Джером Джером - Трое в лодке (не считая собаки) Страница 25

Все новые и новые группы рыцарей и сквайров в нарядных, но запыленных и покрытых дорожной грязью плащах въезжали в город. Весь вечер напуганные горожане угодливо распахивали двери своих домов перед грубыми солдатами, требующими ночлега и пищи, и плохо приходилось дому и его обитателям, если что-нибудь оказывалось не по вкусу гостям, ибо в те бурные времена меч был судьей и обвинителем, истцом и палачом, и он расплачивался за все, что брал, только тем, что щадил, если заблагорассудится, жизнь дающего.

Но вот большая часть войск, приведенных баронами, собралась вокруг костров на рыночной площади, и там они едят, и пьянствуют, и орут во всю глотку хмельные песни, играют в кости и ссорятся далеко за полночь. Пламя костра рисует причудливые узоры на кучах сложенного оружия и на неуклюжих фигурах воинов. Любопытные городские детишки боязливо посматривают на них; дюжие крестьянские девушки, посмеиваясь, подходят ближе и перебрасываются трактирными шутками с солдатами, столь непохожими на их деревенских кавалеров, которые сразу же получили отставку и стоят в стороне, глазея и тупо ухмыляясь. А вдали, на полях, окружающих город, чуть мерцают огоньки других костров, где, видимо, тоже расположились лагерем отряды каких-нибудь знатных лордов, и рыщут, словно трусливые волки, французские наемники вероломного короля Джона.

Так, под окрики часовых, охраняющих темные улицы, озаренная вспышками сторожевых огней на вершинах окрестных холмов, протекает ночь, и над прекрасной долиной старой Темзы загорается заря великого дня, которому суждено решить судьбы грядущих поколений. Едва лишь начинает светать, как на одном из двух островков, как раз напротив тога места, где мы находимся, поднимается страшный шум и грохот. Множество рабочих воздвигают там большой шатер, привезенный накануне вечером, и плотники сколачивают скамьи, а обойщики из Лондона стоят наготове с сукнами, шелками и драгоценной парчой.

И вот — наконец-то! — по дороге, вьющейся вдоль берега реки, приближаются, смеясь и перекликаясь зычными гортанными голосами, человек десять дюжих алебардщиков — это, конечно, воины баронов; они останавливаются на том берегу, всего лишь в сотне ярдов от нас, и ждут, опершись на алебарды.

Проходит час за часом, и все новые и новые отряды вооруженных людей стекаются к берегу; длинные косые лучи утреннего солнца отражаются от их шлемов и панцирей, и вся дорога сплошь заполнена гарцующими конями и сверкает сталью. И всюду скачут орущие всадники, и маленькие флажки развеваются от легкого ветерка, и то тут, то там поднимается суматоха, и воины расступаются перед каким-нибудь знатным бароном, который верхом на боевом коне, окруженный оруженосцами, спешит стать во главе своих йоменов и вассалов.

А удивленные крестьяне и любопытные жители Стейнза облепили склон Купер-хилла на противоположном берегу реки, и никто из них толком не знает, что тут происходит, но все высказывают самые различные догадки о великом событии, которое должно совершиться у них на глазах, и некоторые говорят, что это счастливый день для всего народа, а старики недоверчиво покачивают головами, ибо они уже не раз слышали подобные басни.

И вся река до самого Стейнза усеяна лодками, баркасами и утлыми рыбачьими челнами, каких уже не встретишь в наши дни, — разве что у бедняков. Направляемые дюжими гребцами, проходят они, иные на веслах, а иные на шестах, через пороги в том месте, где много лет спустя вырастет нарядный Белл-Уирский шлюз, и собираются поближе — насколько хватает смелости — к большим крытым баркам, которые стоят наготове и ждут короля Джона, чтобы отвезти его туда, где он должен подписать роковую Хартию.

Наступает полдень, и в толпе, терпеливо, как и мы, ждущей много часов, разносится слух, будто коварный Джон снова ускользнул из рук баронов, бежал из Данкрофт-холла в сопровождении своих наемников и, вместо того чтобы даровать народу какую-то хартию, намерен обойтись с ним совсем иначе.

Но не тут-то было! На этот раз он попал в железные тиски, и напрасно он извивается и норовит вывернуться. Вот уже клубится вдали на дороге облачко пыли, вот оно приближается, растет, и все громче становится топот множества копыт, и собравшиеся толпы зрителей рассыпаются перед блестящей кавалькадой нарядных лордов и рыцарей. И впереди, и сзади, и с боков скачут их йомены, а посредине — король Джон.

Он подъезжает к приготовленной для него барке, и его встречают, выступив вперед, знатнейшие бароны. Он приветствует их шутками, и улыбками, и милостивыми речами, словно прибыл на праздник, устроенный в его честь. Но, перед тем как спешиться, он украдкой оглядывается на своих французских наемников и на обступившие его угрюмые ряды воинов, приведенных баронами.

