Тадеуш Доленга-Мостович - Карьера Никодима Дызмы Страница 2

Около шести, приняв окончательное решение, он повернул к дому.

В квартире была одна Манька — вертлявая черноволосая девушка. Очевидно, она отправлялась на вечерний промысел, потому что сидела у окна и красилась. Она расположилась на его чемодане, и Дызма, чтобы не мешать, присел в углу.

Манька заговорила первая:

— Теперь отвернитесь: буду переодеваться.

— Не смотрю, — буркнул он.

— Ну и отлично. А то оскомину набьете.

Дызма выругался. Девушка негромко рассмеялась и сняла платье. Никодим действительно не чувствовал к ней интереса, но раздражала его она до крайности. С каким удовольствием зажал бы он ей рот и вышвырнул из квартиры! Манька надоедала ему упорно, с каким-то непонятным ожесточением. Это, впрочем, не оскорбляло его мужского самолюбия — просто не было условий, в которых оно могло бы у него возникнуть, не унижало даже его человеческого достоинства, которого у него не было; и тому же, с точки зрения общественной, Никодим не ощущал особой разницы между собой, «безработным интеллигентом», и этой девушкой. Все дело было только в том, что она отравляла ему существование.

Тем временем Манька переоделась, набросила на плечи платок и, став перед Дызмой, оскалила крупные белые зубы.

— Как, ничего девочка?

— Убирайся к черту! — закричал он в ярости.

Она взяла его двумя пальцами за подбородок, но Дызма ударил ее по руке, и Манька отскочила.

— У, гадина! — прошипела она. — Шантрапа, лодырь! Драться еще вздумал?! Посмотрите на этого оборванца!

Манька долго еще бранилась, но Дызма не слушал. Открыв чемодан, он прикидывал, сколько ему дадут за фрак… Пожалуй, пятьдесят злотых дадут. Сам на Керцеляке[1] заплатил семьдесят. На лакированных ботинках придется потерять злотых восемь-десять.

В люльке запищал ребенок. Через минуту прибежала от соседки Валентова. Только тогда Манька перестала браниться и вышла, хлопнув дверью.

Дызма вынул из чемодана фрак.

— Ого, — усмехнулась Валентова. — На бал или на свадьбу?

Дызма не ответил. Он старательно сложил брюки, жилет и фрак, завернул все в газету и попросил шнурок.

Пришел Валент. Жена стала разогревать на ужин картошку, и снова комнату наполнил запах сала.

— Пан Дызма, — спросил Валент, — вы на Керцеляк?

— На Керцеляк.

— А ведь сегодня суббота. Евреев нет, а свои покупают мало. Если и возьмут, так за гроши собачьи.

Жир потрескивал на сковородке. Никодим проглотил слюну.

— Пусть хоть за собачьи.

Вдруг он вспомнил, что не осмотрел карманов. Быстро развязал сверток. И действительно, в брюках оказалась стеклянная табакерка, во фраке — носовой платок.

Никодим сунул вещи в пиджак. Вдруг он нащупал в кармане какой-то незнакомый предмет. Как будто картон… А! Это письмо, подобранное на трамвайной остановке. Приглашение.

Никодим снова вынул карточку из конверта и прочел. Его неожиданно поразила приписка:

«Фрак, ордена».

Взглянул на фрак. Банкет. Еда, много еды, да еще даром.

«Я с ума сошел», — подумал он. Снова принялся читать: «15 июля с. r. в 8 часов вечера».

Никак не удавалось прогнать назойливую мысль.

— Пан Валент, сегодня пятнадцатое?

— Пятнадцатое.

— Сколько сейчас времени будет?

— Будет и десять, а пока что семь. С минуту Дызма стоял неподвижно.

«Что они со мной сделают? — подумал он. — На худой конец, вышвырнут вон. Впрочем, там будет столько народу…» Он вынул бритвенный прибор и стал переодеваться.

Когда он работал в уездной читальне и в предобеденные часы, дела почти не было, он от скуки читал книги. Нередко ему попадались описания балов и раутов у разных графов и министров. Он знал, что на таких больших приемах, если книги не врали, бывает много людей, незнакомых друг другу; следовательно, может ему и повезет. Главное — не броситься никому в глаза.

Хозяева сидели за столом, ели картошку, пили чай.

«Еда, много еды, — думал Дызма. — Мясо, хлеб, рыба…»

Он умылся над раковиной, расчесал жесткие волосы и надел крахмальную сорочку.

— Ну, не говорила ли я, что он идет на свадьбу? — сказала Валентова. Муж покосился на жильца и проворчал:

— Не наше дело!

Дызма с трудом застегнул тугой воротничок, повязал галстук и надел фрак.

— Еда, много еды, — прошептал он.

— Что вы там говорите?

— Ничего. До свидания.

