Владимир Ланцберг - И петь нам, и весело петь ! (КСПшные анекдоты от Берга) Страница 14

В тот день, по случаю женского праздника 8 Марта, обед в кают-компании, где мы, штатские, сидели в самом конце офицерского стола, был праздничным. Павел Васильевич (П.В.Власов, командир парусника "Крузенштерн" -- прим. сост.), по случаю праздника, надел парадную тужурку с многочисленными орденами. Слева от него, как и положено, сидел замполит, справа -- старпом. Подали борщ, и замполит налил себе полную тарелку. И тут, как назло, снова зазвучала эта несчастная песня. Я решил идти ва-банк.

-- Павел Васильевич, -- громко спросил я через весь стол, -- разрешите обратиться?

-- В чем дело? -- спросил он подозрительно.

-- Почему в День советских женщин у нас парадно поют такие идейно невыдержанные песни?

Офицеры, разговаривавшие за столом, отложили ложки и стали прислушиваться. Замполит, кося на меня недобрым глазом, тем не менее набрал в рот полную ложку борща. Это-то его и подвело.

-- Ну, как же, -- продолжал я, -- вы послушайте, какие оскорбительные, пошлые слова про наших женщин звучат в той песне!

-- Какие? -- покосившись на набравшего в рот борщ замполита, снова спросил Власов.

-- А вот про них говорится, что они "оборвут, не кончив и со смехом".

Тут замполит от неожиданности и возмущения поперхнулся и весь свой борщ выдал на ордена парадной тужурки командира. Над столом повисла мертвая тишина.

-- За борт, -- брезгливо отряхивая салфеткой ошметки капусты с лацканов, коротко бросил командир.

-- Его? -- с надеждой спросил оклемавшийся замполит.

-- Пластинку, -- рявкнул Власов и, поднявшись, вышел из кают-компании.

Замполит, однако, был человек опытный и злопамятный. До этого он служил в Клайпеде на базе подводных лодок, где любил разбирать персональные дела, связанные с супружескими изменами.

-- Что же это происходит, -- заявил он как-то на партийном собрании. -Офицеры плавают в море, моряки с ихними женами спят, а политработники стоят в стороне? Так не пойдет. Мы должны к этому вопросу подключиться.

В случае со мной он тоже ждал своего часа и дождался. Поход наш уже перевалил за половину, когда московское радио вдруг передало мою песню "Снег" в исполнении артиста Юрия Пузырева. Примерно через день после этого ко мне явилась делегация от боцманской команды с просьбой написать "такую же хорошую песню про море, про то, как мы здесь всякие трудности переносим вдали от жен и подруг, но все-таки море любим больше".

-- Только, если можно, -- сказал Овчухов, возглавлявший делегацию, -напишите попросту, по-матросски, без всяких интеллигентских выкрутасов.

И я на свою беду попробовал, написав шуточную матросскую песенку. Морякам новая песня как будто понравилась. Во всяком случае, они ее тут же переписали и даже пару раз успели исполнить на баке вечерком под баян, на котором виртуозно играл старшина второй статьи, известный женский сердцеед Слава Агуреев.

На следующий день, однако, начались неприятности. Распевавшие песню неожиданно получили по два наряда вне очереди, а сам текст песни у них был конфискован. Ко мне явился замполит и сказал:

-- Ну, когда мы в базу вернемся, с вами Особый отдел будет разбираться за ваши идеологические диверсии. А я все-таки хочу спросить, как это так -я дней и ночей не сплю, личный состав неустанно воспитываю в духе постоянной преданности и духовной чистоты, а вы взяли и мне его весь в один день морально разложили?

Я не на шутку испугался:

-- Чем же это я разложил?

-- Вы что, и вправду не понимаете или ваньку валяете? Это ваши слова?" -- И он сунул мне под нос отобранную у Агуреева тетрадку, где под мою диктовку был записан текст песни.

-- Мои.

-- Ну вот, а еще отпираетесь, -- сказал он с торжествующей улыбкой. -Вы тут ясно пишете, что у женщины есть грудь!

-- Ну и что? -- не понял я.

-- А то, что вы таким образом на секс намекаете. А для советского человека у женщины грудь в любви -- не главное, главное -- это моральный облик!

Сразу стало ясно, что общего языка мы с ним не найдем...

В начале июня, когда "Крузенштерн" возвратился в Балтийск, замполит ухитрился внести историю со злополучной песней в свое политдонесение, которое попало на стол к тогдашнему начальнику политотдела Дважды Краснознаменного Балтийского флота контр-адмиралу товарищу Почипайло. Туда же шустрый замполит принес и отобранную у матросов магнитофонную пленку с записью той песни с просьбой прослушать для определения меры наказания для автора, "разложившего личный состав". Начальник политотдела, как рассказывали мне потом случившиеся там офицеры, торопился на футбол -команда балтийцев играла с каким-то сильным противником, но все-таки выслушать песню согласился.