Может быть, еще не поздно? Свалить могучим ударом зазевавшегося всадника рядом с ним, кликнуть французов, броситься очертя голову вперед, застигнуть врасплох стоящие впереди войска — и мятежные бароны проклянут тот день, когда они дерзнули выйти из повиновения. Более крепкая рука и сейчас еще сумела бы изменить ход событий. Окажись на месте Джона Ричард — он выбил бы кубок свободы из рук Англии, и мечта о вольности осталась бы мечтой еще на многие сотни лет.

Но сердце короля Джона замирает при одном взгляде на суровые лица английских воинов, и рука короля Джона бессильно падает на поводья, и он сходит с коня и занимает предназначенное для него место на передней барке. И бароны сопровождают его, сжимая руками в железных перчатках рукояти мечей, и вот уже подан сигнал к отплытию.

Медленно покидают грузные, пышно разукрашенные барки берег Раннимида. Медленно плывут они, с трудом преодолевая стремительное течение и наконец, с глухим скрежетом пристают к маленькому островку, который отныне будет называться островом Великой Хартии Вольностей. Король Джон выходит на берег, и мы ждем, не дыша, в глубоком молчании, пока восторженные клики не оповещают нас о том, что краеугольный камень храма английской свободы заложен на долгие времена.

Глава XII

Генрих VIII и Анна Болейн. — Тяготы жизни, в доме, где есть влюбленная пара. — Трудные времена в истории английского народа. — Поиски живописности во мраке ночи. — Бездомные и бесприютные. — Гаррис прощается с жизнью. — Ангел нисходит с небес. — Действие нечаянной радости на Гарриса. — Легкий ужин. — Завтрак. — Все сокровища мира за горчицу! — Не на жизнь, а на смерть. — Мэйденхед. — Под парусом. — Три рыболова. — Нас предают анафеме.

Я сидел на берегу, воскрешая в своем воображении эти картины, как вдруг Джордж обратился ко мне и сказал, что если я уже достаточно отдохнул, то не соблаговолю ли принять участие в мытье посуды. Покинув дни нашего героического прошлого, я перенесся в прозаическое, исполненное горя и скверны настоящее, сполз в лодку, вычистил сковородку щепкой и пучком травы и наконец отполировал ее мокрой рубашкой Джорджа.

Мы посетили остров Великой Хартии и осмотрели хранящийся там в домике камень, на котором она, по преданию, была подписана; впрочем, произошло ли это событие именно здесь, на острове, или, как утверждают некоторые, на берегу реки у Раннимида, установить трудно. Лично я, например, склоняюсь в пользу общепринятой островной теории. Будь я одним из тогдашних баронов, я, без сомнения, втолковал бы своим единомышленникам, что с таким увертливым субъектом, как король Джон, куда легче справиться на острове, где у него меньше простора для всяких уловок и подвохов.

Неподалеку от мыса Пикников на землях Энкервикского замка находятся развалины того старинного монастыря, в садах которого, как утверждают, Генрих VIII назначал свидания Анне Болейн. Их встречи происходили также у Хевер-Касла в Кенте и еще где-то поблизости от Сент-Олбенса. Пожалуй, англичанам в те времена нелегко было найти такой уголок, где бы не любезничали эти юные сумасброды.

Случалось ли вам жить в доме, где есть влюбленная пара? Что это за наказание! Скажем, вам захотелось посидеть в тишине, и вы идете в гостиную. Вы открываете дверь, и до ваших ушей долетает странное восклицание, словно кто-то наступил на змею; когда вы входите, Эмили, стоя у окна, с напряженным вниманием наблюдает за противоположной стороной улицы, а ваш друг Джон Эдуард на другом конце комнаты жадно изучает альбом с фотографиями неведомо чьих бабушек и тетушек.

«Ах! — говорите вы, застывая в дверях. — Я понятия не имел, что здесь кто-то есть».

«Да неужели?» — холодно отвечает Эмили тоном, который не оставляет сомнений в том, что она вам попросту не верит.

Послонявшись некоторое время по комнате, вы мямлите:

«Как здесь темно! Почему бы вам не зажечь газ?»

Джон Эдуард говорит, что он не заметил, как стемнело. Эмили говорит, что папа не любит, когда газ зажигают слишком рано.

Вы сообщаете им газетные новости и подробно излагаете свою точку зрения на ирландский вопрос, но они не проявляют ни малейшего интереса. «О!», «Неужели?», «Правда?», «Да?», «Не может быть!» — вот и все их комментарии. После десятиминутной беседы в таком стиле вы бочком выскальзываете из комнаты и, к величайшему своему удивлению, слышите, как дверь с треском захлопывается за вами без малейшего участия с вашей стороны.