Джонатан Свифт - Рассуждение о неудобстве устранения христианства в Англии Страница 2

Равным образом утверждают, что по произведенным подсчетам в нашем королевстве имеется свыше десяти тысяч священников, чьи доходы, вместе с доходами милордов епископов, были бы достаточными по крайней мере для двухсот умных, приятных и свободомыслящих молодых джентльменов, врагов духовенства, узких принципов, педантизма и предрассудков, джентльменов, которые могли бы быть украшением двора и города. Помимо этого, такое большое число здоровых (телом) духовных лиц могло бы дать пополнение нашему флоту и армии. Это действительно соображение, имеющее некоторый вес, но все же заслуживает рассмотрения и кое-что другое. Во-первых, не следует ли считать необходимым, чтобы в некоторых участках страны, каковые мы называем приходами, был бы по крайней мере один человек, способный читать и писать? Затем мне представляется неверным вычисление, согласно которому доходы церкви на нашем острове являются достаточными, чтобы обеспечить существование двухсот молодых джентльменов или даже половины этого числа, учитывая нынешний утонченный образ жизни, то есть предоставить каждому из них такую ренту, которая выражаясь современным языком даст ему возможность жить припеваючи. Но, кроме того, в этом проекте скрывается еще и более важный недостаток, и мы должны остерегаться безрассудства той женщины, которая убила курицу, приносившую ей каждое утро золотое яйцо. Действительно, что сталось бы с родом людским в следующем поколении, если бы у нас не было никого, кому мы могли бы доверять, и если бы нам не на что было положиться, кроме золотушных, чахоточных произведений наших умников и прожигателей жизни, созданных тогда, когда, растратив всю свою силу и здоровье и промотав свои имения, они вынуждены вступить в брак вопреки своим склонностям, чтобы с грехом пополам восстановить свое расстроенное состояние и по наследству передать своему потомству гниль да благовоспитанность. А вот десять тысяч людей, которые, благодаря мудрым указам Генриха Восьмого, были вынуждены плохо питаться и скромно трудиться, — они-то как раз и являются великими оздоровителями нашей породы. Без них вся наша страна через одно или два поколения превратилась бы в сплошную больницу.

Другое ожидаемое преимущество, к которому привело бы уничтожение христианства, заключается в том, что мы выгадываем лишний день в неделю, тогда как сейчас этот день пропадает совершенно бесплодно, и в результате наше королевство теряет одну седьмую своей торговли, своих дел и развлечений; не говоря уже о том, что общество лишается множества величественных зданий, которые ныне находятся в распоряжении духовенства, а могли бы быть превращены в театры, биржи, рынки, ночлежные дома и другие общественные здания.

Я надеюсь, что меня простят за резкость, если я назову это чистой казуистикой. Я охотно признаю, что с незапамятных времен у людей существует обычай каждое воскресенье собираться в церкви и что лавки в этот день ло сих пор часто бывают закрыты, — как полагают, для того чтобы сохранить память об этом старинном обычае, но трудно представить себе, как это может служить препятствием для дела или для развлечений. Что из того, если бездельники будут вынуждены раз в неделю играть в карты дома, а не в кондитерской? А разве таверны и кофейни не открыты в воскресенье? Да и можно ли найти более удобное время для того, чтобы принять необходимую дозу лекарства? Разве по воскресеньям меньше, чем в другие дни, заболевают гонореей? Разве это не самый подходящий день для торговцев, чтобы подсчитать свои доходы за неделю, и для адвокатов — чтобы подготовить свои выступления? Я хотел бы знать, как можно говорить о том, что церкви используются не по назначению? А где же назначается больше всего встреч и любовных свиданий? Где удобнее всего появиться на передней скамье и щегольнуть своими нарядами? Где происходит больше деловых встреч? Где заключается самое большое количество разнообразных торговых сделок? И где, наконец, так много удобных и уютных уголков для того, чтобы спокойно поспать?

Ожидается еще одна выгода, более серьезная, чем все предыдущие. Она заключается в том, что с уничтожением христианства у нас совершенно исчезнут различные партии, ибо отпадут все раздоры и противоречия между высокой и низкой церковью, между вигами и тори, между пресвитерианской и англиканской церковью — противоречия, которые являются сейчас такими страшными тормозами для всех наших текущих общественных дел и заставляют людей ублажать самих себя или угнетать своих противников, пренебрегая главнейшими интересами государства.

