Александр Струев - Сказание о Луноходе Страница 27

Вечерело, сумерки сгущались. Вот-вот Котов зажжет электрический свет, но не торопится, знает, когда включать. Луна на небе яркая, полная, небо безоблачное, лишь стволы у ружей холодной сталью поблескивают. На террасе каждый в своем кресле замер, ждут. Ружья на удобных подставках покоятся, чтобы руки не устали. Надежные ружья, проверенные, не дадут осечки, не подведут. Только не у всех они настоящими патронами заряжены, как у Вожатого и у Натальи Сергеевны. Это для того сделано, чтобы никто вперед них добычу не подстрелил. Получалось, что у гостей патроны холостые были, только у Котова – надежные, боевые. Он прямо на снегу, под домиком, тулуп расстелил, залег на него, притаился и винтовочку свою баюкает. За столько лет на службе Котов точно знает, какого зверя Вожатый бить будет, а какого Наталья Сергеевна приметит, и страхует, если что – его пуля зверя нагонит и к ногам положит, чтобы, не дай Бог, ни Он, ни она не расстроились! А то какая ж это охота!

– А эти, – глядя на гостей, ухмылялся Котов, – пусть хлопают, воздух сотрясают. Целься, не целься – не попадешь!

Если гостей Вожатый к себе на вышку не приглашал, а отправлял на другие, по соседству, им все равно холостые в ружья заряжали, а то, не ровен час, настреляют больше, чем Сам. А может, по неосторожности и в соседа пульнут. Случаи такие на охоте, правда, редко, но случались. Развернулся: «Что?! А?!» – и саданул соседу в пузо. Бывало, бывало! А тут ЧП не положено, тут Вожатый охотится.

Первым выстрелом завалили кабана, визг умопомрачительный. Пуля Вожатого насквозь зверя прошила, но не убила, а Котовская, через секунду, точно в глаз, чтоб не мучился. Сердобольный человек этот Котов! Фадеев одновременно холостыми пальнул.

– Опять мимо? – прищурился Вожатый.

– Рука дрогнула, – не моргнув, отозвался Фадеев, а ведь знал, гад, что патроны у него дохлые. Сергей Тимофеевич тот даже стрелять не пытался – что толку?

Молоденькую косулю Вожатый бил по ногам, чтобы не ушла. Котов сразу понял, что не придется ее добивать. Как только животное со стоном забилось в кустарнике, все поспешили вниз. Котов быстрее молнии сбегал к санкам и уже нес четыре металлических кружки и серебряную чашечку для Натальи Сергеевны. Одним точным ударом Вожатый перерезал подранку горло. Кровь из раны фонтанировала теплотой, растапливая снег. Вожатый сначала набрал крови в чашечку для Наталочки, потом наполнил кружку себе, потом до краев Сергею Тимофеевичу, а дальше передал Доктору и Фадееву. Котов лакал прямо из раны, кружки у него не оказалось. Когда с птицами живешь, чему только от них, пернатых, не научишься! Глаза после кровушки светились блаженством. Фадеев выпил одним махом и зарычал низким криком:

– А-а-а-а!! Давно свежатинки не пробовал! Сплошные витамины. Куда там японцам с их сушами, никакого сравнения!

– Свежая кровь слишком дорогое удовольствие, если каждый день стакан выпивать… – начал Доктор.

– Плох тот охотник, который крови не попробует! – не дал ему договорить Вожатый. – Кровь для затравки пьется, чтобы аппетит раздразнить, вечером устроим настоящий пир. Мы, Фадеев, не вампиры, чтобы кровью питаться, это вон Котов может запросто на кровь перейти, потому что он по своей физиологической и духовной организации намного ближе к дикой природе, и птицы поэтому его слушаются.

Из сказанного Котов ничего не понял, но на всякий случай кивнул и заулыбался.

После охоты Вожатый со всеми добычей делился. Стянут трофеи к деревянным столам, егеря туши разделают, а Он делит. Фадеев, например, сердце и печеночку уважал, значит, ему сердце и печеночка обязательно доставались. Доктору шею или задок молоденького олененка заворачивали. Если задок с травками запечь – песня! Еще ему Вожатый обязательно яйца срезал, аж с полмешка этого добра после охоты получалось, и мешок с яйцами Доктору самолично передавал.

– На вот, может, на что сгодятся! – ухмылялся Вожатый, а все вокруг сдержанно лыбились, вспоминая, как доктору пилой хуй оттяпали.