-- Ну, что же, -- сказал он, надевая фуражку, -- ничего особенного, правильная песня. Она показывает, что моряк должен любить море больше, чем бабу.

И, уже выходя в дверь, обернулся и твердо закончил:

-- Разрешить!

Это мудрое решение определило не только судьбу песни, которая не стоила обсуждения в столь высоких инстанциях, но и судьбу автора, дав ему возможность плавать в океане и дальше.

Перпендикулярно генеральной линии...

Рассказывает Берг:

-- Году в 69-м меня полюбили ребята из молодежной редакции Саратовского телевидения и время от времени в те или иные передачи вставляли мои новые песенки. Ухватились они и за песню "Я оставлю тебе...", да цензор уперся: не понравился ему конец со словами "Рыжий парень в зеленой, нелепо торчащей пилотке".

-- На советском солдате, -- аргументировал он, -- пилотка должна сидеть браво, молодцевато. А эта песня пацифистская. Не пущу!

Еле пробили...

А вскоре у меня появились "Три квартала на Вольской". Писал я ее в военных лагерях, а в это время улицу Вольскую переименовали в Братиславскую, в честь города-побратима.

На сей раз цензор узрел попытку подрыва внешней политики и песню не пропустил.

Детская-антисоветская.

Рассказывает Юлий Ким:

-- В одном из ленинградских театров ставили мою пьесу-сказку "Иван-царевич". Там в кульминационный момент Иван-царевич должен сказать некое слово -- и Кощею конец. Причем пьеса была выстроена так, что Иван этого слова не знал, а залу оно уже было известно. Вот в кощеевом дворце тревога, бегут его слуги, сейчас Ивана схватят, а он отчаянно перебирает главные слова: "Жизнь? Любовь? Солнце? Земля?.." И дети в зале по сигналу Жар-птицы (это еще один персонаж моей пьесы) начинают хором подсказывать заветное слово. Сначала тихо, потом все громче и громче, и вот уже весь зал скандирует:

-- Сво-бо-да! Сво-бо-да! СВО-БО-ДА!

Сидевшие в зале немногочисленные взрослые как-то очень неуверенно себя чувствовали и с явным нетерпением ждали, когда же это кончится.

Впоследствии для того, чтобы пьеса пошла в московском театре имени Маяковского, мне пришлось полностью переписать эту сцену.

Примечание Бориса Жукова:

-- Примерно в те же годы я (ничего, конечно, не зная об этой истории) сказал как-то о Киме, что на месте КГБ посадил бы его под пожизненный домашний арест, запретив не только выходить из дому, но и говорить по телефону и даже подходить к окну на расстояние, достаточное, чтобы с улицы могли увидеть его лицо. Потому что этот человек есть сплошной сгусток крамолы, и любой контакт с ним приведет к ее распространению. "О, как я все угадал!"

Методом Мюнхгаузена.

Рассказывает Михаил Смоляр (Москва -- Вашингтон):

-- На X-м московском слете было дело. Общего костра не было, и у костра возле чьих-то палаток сидят ребята и поют что-то вроде "Пусть без обеда оставит нас мама..."

Потом пришел Саша Костромин, спел для разгона "14 лет пацан попал в тюрьму", а потом пошел по такому Киму, которого я почти и не слышал.

Тут подходит странный мужичок: сапоги, в них заправлены брюки, пиджак, белая рубашка и галстук. Судя по всему, райкомовский инструктор. Стоит, слушает. А Костромин, оценив его наряд, запел какую-то совершенно нейтральную песню, "кавалергардов", что ли...

Песня кончилась, и тут этот человек говорит:

-- Ребята, а вы на какой слет приехали? Где вы находитесь? По-моему, это слет патриотической песни, а не политической!

-- А что, мы как раз и поем патриотические.

-- Но ведь перед этим вы что-то другое пели!

Костромин подумал-подумал и говорит:

-- Ну, слава богу, мы из этого болота уже выбрались!

В плену традиций.

Рассказывает Сергей Моисеев, как автор сложившийся в Харькове, ныне "разлагающийся" в Нью-Джерси (США).

У харьковских и симферопольских КСПшников было традицией собираться на майские и ноябрьские праздники в Крыму -- песни петь, по горам ходить... Одним из любимых мест была Малиновая балка. И вот осенью 1983 года в процессе подготовки очередного мероприятия, во время обзвонки будущих его участников, крымский автор Володя Грачев несколько раз произнес в трубку слово "слет". Черт его дернул это сделать, тем более, что на слет это мероприятие не "тянуло".

6 ноября в балке собрались харьковчане. Заночевали. Замерзли. 7-го должны были подъехать симферопольцы. И, действительно, в означенный час вдали показались какие-то люди.