Петер Карваш - Юморески и другие пустячки Страница 21

Они помолчали.

– Он снимает меня с должности? – деловито спросил Ной.

– Хотел было. – Жена Ноева походя помешала что-то в чугунке. – Но я Его умолила.

– То есть как? Не понимаю!

– А что тебе тут понимать? Поплакала, обняла Его колена, напомнила про необеспеченных сынов и невесток, попросила отсрочки.

– А Он?

– Мол, оставит тебя эти оставшиеся триста пятьдесят лет до пенсии.

– Факт?

– Факт... Правда, – сказала жена Ноева, – если ты хочешь знать мою точку зрения...

– Много разговариваешь, – сказал Ной.

Так вот получилось, что Иафет родил Гомера, Магога, Мадая, Иавана, Фувала, Мешеха и Фираса. А Гомер опять же – Аскеназа, Рифата и Фогарма, тогда как сыновья Иавана были Елиса, Фарсис, Киттим и Доданим. От сих населились острова народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих.

И так далее – вплоть до автора этих строк.

Воскресение Лазаря

– Иисусе Христе, – причитал Лазарь из Вифании сиплым тенорком, прижимая ладонь к распухшей щеке, – ой как зуб болит! Господи, чем я перед Тобой провинился, за что Ты меня так караешь?

– Не хнычь, – сказала брату Марфа. – В жизни не видела таких неблагодарных. Ты бы лучше радовался. Раз у тебя болит зуб, значит, ты живой. А несколько дней тому назад ты в могиле лежал, и у тебя вообще ничего не болело. И ты уже смердел, если хочешь знать. Так что давай-ка не возникай, живешь себе – ну и радуйся.

Марфа была женщина трезвая и практичная.

– Да уж, если б меня спросили, – пискнул Лазарь, скорчив гримасу, – я бы еще подумал...

– Не богохульствуй, – прикрикнула на него Марфа, стиравшая лифчики на рифленой доске, которая в Иудее, Галилее и близлежащих местах считалась последним словом технической мысли. – Не богохульствуй и не путайся у меня под ногами на кухне, ты же видишь, у меня большая стирка.

– Так ведь болит же, – продолжал скулить Лазарь.

Марфа выпрямила свой могучий стан и, помолчав, спросила:

– Я одного не понимаю: почему ты не попросил Учителя вылечить этот твой дурацкий зуб? Ведь для него это пара пустяков. Взял бы и уладил все одним махом.

Растерявшись, Лазарь умолк, зато из соседней комнаты зазвучал сочный, страстный, бархатисто-фиолетовый альт сестры Марии:

– Бога ради, перестаньте! Ведь это же ужасно!

– Что ужасно? – спросила Марфа через плечо и мокрой рукой, шершавой и красной от щелока, откинула слипшуюся прядь волос, нависшую на глаза.

– Этот ваш невыносимый цинизм! – воскликнула Мария, и ее стройный силуэт возник в дверном проеме. В руках у Марии были маникюрные ножницы, которыми она подстригала ногти на своих прекрасных, длинных ногах, покрытых нежным пушком. – Слышать этого не могу! Наш Учитель возвращает людям дыхание жизни и зрение, исцеляет от проказы, от падучей, от безумия, а вы хотите, чтобы он запломбировал Лазарю зуб! Вы с ума сошли! Завтра вы вздумаете занять у Него червонец! – Из черных миндалевидных глаз Марии сыпались молнии.

– Во-первых, – сказала Марфа и могучим рывком выдернула из корыта затычку, чтобы слить грязную воду, – во-первых, не разгуливай здесь полуголая, наш Лазарчик воскрес и он как-никак мужчина, хотя и приходится тебе братом. А во-вторых, я не понимаю, почему бы Учителю заодно не помочь Лазарю и с этим его зубом. Насколько я Его знаю, Он бы наверняка не обиделся. Но тебе, конечно, и в голову не пришло подсказать Ему, ты тоже только о себе и думаешь. Хотя Он готов был выполнить любое твое желание. Он с тебя глаз не сводил, даже соседи это заметили.

– Я не допущу, – провозгласила Мария и чуть-чуть притянула халатик к своему жаркому телу, – чтобы о Нем говорили в таком тоне. Появись Он здесь еще раз, я бы ни за что не стала приставать к нему с подобной чепухой, можешь быть уверена.

– Да, я знаю, – и глазом не моргнув, сказала Марфа и потянулась за мылом, – уж ты бы на колени упала, ноги Ему поумывала слезами и волосами своими вытерла. И при этом поглядывала на Него, замечает ли Он, зачтется ли это тебе. Кроме того, – Марфа не давала сестре рта раскрыть, – кроме того, никакая это не чепуха. И в конце концов, мы же не задаром просим. А что касается воскрешения, так мы ведь тоже в долгу не остались. Ты знаешь, почем нынче импортные благовония и сколько за ними нужно отстоять в очереди? А ты Ему вылила на голову целый кувшин! Да еще на глазах у десятков гостей!