Доктор брал мешок и тоже улыбался в ответ, мол, что шутка понравилась, а сам от злости зубами скрежетал. Один бурят Котов считал, что потеря у мужика яиц ничего плохого не означает, потому как такая потеря на работе никак не сказывается, а может, еще и лучше для работы становится, что у тебя яиц нет. Сколько коней буйных, чтобы спокойнее в санках ходили, от маршрута не отвлекались, Котов чикнул? Скольких кабанчиков оприходовал, чтобы мясо мочой и вонью мужицкой не отдавало, и ничего, только на пользу шло. В сельхозакадемии как учили – сперму от рекордсмена отбирать и, в колбочках заморозив, хранить до использования, чтобы отборное поголовье в стране формировать, а не хлюпиков недоделанных. Исключительно от элитных самцов сперму отбирали, чтобы показатели колхозные повышались, а все остальное – барахло, только жрут, мычат и ссутся, а значит, и достоинство мужское им ни к чему. Если в кабанчике веса недостает, а конь хромоногий, зачем такую глупость плодить? К этим выводам пришла сельхозакадемия. И у людей, значит, надо ко всему научно подходить, с расстановочкой. Поэтому, считал Котов, Доктора никто обрезанием яиц не обидел, а даже наоборот, помог. Ему теперь куда легче жить стало.

– Если вдруг до меня очередь дойдет, так я только спасибо за такое скажу! Насколько мне свободней и чище на душе станет, – размышлял Котов, – да только никак до меня ветеринары не доберутся!

А кому детей надо, так шагай в детский приют и любого забирай, детей без родителей в приютах хватает. Вожатый сам троих усыновил, один на подводной лодке вокруг Земли ходит, второй Академию точных наук возглавляет, толстенный учебник по коррозии металлов сочинил, третий, младший, – полярник, руководит добычей реликтовой воды. Замечательные ребята, никогда не скажешь, что они Вожатому не родные.

После охоты бурят Котов заботливо чистил ружья, любовно их осматривал, поглаживал и ставил на место. Обычно после охоты ему тоже перепадало – требуху, кишки, легкие, обрезки он уносил птицам, а в этот раз Вожатый подбросил кабанью лопатку, лосиные мозги и голяшки с копытами. Будет пировать!

Когда санки подъезжали к дому, сразу поняли, что в Завидово приехала Татьяна. Еще издалека были слышны песнопения и звоны. Святую Татьяну повсюду сопровождали певчие, оглашая окрестность церковными гимнами. При появлении Любимой Сестры били в колокола, Вожатый позволил. Теперь церковные колокола звонили не только по государственным праздникам, а также при появлении Вожатого, Дорогого Сына и Святой Татьяны. В последнее время оглушительный звон возвещал о присутствии несравненной Натальи Сергеевны.

Войдя в переднюю, все поразились обилию зеркал, расставленных повсюду. Комнаты – столовая, гостиная, бильярдная, холл, лестницы, коридоры и даже туалет – были заставлены всевозможными зеркалами. Откуда только их набрали! Некоторые уж точно вытащили из старомодных трюмо, другие – из платяных шкафов. Были здесь и совершенно новенькие, и в рост, и маленькие, самые разнообразные. Вожатый неодобрительно огляделся вокруг:

– Картины еще куда ни шло, а это зазеркалье к чему?!

– Оборотней ловлю, – объяснила Святая Татьяна. – Глядишь, вроде человек идет. Человек как человек с виду, как мы вроде, а в зеркало глянь, а он там не отражается! Получается, оборотень, а хуже – вампир! Взмахиваю платочком, монашки псалмы начинают петь, и нету нечисти проклятой, пропадает. Одного намедни словила, – тяжело вздохнула Сестра.

Этот «один» оказался Мишка-плотник, который приходил подремонтировать в трапезной стулья. Чтобы удобнее было мастерить, Мишка решил разложить инструмент, гвозди и досточки по полу. Для сохранности, дабы ничего вокруг не попортить, а особенно старинные зеркала, пришлось ему сдвинуть все сестрины мебеля в стороночку. Он комоды с зеркалами бережно-бережно передвигал, а одно, уж совсем древнее, возьми да и лопни! И не просто лопнуло, а все на пол мелкими брызгами просыпалось. Когда Татьяна в комнату вошла, Мишка как раз осколки веником заметал. Смотрит Святая Татьяна, зеркала ее не на месте, а одно – пустое, лишь рама угловатая маячит. Хотела уже на Мишку заругаться, а бабка-монашка, что рядом ходит, как заверещит:

– Бесы! Бесы! – и пальцем в Мишку-плотника тыкает. – Нечистый! Нечистый! Спасите! Господи, помилуй!

Этого беса автоматчики из сестриной охраны в минуту скрутили, а что дальше делать, не знают. Мишка перепугался. Бабка-монашка разохалась, рассказывает, что раньше бесов на костре жгли, что огонь беса по-настоящему сжирает и зло навеки рассеивает. Любимая Татьяна думала сначала своими чудодейственными руками человека из бесовского плена вызволить, но забоялась. А вдруг с руками что произойдет, почернеют или дрожь проймет, или пальцы скрючит?! Пока размышляла, посадили Мишку в клетку собачью, там где овчарок держали. Думали-гадали, как с ним, с бесом проклятым, быть. В конце концов, набрали святой воды и пошли его через решетку кропить. Два ведра воды на Мишку вылили, а он дурак, плачет: