Леонид Богданов - Телеграмма из Москвы Страница 22

Четвертую часть речи Столбышев смазал, а вместо нее для проформы несколько раз прокричал "ура!" и слез с трибуны.

Теперь он сидел в президиуме и делал вид, что слушает выступающих в прениях. По неписаному, но свято чтимому закону коммунистических собраний, докладчики могут сами писать доклады и давать их на редакцию и утверждение старших инстанций. Что же касается выступающих в прениях, то их дело читать с бумажки то, что им дано вышестоящей инстанцией. Все, что говорилось в прениях, было еще три дня назад продиктовано Столбышевым Раисе, и он томился, слушая бесконечное повторение собственных слов.

Но вот на трибуну вышел старичек в приличном пиджаке, с аккуратными латками на локтях. Седенький и с висячими усами. Он достал очки в оловянной оправе, не спеша нацепил их на нос, далеко на вытянутых руках подержал текст выступления в прениях, пошевелили губами и снял очки. По залу прокатился неодобрительный гул. А Столбышев покачал головой: "Доиграешься ты у меня, Егоров!.."

-- Может быть, я поступаю и плохо, -- начал спокойным и вразумительным тоном Егоров, -- может, лучше мне, как и другим товарищам, читать по бумажке. Но зрение у меня слабое и лучше уж я скажу все своими словами. Ну, что я могу сказать в прениях по докладу товарища Столбышева и других, повторивших его доклад, товарищей? Может, я стар и мало разбираюсь, но я понял только одно, что после выпивки надо закусывать...

-- Осторожней на поворотах, товарищ Егоров, -- грозно предупредил его Столбышев.

-- Да я уже как-нибудь постараюсь, -- ответил Егоров и тут же добавил. -- Я в партии с девятьсот пятого года. У многих из присутствующих товарищей в то время мамы еще в куклы играли, а у некоторых еще не родились на свет. Так что насчет поворотов меня предупреждать не стоит...

-- В карете прошлого не поедешь! Работать надо! -- перебил его Столбышев.

-- То и я говорю: работать надо! Вот возьмем, к примеру, вопрос -уборочная. Как убирать, если МТС обязалась прислать машины, да не присылает? Наш же инвентарь недостаточный, рабочих рук мало. Сами знаете, сколько народа сбежало из колхозов в города. Не от хорошей, конечно, жизни.

-- Как это понимать? -- спросил Столбышев.

-- А понимайте, как знаете...

-- Безобразие!.. Куда он загибает?!.. Мало их, старогвардейцев, ликвидировали во-время! -- пронесся гул по залу.

-- Ваше время истекло! -- официально заявил Столбышев Егорову.

Старый большевик, один из чудом уцелевших от чистки экземпляров давно отмершей породы, пожал плечами и отступил перед новым поколением партийцев. Вокруг вернувшегося на место Егорова, как и вокруг Маланина, образовалось пустое пространство.

-- Заключительное слово предоставляется товарищу Столбышеву! -возвестил по все возрастающей лестнице восторга Семчук, и вспыхнувшая овация чуть не сорвала крыши здания.

-- Товарищи! -- начал Столбышев более живо, потому что овации аудитории явно выбили из его головы последний хмель. -- Товарищи! Невероятные, невиданные, бурные успехи...

Автор выбрасывает девяносто девять процентов речи Столбышева и дает один процент, который, собственно, и касается дела.

-- Надо поднять воробьепоставки на должную высоту. Не следует забывать и уборочную. Надо каждую минуту бороться за выполнение заданий. А вот, например, что делает, как работает товарищ Буянов? -- перешел к вопросам Столбышев.

-- У меня на завтра назначено общее собрание колхозников..

-- Какое по счету?

-- Одиннадцатое!

-- Сколько птиц поймали?

-- Три!

-- Плохо работаете. Побольше уделяй внимание массам. Окончишь завтра собрание, созывай новое на послезавтра. Убеждай, тереби, иначе не вылезешь из прорыва, -- напутствовал Столбышев. -- А теперь, товарищи, надо по-настоящему подойти к воробьепоставкам. Уборочную и так вытянем... Вытянем, товарищи?..

-- Вытянем! -- в один голос отозвался зал.

-- Ну, значит, главное -- воробьепоставки, -- решил Столбышев.

-- Главное, послать надежных руководителей теребить колхозы, и чем больше их там будет, тем больше будет результатов. Кого посылать?

-- Товарища Матюкова! Он показал себя на работе. Три месяца проработал в колхозе "Счастливая жизнь" старшим особоуполномоченным по соломе и отгрузил два воза соломы. Надежный работник!..

-- Есть, приняли кандидатуру Матюкова к сведению, -- по-деловому ответил Столбышев. -- Кто следующий?