Признаюсь, если бы я был уверен, что нация действительно получит эту огромную выгоду, то я бы смирился и замолчал; но неужели кто-нибудь согласится, что если слова «разврат», «пьянство», «мошенничество», «ложь», «воровство» были бы изъяты из английского языка и английских словарей парламентским актом, то мы на следующее утро проснулись бы целомудренными, трезвенниками, честными и справедливыми и, вдобавок ко всему, поборниками истины? Разве это справедливое заключение? Или если бы врачи запретили нам произносить слова «сифилис», «подагра», «ревматизм» и «печеночные камни», разве это средство могло бы послужить талисманом и уничтожить все эти болезни? Разве идеи партий и сущность партийных споров не коренятся в людских сердцах глубже, чем заимствованные из религии фразы? Разве они не основаны на более твердых принципах? И разве наш язык так беден, что мы не можем найти других слов, чтобы выразить эти понятия? Разве «зависть», «гордость», «скупость» и «тщеславие» такие уж плохие обозначения, что они не могут пригодиться в качестве наименований для понятий, к которым они относятся? Разве «гайдуки» и «мамелюки», «мандарины» и «паши» или другие слова, образованные произвольно, не могут служить для того, чтобы отличить тех, кто заседает в министерстве, от прочих, которые заседали бы там, если бы только могли? Что может быть легче, например, чем изменить какое-нибудь выражение и вместо слова «церковь» поставить в политических дебатах вопрос: не подвергается ли опасности Монумент? Конечно, религия всегда была под рукой, и из нее легче всего было заимствовать подходящие выражения, но разве наша изобретательность столь бедна, что мы не можем найти другие удобные слова? Ради доказательства предположим, что у тори пользовалась успехом Маргарита, у вигов — миссис Тофтс, а у промежуточной партии — Валентини; так неужели же слова «маргаритинцы», «тофтианцы» и «валентинианцы» не были бы подходящими словами для различения их между собой? Насколько я помню, Празини и Венети, самые неистовые партии в Италии, начали с того, что стали различать друг друга по цвету своих лент. Мы тоже могли бы спорить с неменьшим изяществом о достоинствах синего и зеленого цвета; эти цвета могли бы с успехом применяться для того, чтобы отличать друг от друга двор, парламент и королевство совершенно так же, как любой специальный термин, заимствованный из области религии. Поэтому я считаю это возражение против христианства малоубедительным и перспективу больших выгод, которые ожидаются от его уничтожения, — маловероятной.

Возражают еще, что это очень нелепый и смешной обычай — позволять определенным людям, да еще нарочно для этого нанятым, вопить в течение одного дня из семи против законности способов, наиболее употребительных для достижения величия, богатства и наслаждений, хотя все смертные постоянно пользуются ими в продолжение остальных шести дней. Но я думаю, что это возражение несколько недостойно такого утонченного века, как наш. Давайте обсудим этот вопрос спокойно. Я обращаюсь к совести каждого благовоспитанного вольнодумца: разве в стремлении удовлетворить свою господствующую страсть он не испытывал всегда чудесного возбуждения, вспоминая о том, что стремится к запретному? Мы видим поэтому, что для того, чтобы развить эти утонченные вкусы, мудрость нации проявила особую заботу о том, чтобы дамы снабжались запрещенными к ввозу шелками, а мужчины — запрещенными сортами вин. И, право, было бы желательно, чтобы были наложены еще и другие запреты, дабы умножить число удовольствий в нашем городе; из-за отсутствия подобных мер эти удовольствия, как мне говорили, начинают уже тускнеть и приедаться, с каждым днем все более и более уступая место жестоким приступам сплина.

Большую выгоду для общества усматривают еще и в том, что, если мы откажемся от евангельского учения, всякая религия, конечно, будет изгнана навеки и вместе с нею — все те печальные следствия воспитания, которые, под названием добродетели, совести, чести, справедливости и т. п., столь губительно действуют на спокойствие человеческого ума и представление о которых так трудно искоренить здравым смыслом и свободомыслием иногда даже на протяжении всей жизни.

Здесь, во-первых, я вижу, как трудно отделаться от выражения, которое когда-то очень всем полюбилось, хотя причина, в силу которой оно возникло, теперь совершенно исчезла. В течение ряда последних лет, если у человека был некрасивый нос, ученые нашего века пытались тем или иным способом найти причину этого в последствиях его воспитания. Говорят, что именно из этого источника заимствованы все наши нелепые представления о справедливости, благочестии, любви к родной стране; все наши представления о Боге и загробной жизни, рае, аде и т. п. Раньше, может быть, и были основания для подобных обвинений. Но с тех пор были приняты такие решительные меры для того, чтобы уничтожить эти последствия путем радикального изменения методов воспитания, что теперь (я имею честь сообщить это нашим благовоспитанным новаторам) молодые джентльмены, которые сейчас вступили в жизнь, по-видимому, не несут в себе уже ни капли этой примеси, ни соломинки этих сорных трав, и, вследствие этого, причина для уничтожения номинального христианства под этим предлогом полностью отпадает.