Алексей Розенберг - Куншт-камера. Зал второй Страница 2

А что конкретного там Филюшкин учудил – рассказывать не беремся. Так как не в курсе. А те, кто знает, только глазами хлопают, да с открытыми ртами стоят – аж ливер видно. Мы бы, конечно, спросил бы самого Филюшкина, да он третьего дня как помер. Так что извини читатель. И всего тебе с кисточкой.

Глазастый

Евгений Олегович, будучи в гостях у Петра Семеновича отколол вот какую штуку: в разгар веселья (а надо сказать, что у Петра Семеновича случился юбилей) Евгений Олегович скромно поднялся из-за стола, выпил стопку, пробормотал «Мне пора домой» и ушел.

Вот что ты с ним будешь делать?

Хотя гости, включая юбиляра, и не заметили.

Один я глазастый.

Одноногий

Проснувшись рано утром, Петр Сергеевич обнаружил, что у него начисто отсутствует левая нога. Натурально. Правая на месте, а левой – как и не было.

– Ах ты ж, беда какая! – воскликнул Петр Сергеевич, задумчива почесывая пузо. – Как же теперь быть-то? Мне ж на службу идти надо!

А надо сказать, что своей службой Петр Сергеевич сильно дорожил, и даже не жалел на нее никакого здоровья. А посему изловчился и упрыгал на службу на одной ноге.

– Представляете, какое несчастье, – стал рассказывать коллегам Петр Сергеевич. – Утром проснулся, а ноги-то и нет! Эдак дело пойдет, то и без головы проснуться можно…

– Да ты видно сбрендил, Петр Сергеевич, – ответили ему коллеги, покручивая пальцами у висков. – Кабы у тебя ноги не было, то как бы ты на службу явился? На руках пришел бы что ли?

Тут Петр Сергеевич видит – у всех коллег по одной ноге. Правой. Даже у уборщицы Тихоновны, ловко управляющейся со шваброй. А тут еще и уважаемый Павел Семенович, начальник Петра Сергеевича, припрыгал и интересуется, почему все прохлаждаются, когда план горит.

– Хм… и правда – чего это я? – задумчиво произнес Петр Сергеевич и, почесавши пузо, упрыгал к своему рабочему месту.

Женщина

– Милый, я хорошо выгляжу?

– Да, дорогая.

– И все?

– В смысле?

– И это все, что ты можешь сказать?

– Эм… Ты спросила, хорошо ли ты выглядишь – я ответил. Или что?

– Ничего! Иногда мне кажется, что тебе до меня нет дела! Я для тебя как мебель!

– Я не понимаю тебя, дорогая.

– Что ж тут непонятного? Это про мебель можно просто ответить «да», на вопрос, хорошо ли она выглядит! А я не мебель! Я – женщина! И твоего «да» мне недостаточно!!!

– О! Ну прости меня, дорогая! Ты просто замечательно выглядишь! Так лучше?

– Лучше, но не достаточно!

– А еще у тебя красивые глаза, дорогая!

– Что?! Ты хочешь сказать, что все остальное выглядит ужасно?!

– Нет, я…

– Замолчи! Слышать тебя не хочу! Мерзавец! Выставил меня уродиной! Скотина!

– Но, дорогая, я вовсе не…

– Замолчи! Ты уже все сказал! Подлец! Ненавижу тебя!

И она ушла в ванную комнату, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Среди шума пущенной из крана воды, послышался тихий плач.

Мужчина задумчиво почесал затылок, пожал плечами и, перевернув страницу книги, продолжил чтение.

Месть окуня

Валентин Семенович сидел перед аквариумом, в котором плавал одинокий окунь, и показывал этому самому окуню язык, и вообще строил довольно мерзкие рожи.

Какие мысли проносились в голове окуня, при виде кривляний Валентина Семеновича, сказать трудно, но достоверно одно: каждый раз взглянув в рожу Валентина Семеновича, окунь испуганно икал и, пуская пузыри, искал спасение в водорослях.

Вдоволь накривлявшись в лицо рыбы, Валентин Семенович выходил из комнаты и затаивался за дверью, поджидая, когда окунь окончательно успокоиться и перестанет икать. А потом вновь врывался в комнату, подбегал к аквариуму и беспощадно доводил окуня до икоты.

Собственно, какие цели преследовал Валентин Семенович остается не ясным. Возможно, он хотел выучить окуня стойкости и выносливости в экстремальных ситуациях, дабы вывести новый вид рыбы бойцовских пород. Может быть, рассчитывал, что окунь, с перепугу, начнет снабжать его икрой высших сортов. А может Валентин Семенович просто был немного не в себе. Но как бы там ни было, со временем, окунь начал икать от малейшего шороха в доме.

Икать и отдавать себе отчет в том, что если он что-нибудь не предпримет, то однажды всплывет брюхом вверх.

И однажды, когда Валентин Семенович привычно ворвался в комнату и подбежал к аквариуму, окунь отколол такую рожу, что Валентин Семенович упал в обморок и вскорости издох от чудовищной икоты.

