшийся «либерал – губитель России»? Снимем с него камуфляж, откроем обильное Дело, чтобы увидеть его подлинное лицо.

Перед нами человек со странной фамилией Брешко-Брешковский! Вы знаете, отчего просвещенные люди подбирали себе подобные клички? Ведь на славянских наречиях это имя означает только одно: болтун в квадрате или завравшийся враль, как Воровский означает, не что иное, как вор… Но пахан всех советских дипломатов Воровский, в конце концов, нарвался на пулю русского юноши-патриота… А Брешко-Брешковский из России вовремя скрылся, и сам «за бугром» стал косить под патриота. Может, одумался, поумнел, а, может, сменил свой окрас, чтобы тоже не подстрелили.

Подсудимый, встаньте и назовите свое настоящее имя! Молчите? Тогда мы назовем его для остальных. Ваш отец нам неизвестен как, возможно, он неизвестен и вам, и даже вашей матери – Екатерине Брешко-Брешковской, которую не без основания величают «бабушкой Первой русской революции». А теперь откроем публике настоящее имя этой девицы  – Вериго, уроженки Саратова – волжской провинции, вскормившей на подходе XX века массу примечательных негодяев, дела которых в погроме русской державы еще предстоит изучить…

Вериго в молодости вела слишком бурную жизнь и потому не стала волочить за собою вериги: своего малолетнего сына она оставила на волю родни и случайных людей. Принятый псевдоним и тайное посвящение в орден обязывал ее быть снисходительней к устоявшимся обывательским стереотипам и пережиткам, типа семьи. А сын успешно впитал материнские гены, развил задатки и крепко ухватился за жизнь. Унаследованный от матери псевдоним пришелся ему по душе: в начале века многие безнаказанно прятались за псевдонимы, клички и новые имена. Пример был заразителен: Ленин и Троцкий, Бедный, Черный и Белый, а также советский классик Гайдар, дети которого тоже гордились его псевдонимом как впрочем, и целый выводок цепких, хитроумных и прожорливых гайдарят…

Вскоре Николай Брешко-Брешковский становится преуспевающим журналистом, популярным публицистом, открывающим ночные столичные тайны, знатоком цирковых и спортивных арен. Романы о людях искусства – «Записки проходимца», «Прекрасный мужчина» и другие – чередуются у него с книгами о спортивной карьере бoрцов – «Чемпион мира», «Гладиаторы наши дней», «Чухонский бог». Кстати, даже взыскательный Блок считал возможным «читать с увлечением… пошлейшие романы Б.-Б.». Правда, не все воспринимают его творчество снисходительно: например, В. Короленко писал, что у персонажей Б.-Б. «нет ни характеров, ни физиономий, а есть только мускулатура, зычный голос и большее или меньшее умение «брать на передний пояс» и «строить мосты».

Новым увлечением плодовитого автора стало создание серии повестей о скандальной изнанке светской жизни: «Записки натурщицы», «В потемках жизни», в которых А. Куприн, в целом ровно принимающий автора, отмечает «холодно риторичную, искусственно взвинченную, вымученную» порнографию. На что Брешковский тогда отвечал: «Я пишу для невзыскательного городского читателя. А он не руководствуется мнениями строгой, серьезной критики». Затем беллетрист начинает разрабатывать богатую жилу «шпионского» жанра: появляются «Шпионы и герои», «Гадины тыла», «В сетях предательства», «Танцовщица Лилиас», «Дочь Иностранного легиона».