Мария Корелли - Моя чудная жена! Страница 16

Зал был теперь переполнен; какие-то подозрительные личности наполняли также хоры. Я после узнал, что их впускали по дешёвой цене – по три пенса с человека. Пробило восемь часов, и минута в минуту быстро выступил на платформу молодой человек и был приветствован взрывом криков и рукоплесканий. Я посмотрел на него с сомнением.

Я думал, что он вышел известить о том, что миссис Трибкин ещё не готова и появится через несколько минут; как вдруг он улыбнулся и дружески кивнул мне. Праведное Небо! Этот «молодой человек» и был сама Гонория! Я едва не лишился чувств от изумления. Гонория! Да! Это была Гонория, одетая совершенно как мужчина, в просторную пару из грубой шерстяной ткани; единственным отличием было то, что сюртук был полнее в груди и спускался несколько ниже колен. Я смотрел, смотрел, смотрел до тех пор, пока мне не показалось, что глаза мои выскочат из головы и упадут на пол! Рубашка с пластроном, стоячий воротник, галстук, жилет, панталоны, сюртук, – и она была вполне готова – представить из себя дуру! Да; это было как раз так. Говорю это со стыдом и негодованием. Если бы я не сидел на таком видном месте, я бы встал и вышел из залы. Я даже готов был сделать это, когда раздались звучные вибрирующие ноты её голоса, которыми она всегда отличалась. Смех и шушуканье прекратились. Наступила полная тишина.

– Милостивые государыни и милостивые государи, – начала она, – приветствую вас! Она приподняла свою шляпу и улыбнулась привлекательной улыбкой. (Я забыл упомянуть, что на голове у неё был настоящий «цилиндр» – с единственной целью, как теперь оказалось, «практически иллюстрировать» удобства мужского поклона.) – Вы видите, как я вас приветствую, свободно и безо всякой аффектации! Я не приседаю вам как молочница, неожиданно получившая лишний шиллинг, я не делаю также медленного реверанса, отступая назад как модная примадонна, которая хочет, чтобы её аудитория мысленно оценила достоинство её туалета, прежде чем оценить её голос. Я приподнимаю перед вами шляпу; я снимаю её совсем – это простое действие означает, что я с вами как дома, до такой степени дома, что не имею желания скоро уходить! (Новая улыбка, и «цилиндр» помещён на стуле, стоящем около неё, при громких аплодисментах и криках браво, вознаграждавших эту вступительную речь). Она поправила рукой свои стриженые волосы, подвинула поудобнее стол и с сосредоточенным видом переворачивала листки своей рукописи, давая публике время хорошенько рассмотреть её в свои бинокли и репортёрам – сделать заметки.

– Красивая женщина, не правда ли? – сказал своему товарищу шёпотом за моей спиной мой сосед, от которого пахло пивом.

– Не могу судить, – невозмутимо ответил другой, – надо бы видеть её в обыкновенном платье. У неё может быть красивая фигура, а может быть и нет. Этот костюм не даёт рассмотреть.

Они тихонько засмеялись и принялись за дело, записывая что-то в свои книжки, пока я рассуждал про себя, как долго смогу вынести это мучение. Я представлял себе, что вскакиваю с кресла и поднимаю руки с ожесточённым протестом против всей этой комедии, или же – и это казалось вероятнее при моём нервно напряжённом состоянии – я начинаю хохотать, хохотать так громко и долго, что меня сочтут за безумного и меня выведет вон тот молодой человек с жёлтыми зубами, в поношенных перчатках и передаст в руки полицейского. Если бы только я мог избавиться от этих репортёров! Но я не мог; я осуждён был изображать собой бутерброд – ломтик мяса между двумя ломтями хлеба – и моё злосчастие пожирало меня кусок за куском!

Через минуту Гонория начала, и я слушал, как человек слушает страшный вздор во время дурного сна. По поводу «неудобства женской одежды вообще» она изливала самые жестокие обвинения: о тяжести женского платья, которое стесняет движения нижних конечностей, о многочисленности и бесполезности юбок, о корсетах, стальных планшетках, панье, подушечках, пружинах, об открытых шеях и коротких рукавах; о длинных волосах, о тяжёлых косах, давящих на мозг, приколотых металлическими шпильками, которые царапают голову, или черепаховыми, которые ломаются; об узких лифах, которые неудобно застёгиваются в самых неподходящих местах: на боку, сзади, под рукой, на плече; о придворных тренах, их длине, тяжести, дороговизне и нелепости; о бриллиантах и других бесполезных украшениях; о букетах, которые обходятся дорого и причиняют затруднения; о веерах и аффектации, соединённой с их употреблением; о длинных перчатках с бесконечным числом маленьких пуговок, для застёгивания которых некоторые тратят не менее получаса времени (при этом я вспомнил, что Ричмур никогда не был так счастлив, как в то время, когда он с нежной заботливостью был занят застёгиванием множества маленьких пуговок на перчатках Джорджи; он так долго и охотно занимался этим и болтал при этом множество пустяков). Обо всех этих таинственных предметах и о многих других Гонория распространялась свободно и строго, выражая презрение к суетности, легкомыслию и полному отсутствию разумности у женщин, которые продолжают придерживаться такой глупой одежды.

