Алексей Зубов - Альбом портретов Страница 2

Я вернулся домой. Проходя через комнату, я мельком посмотрел в трюмо. Усталый благородный взгляд, мудрый лоб – я был доволен своим внешним видом. Дальше я включил компьютер и углубился в работу. Спустя час или около того мне позвонили и я включил видео. Собеседник видел меня именно таким, каким видел себя и я сам – чуть ироничным,

достаточно интеллигентным. И тут, случайно скосив глаза, я увидал отражение этого образа в трюмо. Мне стало как – то не по себе – в трюмо отражалась рожа кретина с доверчивыми глазами, полными надежды на лучшее. Я извинился, прервал разговор и подошел к трюмо.

Нет, все было в порядке, лицо было мое. Что же это? Показалось? Или, как говорит Сергей Иванович «ошибки убрали друг друга?» Для успокоения, я занялся осмотром и приведением в порядок лыж, хотя по календарю для них было рановато.

Ночью, часа в три я встал. Анна спала, завернувшись по макушку в зеленое одеяло, так, что был виден только пучок волос. Но я не мог терпеть – мне нужно было взглянуть. Я подошел к трюмо, и, повернув его тихонько, чтобы отразилась кровать, включил компьютер. На кровати лежало нечто похожее на толстую гусеницу. Что за дрянь! Я взял стоящую у стены лыжную палку – я так и не убрал лыжи с вечера – и осторожно, глядя в трюмо, потыкал ею в гусеницу. Гусеница пошевелилась и замерла. Она казалась мягкой и теплой, а с одного конца у нее торчал пушистый хвостик. Я потыкал еще и еще – гусеница извивалась и сворачивалась клубком. Изо всех сил я всадил палку в зеленый бок – оттуда потекла черная жижа. Я выскочил на кухню, включил свет. Брезгливо осмотрел лыжную палку, но она была сухой.

До утра я сидел на кухне и отгадывал «судоку».

Утром на кухню вышла Анна. Глаза ее были припухшими, но даже такая она была необыкновенно хороша собой.

– Ужасно спала сегодня, – сказала она, – как будто меня всю ночь палкой били. Милый, а ты мне кофе сварил, спасибо.

И она чмокнула меня в щеку своими МЯГКИМИ И ТЕПЛЫМИ губами.

Мысли об ошибках, которые «убирают друг друга», непрестанно крутились в моей голове.

«Тут что-то не так, дело не в компьютере, все гораздо проще», – томила меня смутная догадка. Я подошел к трюмо и взглянул – все как обычно. И вдруг я на секунды прищурился – так, как я щурюсь, занимаясь с компьютером. Из зеркала чуть не высунулась знакомая уже рожа кретина. Я отшатнулся. Значит, чтобы видеть, нужно правильно смотреть. Хорошо бы тогда знать – где истина?

Минут десять я сомневался, наконец, решение пришло само собою. «Вот наши отцы – учителя, те, кто печется о жизни моей, кто объясняет мне, недалекому, что для меня благо и что зло. Их полный достоинства вид, их мудрые лица, неторопливые, исполненные значимости речи, – вот отличная проверка для этого зеркала!»

Я порылся в программе передач, нашел нужную и включил изображение. Затем поправил трюмо и, робея и томясь от нехорошего предчувствия, посмотрел в зеркало.

Картина, достойная кисти Босха, ослепила и оглушила меня на мгновение. Я увидал отечные, испитые лица с мешками под глазами от непрерывных оргий, Оскаленные желтые клыки с падающими каплями пенистой слюны, услышал жуткий ведьмин визг, казалось, это шабаш. И скоро он достигнет своей кульминации, и все эти господа займутся свальным блудом. Я отскочил от трюмо, проклиная дрянь и мерзость таких вот «прозрений», выключил комп.

Трюмо это и сейчас еще стоит на продаже – я ходил, проверял. Когда я проходил мимо, я отворачивался в сторону, чтобы как-нибудь ненароком не взглянуть в старое зеркало – все-таки знать истину – непосильное бремя.

У меня радость и забота, но по порядку. После трех месяцев поисков я нашел, наконец, работу. Работа в офисе крупной тепловой компании. В наших широтах тепло всегда в цене, – естественно, я ухватился за нее, тем более что занимать деньги было уже негде.

Шеф моего отдела производил впечатление очень выдержанного, корректного человека. Он сразу ввел меня в курс дела. «Если что не ясно, Федор Иванович вам все расскажет», – добавил он. Я оглянулся – мне приветливо улыбался пожилой, как мне показалось, мужчина с довольно измученным лицом. «Федор Иванович, понятно», – отметил я. В обед, спускаясь в кафе, я столкнулся с Федором Ивановичем, несшим пакетик с кефиром и булочку. Мы кивнули друг – другу как знакомые.

– А вам, простите, сколько лет? – неожиданно спросил он.

Я ответил.