Застегивая на ходу габардиновый плащ, он медленно спустился с лестницы. У ближайшего фонаря еще раз прочитал приглашение и удостоверился, что имени там проставлено не было. Спрятал билет в карман, а конверт разорвал и бросил в канаву.

Дызма слабо еще ориентировался в Варшаве и поэтому с минуту колебался — какую дорогу избрать, пока, наконец, не решил идти знакомыми улицами. Свернул на Желязную, и от угла Хлодной направился к костелу. Оттуда видна уже была Электоральная улица и Банковская площадь.

В рабочих кварталах вечерняя жизнь шла своим чередом. Из трактиров доносились хриплые звуки гармоники, по заплеванным тротуарам шлялись компаниями подростки и молодые рабочие в расстегнутых пиджаках, без галстуков. Девушки, взявшись под руку, гуляли по трое, по четверо. Хихикали, перешептывались. У ворот стояли или сидели на вынесенных из квартир табуретах пожилые женщины с детьми на руках.

«Субботний отдых», — подумал Дызма.

На Электоральной тоже толпился народ: празднующие субботу евреи заполнили не только тротуар, но и мостовую.

Когда Дызма добрался до Театральной площади, часы на башне ратуши показывали уже пять минут девятого. Он прибавил шагу и через минуту очутился у Европейской гостиницы.

Один за другим подъезжали блистающие лаком лимузины, из них выходили элегантно одетые мужчины. Дамы, несмотря на жару, были в мехах.

Дызма оробел.

Сумеет ли он держаться как следует?

Голод, однако, взял верх. Поесть, во что бы то ни стало поесть! Пусть вышвырнут потом за дверь — горе да беда с кем не была?

Он стиснул зубы и вошел. Не успел оглянуться, как лакеи подхватили пальто и шляпу, а какой-то господин учтиво проводил его до входа в зал и даже открыл двери.

Просторный белый зал, черные кляксы фраков, разноцветные пятна дамских туалетов закачались в глазах Дызмы. Запах духов и гул голосов подействовали на него одуряюще.

Он остановился в дверях и вдруг увидел перед собой какого-то господина, который замер в поклоне, протянув руку. Дызма машинально подал ему свою.

— Позвольте представиться, — сказал тот, — Антоневский, личный секретарь премьер-министра. Разрешите от имени пана премьера поблагодарить вас за посещение. Прошу, вот закуски.

И, не кончив, подскочил к двум тощим старикам. Дызма стер со лба пот.

— Слава богу! Теперь только смелей!..

Он уже овладел собой и начал осваиваться. Заметил, что одни едят, стоя у длинного стола, с тарелками в руках, другие сидят за маленькими столиками. Дызма решил пересилить голод и посмотреть, как держат себя гости. Окинул взглядом стол, уставленный удивительными яствами, каких он еще в жизни не видал. Его так и подмывало схватить какое-нибудь из блюд и съесть все где-нибудь в уголке. Однако он сдерживал себя, наблюдал.

Наконец решился и стал искать глазами тарелку. Когда нашел тарелку и вилку, положил себе изрядную порцию салата, кусок паштета. Рот у него наполнился слюной, и он не мог оторвать взгляда от тарелки. Отвернувшись, чтобы выбрать себе укромное местечко, Дызма вдруг почувствовал сильный толчок. Тарелка вылетела из рук и разбилась.

Никодим пришел в бешенство. Перед самым его носом бесцеремонно протискивался какой-то толстяк. Он не соблаговолил даже повернуться, чтобы извиниться за свою неловкость. Если бы Дызма мог владеть собой, он бы, наверно, смирил свое неистовство. Но в эту минуту он ощущал одно: из-за этого толстяка он останется голодным.

Двумя прыжками настиг он виновника и схватил за локоть:

— Полегче, вы, черт бы вас побрал! Вы у меня тарелку вышибли! — бросил ему Дызма в лицо.

Глаза толстяка выражали крайнее изумление, даже испуг. Он досмотрел на пол и, сконфузившись, стал извиняться.

Вокруг все притихло. Подскочил кельнер, убрал осколки и подал Дызме новую тарелку. Не отдавая еще себе отчета, какое он учинил сумасбродство, Дызма стад снова накладывать себе салат. И лишь отойдя в сторону, немного успокоился и вдруг понял, что его каждую минуту могут вышвырнуть вон. Тогда он стал глотать не разжевывая, чтобы съесть побольше.

Зал между тем наполнялся гостями, и Дызма с облегчением убедился, что никто на него не обращает внимания. Это его ободряло, и он опять наполнил свою тарелку. Обнаружив возле себя поднос с налитыми рюмками, выпил две, одну за другой, и почувствовал себя увереннее. Потянувшись за третьей, с изумлением заметил, как поднятая чьей-то рукой соседняя рюмка слегка чокается в его собственную. В то же время послышалось: