Михаил Жванецкий - Я вчера видел раков Страница 19

Не скажу, что в Америке вкусно готовят. У них там без соли и сахара. Они, в отличие от нас, хотят долго жить, им их жизнь нравится. Мы тоже хотим долго жить, потому что нам наша жизнь не нравится.

В вопросах жизненных удовольствий я профессионал, и на фоне нашей борьбы с алкоголем я скажу самое интересное: там можно выпить и закусить, не прерывая беседы. Можно представить, как быстро у нас отправят в сумасшедший дом, если мы, не прерывая беседы, будем жрать…

Запомните мое правило: алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве.

Можно было бы сказать: Америка широко распахнула двери и ждет гостей. Но это не так. Советский Союз широко распахнул двери, и Америка вся в гостях. Ну что ж, дружить так же трудно, как и враждовать. Это работа!

Разговор с зеркалом

Начнем сверху.

В сильный ветер не выходи: останешься без шевелюры, без ресниц и без зубов.

Тоскливые серые глаза. Длинный нос.

Круглое толстое лицо – загадка природы: у папы и мамы продолговатые.

Обидчив – это все, что осталось от чувства собственного достоинства.

Давно неостроумен.

Юмор покрывает трагедию, как плесень.

Все борются с плесенью, хотя надо бороться с сыростью.

Оттого что молчалив в обществе, стал разговорчив наедине с собой.

Кое-что себе сообщит и тут же весело хохочет.

Оттого что уделяет много внимания внутреннему и международному положению, стал неряшлив, глаза потухли, руки дрожат.

Что-то скажет – хорошо, что не слышали.

Что-то сделает – хорошо, что не видели.

В кино ему, видите ли, неинтересно.

В театре перестал получать информацию от бесчисленных «Трех сестер».

Телевизор заставляет гулять в любую погоду.

Перестал искать преданность в ресторанах, решил остановиться на тех четверых, что с детства.

Получает удовольствие от выпивки, хотя умом против.

Так же, как и против женщин, – умом.

Считает: то и другое – от однообразной застройки в новых районах.

Давно не танцевал.

Перестал радоваться встрече с родственниками.

Начал нести чепуху со ста граммов.

Давно не танцевал. Так и не стал начитанным.

Так и не слывет энциклопедически образованным.

Не раскусил Скрябина.

Скрывает тоску во время Баха.

Уже не делает вид, что понимает в живописи.

Понял, что главное – это зимнее пальто.

Купил магнитофон, чтобы перестать о нем мечтать.

Для скоротания пешего времени представляет себя секретарем ООН или крепостным помещиком 1843 года.

Хотя тяги к земле не чувствует.

Пугает грязь в дождь и дождь в грязь.

Французско-английского не знает, так что можно не беспокоиться.

Место это любит.

Считает, что не место красит людей, а люди его красят.

Хочется, чтоб кто-то сказал: «Ты нам нужен. Не только ты в долгу перед нами, но и мы в долгу перед тобой, и защитим, и не дадим тебе плохо умереть».

Любит дождь.

В дождь и ветер кажется себе мужественным в плаще на улице.

Давно не танцевал.

Неожиданно заметил, что время идет медленно, а жизнь проходит быстро.

Профессия сатирика наложила отпечаток на поведение: часто останавливается и круто оборачивается.

Одет в серое, глаза серые, на сером незаметен.

Очень хочет участвовать в общественной жизни не только в качестве дружинника.

Хочет тоже встречать мэра Ливерпуля и показывать ему город, интересуется, кто подбирает группу встречающих.

Также хотел бы сделать доклад о международном и внутреннем положении, опираясь на слухи и догадки.

Кажется, стал понимать, почему отсутствие мыслей, неясность выражений и плохая дикция вызывают такое большое желание встретиться с аудиторией.

Считает, что догадываемость зрителей, их читаемость между строк выросли настолько, что сатирика создает зал, и так внушит невиновному, что он разоблачитель и копает под устои, что тот, бедный, дико трусит от своего бесстрашия, льстиво смотрит в РИК, страшно дружит с РОВД, УВД, ДНД, лишь бы не выписали, лишь бы продукты отпускали.

Ах ты, мой маленький, назвали сатириком несведущие люди явно за то, что два-три раза искал логику, один раз усомнился и раз пять играл умом.

А ты помнишь два-три острых вопроса министру?

И на твои мелкие, замеченные на улице недостатки он рассказал о таких безобразиях, что волосы дыбом.

Ты и заткнулся, любитель, от ответа профессионала, ибо дураков уже, к сожалению, нет и новое поколение умнее тебя.

И можно подобрать для своей карьеры и науку, и практику, и результаты строгих экспериментов.