– Долго еще, – заметил он, – а я через месяц на пенсию. Дожить бы, – добавил он как-то вполголоса. Я пожал плечами.

Через пару недель работы, когда я уже совсем освоился на новом месте, в один из дней меня вызвал шеф. Я вошел к нему в кабинет и увидел, что Федор Иванович тоже тут.

– Вот что, друзья, – сказал шеф, снимая очки и массируя переносицу, – у меня к вам будет просьба, надо помочь. Мы с Викторией Петровной, – Виктория Петровна – жена нашего шефа, я это уже знал от сотрудниц, – купили унитаз на распродаже. Там приличная скидка, плюс монтаж за счет фирмы. Сегодня они придут устанавливать его, а наш слесарь куда-то запропастился. Так вот, – шеф по-доброму взглянул мне в глаза, – сходите – ка вы с Федором Ивановичем ко мне домой, выкиньте старый унитаз, Виктория Петровна уже в курсе и ждет вас. Потом – свободны, можете считать, что у обоих отгул на сегодня.

Мы вышли в коридор.

– Подождите, я кое-какой инструментик прихвачу, – сказал Федор Иванович, я встал у окна.

Меня бил озноб, на глазах наворачивались слезы, мыслей не было, а был стон ума – и все. Как мы дошли до дома – не помню. Нам отворила дверь молоденькая девушка в униформе – видимо горничная. Мы прошли через вестибюль в комнаты. В гостиной на диване полулежала ухоженная дама в пижаме. Одной из ее ног занималась девушка с азиатской внешностью – она полировала даме пятку шлиф машинкой. Дама, очевидно Виктория Петровна, разговаривала с кем-то невидимым и не слышимым. Она отвлеклась от разговора,

– Туда идите, налево по коридору, – поскольку руки ее были заняты, она указала направление холеной барской ногой. Мы вошли в туалет. Федор Иванович занялся унитазом, а я стоял, совершенно опустошенный и без конца проигрывал эту ситуацию с разными моими ответами.

То я брал шефа за воротник рубахи, приподымал его со стула и говорил: «А идешь ты со своим унитазом!», то брал Викторию Петровну за ее холеную ногу, сдергивал ее с дивана и говорил: «Встань, люди пришли!» Федор Иванович тем временем выдрал унитаз с корнем и поволок его на помойку. – Вы пока смотрите, учитесь, – сказал он мне. Я смотрел в зияющее отверстие канализационной трубы и меня тошнило. Заглянула Виктория Петровна:

– Что это у вас так пахнет, хоть прикройте чем-нибудь. Гуля, – сказала она в комнаты, – дай мальчикам тряпку.

Появилась горничная и дала мне тряпку. Я приблизился к черному круглому отверстию и сел на корточки. Сейчас заткнуть его и на воздух, на волю. Из трубы из темно-коричневой гущи к полу свисало что-то желтое и блестящее. Быть не может! Я снял пиджак и осторожно взял это что-то. Потер пальцами. Золото – так и есть. Золотая цепочка. Сердце мое колотилось как у спринтера. «Только бы никто не зашел», – стучало в голове. Я потянул за цепочку, но она видимо зацепилась за что-то в глубине трубы. Я закатал рубаху по локоть и сунул руку внутрь.

Там жижа была гуще, а местами и вовсе твердая – приходилось отковыривать ее ногтями, но дело шло. Я уже освободил сантиметров двадцать цепочки и тут сзади раздалось:

– Ну, зачем так усердствовать? – Федор Иванович, чтоб ему провалиться, вернулся с помойки.

Я спрятал цепочку внутрь, заткнул трубу тряпкой и молча вымыл руки.

Теперь у меня забота: как под каким-нибудь благовидным предлогом попасть в туалет моего шефа и основательно покопаться в дерьме – его и Виктории Петровны. У меня по этому поводу хорошее предчувствие. Да, Федор Иванович вышел на пенсию.

Мы сидели с моим приятелем на кухне и обсуждали наши вредные привычки – их было много.

Они мешали, они конфликтовали со строгой моралью нынешнего общества.

Меня особенно беспокоило курение – оно становилось все обременительнее по деньгам, а как бросить – на ум не приходило. Приятель, недавно прочитавший какую-то статейку про психов, заливался соловьем:

– В принципе, твоя тяга к курению мало связана с физиологией, бросив курить – ты не помрешь, просто ты привык делать некий ритуал в моменты отдыха, когда пьешь кофе, например, или просто торчишь на лоджии. Это вторая сигнальная система – дрессировка, говоря проще. Ты мог бы, вместо курения делать абсолютно все, что угодно – привыкнешь – и будешь получать то же удовлетворение.

– Что, например?

– Что? Да хоть лай по-собачьи.

Предложение меня позабавило. «Что если попробовать? Что если, когда курю, негромко лаять? Тогда и курить буду реже, да и не везде – это меня хоть как-то дисциплинирует».