– Простота, – сказала или скорее прокричала она, ударяя по своей рукописи, – простота и удобство – вот два главных принципа, с которыми должна сообразоваться одежда человеческого существа. Но с самых ранних периодов истории до наших дней род человеческий обнаруживал варварское стремление к излишеству в украшениях, которое в высшей степени гибельно для умственного прогресса. От традиционного фигового листка люди перешли, по сказанию Библии, к кожаным одеждам; затем постепенно последовали нелепые безделушки, как то: ожерелья, пояса и головные украшения, которые до нынешнего дня придают людям вид смешной дикости. Против этих-то бесполезных частей костюма женщины должны начать борьбу и таким образом сделать дальнейшие шаги к той славной стране свободы, границы которой они только что переступили!

Здесь она приподнялась с вызывающим видом и направила взгляд полнейшего презрения на меня! Да, я положительно уверен, что она имела в виду поразить этим взглядом именно меня, но он упал также на двух репортёров, которые нагнулись над своими книжками, сдерживая конвульсивный смех.

– Когда я перехожу к обсуждению, – продолжала она трагическим тоном, – второго отдела моего чтения, именно – о преимущественных удобствах, какими пользуются мужчины, вся душа моя возмущается против этого оскорбительного контраста! (Голос с хоров: «Слушайте, слушайте! Продолжайте, молодчик!») Почему, ради неба, почему, спрашиваю я, мужчины должны пользоваться большими удобствами? Они хвастаются своей физической силой! Надолго ли, желала бы я знать, хватило бы их физической силы, если бы они были обременены тяжёлыми платьями, какие носят женщины? Могли бы они ходить по двадцати пяти миль в день в женской обуви? Могли бы они играть в крокет и футбол в женском корсете? Нет! Таким образом совершенно очевидно, что они пользуются большей физической силой только благодаря соответственной одежде; они могут свободно двигать своими членами; они нисколько не стеснены в движениях; они могут выходить во всякую погоду, не опасаясь последствий. Однако нет никакого основания ни в законодательстве, ни в природе, почему бы они должны были пользоваться таким преимуществом. Усвоив себе мужскую одежду, женщины сохранят в значительной мере свою мускульную силу, что в высшей степени желательно. Все беспристрастные и передовые мыслители признают, что мужчины и женщины, рассматриваемые как человеческие существа, абсолютно равны. Поэтому необходимо уравнять всё, что ведёт к установлению ошибочно кажущегося различия между ними. В этом отношении вопрос об одежде – один из важнейших, на который необходимо обратить внимание. Теперь я попрошу вас, милостивые государыни и милостивые государи, посмотреть на меня. (Она беззастенчиво приблизилась к краю платформы.) Есть ли во мне что-нибудь непристойное? («Конечно есть!» – крикнул какой-то несдержанный голос с хоров; но он был заглушен шиканьем.) Мне совершенно удобно. Я хожу свободно. (Она прошлась мужской походкой несколько шагов взад и вперёд. Я откинулся в кресло и закрыл глаза.) Вот здесь у меня, – я снова открыл глаза, – различные удобные карманы, в которых лежат разные вещи, не перемешиваясь. (Я понял, что это была «практическая иллюстрация», и наблюдал её с грустным вниманием.) При этом я напомню вам, милостивые государыни и милостивые государи, что у женщин обыкновенно бывает всего один карман. («Ого, Гонория! – крикнул кто-то в дальнем углу, – а мужнины-то карманы забыла?») Жена моя не обратила внимания на это восклицание и продолжала с полным самообладанием: – Только один карман, которого едва достаточно, чтобы положить в него кошелёк, носовой платок и порт-карт. Тогда как здесь (она указала на левый борт своего сюртука) у меня папиросы – я, разумеется, курю; здесь (новый иллюстрационный жест) карточки, здесь платок, здесь кошелёк, здесь ключи и так далее. Для всего есть место, и всё на своем месте! Жилет, который на мне, сделан из мягкой ткани, обхватывающей фигуру, – он греет и не жмёт. Но ни одна женщина, которая не носила «мужских панталон» не может оценить всё их удобство!