Владимир Болучевский - Двое из ларца Страница 15

Пошел в стекляшку, взял два стакана, вернулся. У народа ко мне уважуха, без очереди пустили и смотрят: как же я пить-то буду? Мороз, напоминаю, такой, что пока он мне пива налил, пока я стакан из амбразуры забрал и ко рту поднес – на нем корка льда уже наросла, и сам стакан-то голой рукой не удержать.

Мне уже и пива этого не надо, я бы уже водочкой где-нибудь в тепле поправился, да и понимать начинаю, что вся эта затея у меня в голове спьяну возникла, нет у меня никакого похмелья, пьяный я еще со вчерашнего спирта вперемешку с портвейном. Просто сушняк утренний да «материковая» инерция поведения меня к пивной точке погнали, не приняв во внимание специфики времени года и географического места действия.

Но люди-то на меня смотрят. Я стакан в левую руку перехватил, пальцем правой в ледяной корке дырку пробил и выпил. Ощущение, должен заметить, такое… ну, как будто кипяток крутой пьешь. А этот, из амбразуры, мне второй стакан протягивает. Пришлось и второй выпить. Вот тогда я и понял, что такое «холодно».

– Но ты в кальсонах был?

– Я? В кальсонах?! Конечно, в кальсонах. Я же не сумасшедший.

– Да как сказать… – Петр задумчиво смотрел на друга.

– Ладно, чья бы корова мычала.

– Я абсолютно нормален. Ну, нервы, может быть. А вот ты на себя посмотри:

вдруг, ни с того ни с сего срываешься, летишь хрен знает куда, аж на Дальний Восток! И зачем, спрашивается? За какой-то трубкой идиотской, которую старый дурак восковой фигуре в руку сунул. Может, ее сперли уже давно. А если и не сперли… Причем доводов ничьих, даже моих, не слушаешь, а я говорю: «Саша, Саша, успокойся, остановись, лететь далеко, самолеты падают, да и какое вообще тебе лично дело до всех этих заморочек?» А ты? А? Глаза горят, речь невнятная, движения судорожные. «Пустите, – кричишь, – меня! У всякой птицы своя Испания! Она у нее под перьями!» Ну? Ты же в первом же буфете отравишься. И рвать тебя будет шумно, обильно и мучительно, вплоть до непроизвольного мочеиспускания. Посреди улицы. А хорошенькие барышни будут на тебя смотреть в этот момент и морщить носики от отвращения. Потом тебя арестует милиционер, «скорую» не вызовет, потому что от тебя водкой пахнуть будет, а сдаст в вытрезвон, где ты и умрешь в корчах. Документы у тебя украдут еще в дороге, поэтому похоронят-то тебя на кладбище, но в безымянной яме, как безродного.

Саша, я же тебе только добра желаю! Почему ты меня не слушаешься, все норовишь по-своему? Ну куда ты едешь? Зачем?

Гурский, внимательно глядя на Петра, с интересом выслушал монолог.

– Надо же… – с уважением сказал он. – А ведь тебе, Петр, учиться надо было. На улице Вильгельма Пика, дом три. Город Москва. Ты же истинный талант просрал. Я серьезно.

– В штанах у тебя «серьезно». Я за билетом поехал. А ты собирайся давай.

– Нищему собраться – только препоясаться.

– Там самолет, по-моему, где-то часов в пять. Если сегодня, то уже не успеваем. Хорошо бы завтра. Но тоже не факт. Он всего раз в неделю летает или два. Но ты всяко на завтра будь готов.

– Ладно, буду. Ну?.. Кальсоны у меня есть, паспорт тоже. Чего тебе еще надо?

– Да нужен ты мне, как клопам гондон.

– Эт-то грубо…

Глава 14

На следующий день, в четверг, после полудня Петр Волков, созвонившись заранее, заехал домой к Адашеву-Гурскому, чтобы отвезти его в аэропорт.

Войдя в квартиру, он остановился в передней и воззрился на друга, который был готов к броску на Дальний Восток.

– Так. И в кого мы на этот раз играем? Ты, как я погляжу, уже в роли. А я что-то не пойму…

Гурский оглядел себя в зеркало: армейский офицерский камуфляж, из-под куртки которого виднелся черный свитер; высокие шнурованные кожаные ботинки; на голове – черная, закатанная чуть выше ушей шерстяная шапочка спецподразделений, а поверх всего – пронзительно-оранжевый охотничий пуховик с большим, откинутым за спину капюшоном.

– А может, так лучше? – Александр раскатал шапочку, закрыв ею лицо и оставив только щель для глаз. – Как считаешь?

– Да тебя же свинтят уже в Пулково. На раз. Мы же договаривались – выпьем перед посадкой. Что ж ты раньше времени-то?..

– Ошибаис-ся. Меня лично никто даже и не заметит. Все будут пялиться на камуфляж и куртку. Вот ты, например, способен запомнить мое лицо? Ты его видишь?

– Сними шапку, я не вижу твоего лица.