– И сделаю это снова, если представится случай! – запальчиво крикнула Мария со слезами на глазах. – Хоть сто раз сделаю! Даже если бы ради этого пришлось целый год отказываться от ужина! – Помолчав, она вдруг прошептала: – Ты помнишь, какой у Него был голос! Когда Он заговорил, словно все небесные арфы зазвучали вдруг! Как вспомню об этом, я вся дрожу, словно пальмовый лист от дуновения морского ветерка.

– Тебе, я вижу, не морской ветерок нужен, – скептически заметила Марфа, испытующе поглядывая на сестру, – а жених. Кстати, как у тебя с соседским Элиезером? Ну ладно, ладно. Лучше бы ты залатала бурнус нашему милому братцу – он уже пятый день, как воскрес, а ходить ему, бедолаге, не в чем.

О чем сестры препирались дальше, Лазарь уже не слышал. Сотрясаемый пульсирующей болью в правой верхней восьмерке, он вышел во двор, уселся в тени масличного дерева и зарыл лицо в ладонях. Что-то у него никак не ладилось с жизнью. Зуб совсем ошалел. Перебранки сестер действовали ему на нервы. Из пустыни несло жаром, как из раскаленной печи. Все было невыносимо, особенно же сама жизнь.

Вот уже пятый день Лазарь тщетно пытался выстроить свои воспоминания в удобочитаемом порядке. Он помнил, что был очень болен, что в жару его преследовали чудовища, похожие на медуз, и грудь сотрясалась от удушья, что заботливая Марфа поила его горячим куриным бульоном, а нежная Мария гладила прохладной ладонью его вспотевший лоб... Что было дальше – этого он никак не мог вспомнить. Он помнит только настойчивый голос, вдруг воззвавший к нему:

– Лазарь! Иди вон.

И он, Лазарь, услышал, как отваливали камень, закрывающий вход в пещеру, и сбросили тяжелую каменную плиту с гроба. Тогда он попытался встать и выйти, но не мог даже шелохнуться, потому что весь был запеленут в какие-то полотнища, плотно обвитые вокруг тела. Тогда незнакомые руки подняли его, а другие руки, знакомые руки сестер, Марфы и Марии, освободили его от тесного савана. Тот же незнакомый голос сказал:

– Развяжите его и оставьте, пусть идет.

Тут Лазарь поднял веки и увидел, что вокруг стоят люди и глядят на него выпученными глазами, что некоторые поверглись на землю, другие молитвенно сложили руки, третьи не могли сделать ни того, ни другого, так как держали на веревке козу или петуха под мышкой или корзинку с рыбой. Того, чей голос услышал Лазарь, уже не было. Смеясь и плача, сестры отвели брата домой.

Дома они отпраздновали воскресение втроем, праздновали как знали и как могли: ели хлеб с медом, с овечьим сыром и фрукты, пили соки бродившие и небродившие – Лазарь, разумеется, пил только небродившие соки, так как был на диете.

С тех пор Лазарь жил за счет того, что он чудесным образом ожил.

Приходили взглянуть на него земляки с ближних дворов, некоторые даже ощупывали Лазаря, и все поздравляли его с чудом. Для большей весомости поздравлений каждый приносил какой-нибудь дар: кусок жареной баранины или гроздь бананов, мешочек фасоли или горшочек шиповникового повидла, а Марфа всем этим распоряжалась по-хозяйски, пытаясь в первую очередь расплатиться с долгами, возникшими из-за длительного и тщетного лечения Лазаря в былой жизни.

После земляков стали наведываться жители соседних местечек, после друзей и знакомых – римские эмиссары из Кесарии и эксперты фарисеев из города Ерушалаима. Первых влекло сюда любопытство – ведь многие уже были наслышаны о чудесах Назарянина, о его способности исцелять увечных и одержимых злым духом, но есть ведь большая разница, случилось ли это где-то в далекой Тивериаде или здесь у нас, прямо за углом; зато те, другие, приходили сюда по специальному поручению, чтобы убедиться, что речь идет не об очередном трюке, массовом гипнозе или политическом маневре.

Затем посещения вообще прекратились, а у Лазаря начал болеть зуб. И это было окончательным доказательством того, что он живой.

Быть покойником – не бог весть какое удовольствие, но быть живым и лезть на стенку от зубной боли – это уже настоящий ад. Кончилось дело тем, что Лазарь пересилил свой страх, встал на ноги и поплелся к фельдшеру.

– Пять пиастров, – сказал фельдшер, мельком заглянув Лазарю в рот.

– Как-как, простите? – спросил Лазарь из Вифании.

– Пять пиастров, – повторил фельдшер, – такова теперь плата за удаление зуба согласно последнему прейскуранту медицинского общества.

– Но, – возразил Лазарь, – в настоящий момент у меня нет денег.

– Тогда твое дело швах, – сказал фельдшер. – Завтра у тебя будет воспаление надкостницы как маков цвет.