-- Предлагаю товарища Тришкина. Отличный работник. Зарекомендовал себя, как хороший организатор по ощипыванию цыплят и кур..

-- Есть, приняли кандидатуру Тришкина к сведению. Кто еще хочет предложить?..

К концу собрания, продолжавшегося тридцать шесть часов, Столбышев констатировал, что кадра руководящих работников района для организации воробьепоставок не хватает, и вздохнул, маловато у нас руководителей! Но сразу же с хода предложил:

-- Придется привлекать на руководящую работу рядовых членов партии и комсомольцев. Какие есть кандидатуры?

-- Тут в парикмахерской работает партиец товарищ Марохобутянц, убежденный армянин и по-русски умеет только "пострыч?" "побрыть?" На-адежный человек.

-- Назначить уполномоченным по воробьепоставкам в колхоз "Ленинский путь", -- резюмировал Столбышев.

-- Предлагаю кандидатуру банщика Мочалкина!

-- Есть, учли Мочалкина, -- эхом отозвался Столбышев...

В общем, для руководства воробьепоставками было выделено более четырехсот проверенных партийцев и комсомольцев.

-- Из Москвы пришел план заготовить тысячу воробьев. Сколько дадим встречный план? -- с видом победителя спросил Столбышев собрание.

И понеслись выкрики:

-- Три тысячи!..

-- Пять тысяч!..

-- Десять тысяч!..

Неизвестная астрономам звезда высоко поднялась в небе и засияла нестерпимо ярким светом. Но никто из ученых мужей сфотографировать ее не успел: она мгновенно потухла и осталась на ее месте неуютная межпланетная пустота.

-------

ГЛАВА XII. ТЕОРИЯ РЕДАКТОРА МОСТОВОГО

Сделать из мушиных достижений слоновые успехи, несомненно, тяжело. Для этого надо обладать незаурядными пропагандными способностями. Такими способностями обладает большинство советских газетных и журнальных работников. Но представить обыкновенного, серого воробья в виде основы новой эры куда тяжелее, и не всякий из тертых, битых и мытых в сотнях вод советских журналистов справился бы с этой поистине титанической задачей. Для этого надо быть гением чернильно-бумажного обмана. И редактор "Орешниковской правды" Мостовой блестяще справился с возложенной на него Столбышевым задачей. Планомерной ложью, ловкими манипуляциями историей, подтасовыванием фактов, умелым подбором цитат из трудов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина он неопровержимо доказал, что воробей -- самое полезное существо из всех когда-либо живших на земном шаре; что все прогрессивное человечество всегда пыталось использовать его неоценимые качества, а враги социализма и прогресса всегда тормозили и мешали этим благородным порывам пролетариата. Кроме того, Мостовой сделал большой вклад в лексикон ругательств и эпитетов советской пропаганды. Это объемистое пособие каждого советского пропагандного работника пополнилось такими перлами, как: "капиталистические воробьененавистники", "заговорщики против воробьиной культуры", "изверги рода воробьиного", "поджигатели мирных воробьиных гнезд", "классовые яйцедавы", "воробьеубийцы с Уолл стрита" и рядом других не менее сочных и образных ругательств, без которых невозможно теперь было произносить речи или читать лекции даже на самые отвлеченные темы, как, например, "Влияние трудов Маркса на планомерность лунных затмений."

Да, Мостовой был пропагандным гением! Его остро отточенное перо могло и жалить и ласкать. Он умел при помощи чернил заставлять людей смеяться и плакать. Он мог с одинаковым успехом доказать несуществующее и разубедить в существующем. Несколькими словами он рисовал целую картину, а несколькими фразами описывал многолетнюю и сложную жизнь человека. Но талант Мостового явно пропадал. Если бы он не посвятил себя журналистике и стал писателем, кто знает, может быть сокровищница мировой литературы обогатилась бы четвертым томом "Войны и мира" или вторым томом "Мертвых душ". Может быть, Мостовой отошел бы от привычки писателей подражать знаменитостям и написал бы собственное произведение, равноценное "Отелло" или "Королю Лиру". А может быть он ударился бы в поэзию, и полногрудая Муза нашептала бы ему на ухо новую поэму-эпос "Маруся отравилась". Все могло быть, но ничего этого не случилось благодаря странной и оригинальной теории Мостового, которую он положил в основу своей жизни.

Что это за теория, так пагубно отразившаяся на отечественной и мировой литературе? Была ли она правильна? Не заблуждался ли Мостовой, доверившись собственным чувствам и мыслям?

Пусть на все эти вопросы ответит сам Мостовой.

И вот что рассказал Мостовой поэту Ландышеву о своей теории, сидя ночью в редакции "Орешниковской правды":