Бессмысленные вещи

Посреди бессмысленной тундры бессмысленно бродил бессмысленный олень-колотун.

А на его бессмысленных, похожих на бессмысленный ивовый куст, рогах, бессмысленно сидел ворон-рыболов и бессмысленно высматривал в бессмысленном мхе бессмысленных леммингов-поводырей.

И заприметивши какого-нибудь бессмысленно зазевавшегося лемминга, ворон взмывал вместе с оленем в бессмысленное небо и относил их обоих подальше от бессмысленной опасности.

И над всей этой бессмыслицей бессмысленно светило бессмысленное холодное северное солнце, придавая всей этой бессмысленной картине малую толику смысла.

Опасные пирожки

– Представляете, Галина Юрьевна, иду сейчас по бульвару, а там презабавнейший человечек, в эдаком пестром колпаке, раздает прохожим пирожки с грибной начинкой. Причем совершенно бесплатно!

– Да что вы говорите!

– Да-да-да! И, знаете ли, они так вкусно пахли, что я не удержалась и тоже взяла этих чудесных пирожков. И должна вам сказать, что ничего вкуснее я в жизни еще не едала!

– И что, все съели?

– Ну что вы! А как же фигура? Пирожки – вещь опасная! Так, парочку скушала и все.

– А знаете, вот то, что пирожки вещь опасная – вы совершенно правы. Их опасность буквально на лицо!

– Что вы имеете в виду, Галина Юрьевна? Неужели, ха-ха, я уже успела располнеть с двух пирожков?

– Ну что вы, Семен Львович! Разве только бороду свою опалили и кокошник в чем-то испачкали…

Дьявольский волос

Пётр Сергеевич не раз уже зарекался подравнивать с утра бороду. Во всяком случае, до тех пор, пока организм полностью не выйдет из анабиоза.

Собственно и это утро не было исключением, но в районе усов обнаружилась возмутительнейшая волосина, портившая общее впечатление от бороды тем, что обладая, видимо, бунтарским характером склонным к анархии, торчала куда-то наискось вверх. И, совершенно очевидно, что смириться с существованием подобного маргинала в сплочённом волосяном коллективе – решительно нельзя.

Пётр Сергеевич вооружился маникюрными ножничками, стараясь не дышать, осторожно поднёс грозное оружие к волосине и… то ли качнуло самого Петра Сергеевича, то ли дрогнула рука, то ли ещё какая чертовщина, да только Пётр Сергеевич отхватил клок добропорядочных мирных волос, тогда как бунтарь продолжал издевательски топорщиться против общественного мнения.

Пётр Сергеевич ошарашено смотрел в зеркало, ещё не до конца осознавая непоправимость опрометчивого шага. Словно сомнамбула он поднёс ножнички к месту катастрофы и, совершенно бездумно целясь в волосину, выстриг рядом ещё один клок волос.

Это было уже слишком! Он издал душераздирающий крик и вновь попробовал исправить положение, но теперь вместо дьявольской волосины отхватил приличный клок бороды.

В бешенстве Пётр Сергеевич так защёлкал ножницами, что уследить за его рукой стало положительно невозможно.

Результатом безумства явилось то, что помимо внушительных клоков бороды, Пётр Сергеевич умудрился отхватить мочку уха, распороть ноздрю и проткнуть щеку, так что теперь его окровавленное лицо, с хаотично торчащими пучками кривых волос, представляло собой нечто неописуемое. И при этом злополучная волосина продолжала торчать, как ни в чем не бывало, и даже казалось, будто она издевательски посмеивается в отражении забрызганного кровью зеркала.

И тут Петра Сергеевича осенила страшная догадка: чувствуя, как им овладевает смертельный ужас, он, ладонью дрожащей руки провёл по своему отражению в зеркале и… стёр дьявольский волос, прилипший каким-то бесом к проклятому стеклу!..

Опасная бритва

Семен Петрович сидел на стуле и, закинув на стол ноги, подстригал на них ногти опасной бритвой.

Собственно, Семен Петрович все делал опасной бритвой: непосредственно брился, стриг волосы и ногти, чесал подмышками и спину, резал колбасу и хлеб, чистил картошку и даже ковырялся в зубах. И никаких других инструментов он не признавал, и относился к ним в высшей степени презрительно.

А потом в жизни Семена Петровича появилась Анна Евгеньевна, которая на корню пресекла использование опасной бритвы.

Для Семена Петровича начались дни депрессии и острой ломки. Использовать маникюрные ножницы для ногтей, нож для картошки и колбасы, электрическую бритву для щек – для него было непостижимо. Он стал считать, что провалился на самое дно жизни, и теперь как личность не стоил и ломаного гроша. Он возненавидел окружающий мир и, начисто опустивши руки, стал пить горькую. И казалось, что конец Семена Петровича уже не за горами, когда Анна Евгеньевна внезапно исчезла, оставивши записку, что якобы уехала навсегда к тетке в Кологрив.