Потому ты и не сатирик, а юморист.

Юмористус вульгарис. В неволе прекрасно размножается.

Рацион: сто грамм хлеба, сто грамм мяса, сто грамм водки, пол-литра воды, десять капель валидола.

Днем сидит неподвижно.

Ночью дико хохочет и якобы видит в темноте.

Что видит – никто не знает.

Писательский труд

Вместо того, чтоб писать, – хожу в гости.

Если вы любите ходить в гости, живите здесь.

Чтоб стать писателем, нужно садиться и умирать.

Нужно слабеть и отдавать Богу душу.

Отдавать ее людям мало.

Это всего лишь исповедь.

А мы хотим мастерства.

Картин невиданной нами жизни.

Прекрасных поступков необразованных людей.

Глубоких рассуждений человека без личности.

Позвольте снять шляпу перед писательским столом. Такого количества фантастов не рождала ни одна земля.

Реалисты зовутся сатириками. Прозаики – поэтами. Предметы – темами.

Темы – мыслями. Крики – темпераментом.

В этом мире сдвинутых понятий и специалистов не по специальности сидит писатель и часто пишет: «Сбываются мечты».

Конечно… Если мечтой называется зависть.

Лето. Высокая температура

Лето. Высокая температура. Тепло всюду. Июнь. Птицы необычные. Девушки сняли лишнее, девушки цветные, яркие, с ножками, ручками, ресничками. Теперь ясно, что на них только платьица. И когда спрашивают, как пройти, подходят близко-близко и улыбаются и вот-вот засмеются, а я и ты теряемся: можно троллейбусом… а можно… И прохлада от их рук и лба. Они прохладные летом. А милиционеры горячие и пыльные летом. Продавцы без голосов, в газетных ручных тюбетейках, бабки вообще потные и жаркие под платками в магазинах. У мужчин пиджаки спущены и образуют декольте, и портфели выскальзывают, и работать трудно им на солнце, долбить асфальт или класть кирпичи голым по пояс, замешивая раствор собственным потом… А девушки прохладные…

Жара. Почки стали бутонами, бутоны распущенными, расхристанными, дряблыми, толстыми и лысыми. А листочки постарели.

Жара. С юга доносятся крики ныряющих и плеск. С севера – скрип лыж высокоширотной низкотемпературной экспедиции. На западе воют койоты и стучит конвейер… На востоке тишина… Вулканы стоят сосредоточившись, думают, вспылить или не вспылить, выйти из себя или еще попереживать… А средняя полоса зазеленела и запылилась. Жара.

Нас четверо, вышли на балконы одновременно и скрылись. Все мужчины, и все белотелые, и все скрылись, напуганные коммуналками… После кухонь слово «сосед» еще долго будет ругательным. Сосед, соседи, соседка, соседки, наседки-соседки… Выхожу – смотрят в спину, вхожу – в лицо. Горит то спина, то лицо. Бросают все и начинают смотреть… И так уж бочком между взглядами. Взял бы взгляды в руки и развел, чтоб пройти. Тренироваться начал, удар отрабатывать. Интеллигенция должна быть крепкая, и я тоже. Всю силу вложить в удар и долго любоваться на дело рук своих.

Жара… Без политики… Просто еда, вода и жара… Господи, как я ненавижу тех, кто меня не любит.

Есть целые области…

Есть целые области человеческой деятельности, где люди умнее своих произведений. Это политика. Это балет. Это песни.

Кому везет, тот в работе на сто процентов использует свои мозги: наука, конструирование, писательство.

Когда обращается к людям, он глупеет. Он хочет, чтобы его поняли. Он хочет, чтоб его помнили. Он хочет, чтоб его любили. Он хочет, чтоб его купили. И постепенно от того, что хочет сказать, переходит к тому, что хотят услышать.

Девиз популярности: «Все знали, а он сказал». Но «все знали, а он сказал» значит: он сказал, и все забыли, потому что знали. Затем уже все знают, что он скажет, потому что у всех накопилось. А затем и сотни начинают говорить то, что все знают еще до того, как скажет он. Заканчивается тем, что никто не знает, что он сказал, но все знают его. Его куда-то выбирают и забывают окончательно.

А тот, который говорит то, чего не знает никто, так и живет. Потом, когда с его помощью догадаются первые, а с их помощью начнут догадываться остальные, его имя запомнят и не забудут, как мучительную первую любовь. Но это достанется не ему. Живет он плохо, но он и есть движение.

Тот, кого знают все, – живой памятник на большом народном кладбище.

Она на его колене

Она на его колене пальцем чертила маршрут. Он с волнением следил. Она шла выше: