Клуб 12 стульев - Коллектив авторов Страница 20

Вызывает меня директор ипподрома и говорит: «Принимай, Куницын, кентавра». «Почему, — спрашиваю. — как что, так Куницын?» «А кого прикажешь? — спрашивает директор. — У Перцова язва, Сидоров с женой разводится, Оманский на картошке…» И пошел про спортивную честь, что кто-то всегда должен быть первым, об успехах нашего коневодства на международной арене и о том, что за наших лошадей архимиллиардеры платят звонкой инвалютой, всякими долларами, гульденами и пиастрами. «Думаю, — говорит, — тебе объяснять нечего, думаю, — говорит, — вы с ним сработаетесь».

Раз дело государственное, иду в конюшню. У денника табличка — «Кентавр Легкий-на-Подъем, Эмский конзавод». Зашел в денник, похлопал кентавра по крупу. Холеный такой блондин, ухоженный, грива под скобку. Протянул я ему кусок сахара и говорю: «Ну что, брат Леха, ладить будем?» А он, с сахаром за щекой: «Тамбовский волк тебе брат…» И отвернулся.

Работать с ним было нелегко. То ему польский лосьон после бритья, то меняй подстилку по пять раз надень, то настенный календарь, как у директора в кабинете. Любил Леха красивую жизнь.

Я ему старался во всем угодить. Воблы принесу, или бутерброд с сервелатом, или пачку «Филип Моррис» раздобуду — он к тому времени пристрастился к хорошим сигаретам. И все равно на тренировки кентавр ходил без особой охоты, предпочитал сидеть в деннике под лампочкой и листать разные книжки из нашей библиотеки — все больше детективы да популярные брошюры по генетике и коневодству.

Месяца через два я уговорил Легкого-на-Подъем пробежать круг на время.

Прошли за минуту сорок восемь: сами понимаете, что за резвость. Нас с ходу поставили в программу, записали на приз.

На проминке перед стартом Леха был зол хорошей спортивной злостью и все допытывался, пошлют ли нас в Брайтон или еще куда, если выиграем. «Кого надо, того пошлют, — отвечаю. — Только что ты там оставил?» — «Курорт знаменитый, отели-мотели, трубку «Данхилл», глядишь, достану». До Брайтона далеко, думаю, а заезду нас не малина. Тот же Перцов, хоть и язвенник, свое дело знает.

…У первого поворота мы были первыми. Даже на скорости видно было, как чудаки с сорокакопеечной трибуны размахивают программками и разевают рты. Леха, не сбавляя хода, буркнул мне через плечо: «Чего они суетятся?» — «Как чего? Ставки сделаны, деньги плачены. Материальная заинтересованность…» — «А если мы первыми придем, сколько они получат?» — «Ты, Леха, головой не верти, знай себе дуй!»

Но, видно, тяжелая дума засела в кентаврову голову. «А нам с этого какой навар?» — спрашивает. «Известно, какой. Мне — к окладу призовые. Потом, спорт есть спорт, признание болельщиков…» — «Тебе призовые, а мне?» — «Тебе-то чего не хватает? И одет, и обут, и нос в табаке… Беги. Леша, обгонят!»

Мысль о чьих-то доходах на его, Лехиной, резвости окончательно отравила моему кентавру бодрое стартовое настроение. Забывшись, он перешел на неприличный галоп, я осадил. «Слушай, Куницын, — вкрадчиво сказал Леха, лениво перебирая ногами, — а если я приз не возьму, мне что — рацион питания уменьшат?»

Тут мимо нас пронесся вороной Экклезиаст, мелькнул малиновый картуз над зеленым камзолом Перцова. «Кому твой овес нужен?! — кричу. — Обходят нас!»

А кентавр свое гнет: «Уменьшат или нет?» — «Нет, не уменьшат, овса на всех хватит…» — «К чему ж тогда копыта драть? Работа не конь — в степь не убежит…»

Леха перешел на шаг, свернул на газон посреди круга, сплюнул на траву и растер копытом: «Дай закурить, Куницын». Я чуть не заплакал от злости: как что, так Куницын. «Леха, Леха, что ты натворил, подумай только…»

Легкий-на-Подъем чиркнул спичкой, затянулся и мрачно сказал: «Пусть лошадь думает. У нее голова большая».

Александр Курляндский

Аркадий Хайт

Обеденный перерыв

В обеденный перерыв вызывает меня начальник:

— Сережа, у меня к вам дело небольшое. Был я сейчас в столовой и в ужас пришел. Народу — тьма, все кричат, ругаются, никто поесть не успевает. Вот я и подумал: а что, если для нашего отдела обед передвинуть. Сделать или раньше, или позже других.

— Верно, — говорю, — многие так думают.

— Вот и чудесно. Тогда возьмите лист бумаги, обойдите людей и соберите, так сказать, общественное мнение.

Сказано — сделано.

Взял я чистый блокнот, ручку — и прямо к столовой. Внутрь, конечно, пробиться невозможно, поэтому я у дверей встал. Смотрю, вылезает из дверей наш техник, Степан Петрович. Красный как рак, в руках пирожок, а на брюках повидло.

— Приятного аппетита, — говорю. — Ну как пообедали?

Степан Петрович покосился на мой блокнот, галстук поправил и говорит:

— В тот момент, когда весь отдел борется за выполнение плана, проблема питания, как никогда…

— Минуточку, — говорю, — вы меня не так поняли. Я же не для стенгазеты спрашиваю.

— А чего ты блокнот достал?

— Потому что я мнения выясняю.

— Понятно. Стало быть, в колхоз посылают.

— При чем здесь колхоз?

— А что? Уборка территории?

— Какая уборка? Устраивает вас время обеда или нет? — A-а, вот в чем дело. Некого в командировку послать.

— Фу ты, господи! Да я правда насчет обеда.

— Обед, говоришь. Ой. хитер! Ну ладно, обед обедом. А вообще-то… чего тебе надо?

— Не надо мне ничего! Было надо, а теперь не надо.

— Понятно, — говорит он, — стало быть, сокращение намечается.

Махнул я рукой и спиной повернулся. Стою жду. В это время из столовой наша чертежница выходит. Марья Петровна. Тихая, милая женщина. Она всегда чуть раньше отпрашивается, чтобы другим очередь занять.

— Марья Петровна, я к вам насчет обеда.

— А что, — говорит, — я отпросилась.

— Дело не в этом.

— А в чем?