– Вот! Куртка обладает удивительным цветом: олени его вообще не видят, людей он гипнотизирует настолько, что они только его и запоминают. А меня не замечают. И у нее шестнадцать карманов, из которых четыре потайные.

– А ты мосты взрывать собираешься? Тайком от северных оленей? Сними шапку немедленно, не валяй дурака. Тебя в самолет не пустят.

– И вот опять ты ошибаис-ся. На меня никто даже внимания не обратит. Забьемся?

– Кальсоны взял?

– Все здесь, – Гурский кивнул на большую дорожную сумку, которая на три четверти была пуста.

– Поменьше у тебя нет, что ли?

– Все продумано.

– Ладно, тебе жить.

– А я тебе докажу, вот увидишь, – Адашев, выйдя из квартиры, запер дверь и спускался по лестнице, стараясь переступать через одну ступеньку.

– Саша, иди как люди ходят, ебанешься.

– Не могу. Я должен настроиться на экстраординарное поведение. Это сделает меня невычисляемым, а следовательно, и неуловимым. И собьет со следа погоню. Проверено.

– Какая, на хрен, погоня? Кому ты нужен? Топай давай, экстраординарный ты наш.

– Так я и топаю, чего пристал? Сам же раззвонил всем – и Ирине этой, и братцу ее. И про трубку, и про выставку, и про Комсомольск. Умный ты сильно, как я погляжу. Да сейчас об этом уже кто угодно знать может. А на Хабаровск еще вчера через Москву махнуть можно было с пересадкой, я узнавал, между прочим. Так что не один я, возможно, эту трубку там искать буду. Наверняка еще люди есть, которые свой отдельный интерес к ней имеют. А они, между прочим, могут быть вооружены и опасны. Понятна моя мысль?

– Да иди ты… Сколько сегодня выпил-то?

– Достаточное количество промиллей в организме имеем. Еще вопросы есть?

– Есть: «Зачем?»

– Акрофобия. Я же говорил.

– Ты что, на самом деле летать боишься?

– Боюсь я только выстрела в упор и микробов. От первого не увернуться, а вторых, гадов, не видно. Но они тоже убивают. А летать самолетами – опасаюсь. В аэроплане я беспомощен ситуационно. Что бы ни приключилось, от меня лично ничего не зависит. При кораблекрушении хоть за обломок доски ухватиться можно и выплыть, а тут… А от ощущения высоты еще и в заднице щекотно. Мне не нравится. Выход один: залудить и задрыхнуть. Наркоз-анабиоз.

– И ты всю жизнь вот так и летаешь?

– Так и летаю, – вздохнул Гурский. – Поэтому, в частности, и не долетел кое-куда однажды. Ссадили на дозаправке. А было обидно. Весьма.

– Я думал, ты шутишь.

– А я не шучу. Я в детстве на балкон второго этажа выйти не мог. Это врожденное.

– А с собой-то есть?

– Нет. Я думал, ты захватишь. У меня и рублей-то не осталось.

– Так ты что, – Петр сел за руль и вставил ключ в замок зажигания, – без копейки?

– Почему, – Гурский забрался в машину, – у меня баксы с собой. Только мне поменять было некогда.

– Ладно, поехали.

Волков выехал из двора на Малый проспект Васильевского острова, потом, проехав по Девятой линии, сделал левый поворот и вырулил на набережную. По Дворцовому мосту переехал Неву, постоял на светофоре у въезда на Дворцовую площадь и повернул направо.

– Слушай, – Гурский смотрел через стекло на воду, гранитные набережные, фасады дворцов, – а ведь непогано все-таки, а? Вот так посмотришь… и как-то легче. А это что такое? – он указал на большой парусник, который стоял у спускающихся к самой воде гранитных ступеней прямо напротив Адмиралтейства. – Чей он? Почему не наш? Представляешь – жить на нем, а? Ришар же живет в Париже на барже. А это… Ты только посмотри, какие обводы! А корма!..

– Для того, чтобы на нем жить, Саша, нужно свою собственную корму столько раз подставить и так, и эдак, что вообще жить не захочется. – Волков повернул налево, пересек Исаакиевскую площадь и выехал на Вознесенский проспект. – Здесь тебе не Париж.

– Жалко. А иначе нельзя?

– Можно, – кивнул Петр. – Пострелять, правда, немножко придется. Только потом его все равно взорвут. Сучье время.

– Эпоха перемен.

Глава 15

В аэропорту Волков и Адашев-Гурский поднялись к буфетам и, встав у одного из высоких круглых столиков, открыли поллитровку «Абсолюта», которую купили по дороге.

– Ты как? – спросил Петр. – Не поплывешь?

– Спокуха, Хрящ, бубен не напрягай.

– Пойду закуски возьму.

– Ну вот, начинается, – обреченно вздохнул Гурский. – Только гамбургеры всякие не бери, пожалуйста. Неизвестно, что они туда кладут.

– Стаканы-то у них взять можно?

– Стаканы взять нужно.

Петр вернулся, неся в руках тарелку с нарезанным холодным мясом, рядом с которым лежали несколько кусков пшеничного хлеба, и два пластиковых стакана.