Алексей Смирнов - ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ Страница 28

Однако Йохо не сразу взялся за дело. Многие возможности раскрылись перед ним, как если бы он унаследовал силу Яйтера и силу Зейды. И силу их отпрыска - не исключено, что превосходившую родительскую. Поэтому Йохо метался и пребывал в нетерпении: хотелось сделать и это, и то. Ему даже некогда было толком погоревать. Отчасти он заразился неистовством Яйтера, но разум не уступил и сделался яростным регулировщиком, размахивал полосатой дубиной, направлял волевые потоки.

А потому Йохо повременил с отцами, заставил их дожидаться в приемной возле парадного подъезда, и прежде суда во всех подробностях представил себе Ангела Павлинова, приставленного к Дитятковскому. Ангел растолкал очередь и вышел вперед.

– Мне нужны списки, - властно изрек Йохо. - Всех наших. Они должны быть у гебиста в голове. Или место, где они лежат. Иди и смотри, прочти и запомни.

Ангел исчез.

Йохо бухнулся на табурет, стараясь не смотреть на Яйтера. Подумав, развернулся и сел спиной. Теперь он и Зейду не видел, и детская голова не маячила, не отвлекала.

8

Только сейчас, при виде родителя, Йохо вполне осознал свою власть.

Он вдруг наполнился нехорошим торжеством, которое выразилось почему-то шутливо, даже несколько истерично. Как будто председательствуя на летучке, Йохо задорно осведомился:

– Какие будут пожелания? претензии? - Он помолчал и выдавил: - Здорово, батя.

– Здравствуй, - ответил Константин Архипович.

– У нас не может быть пожеланий и претензий, - тонким, несвойственным ему в жизни голосом, пропищал отец Михаил. - Мы можем хотеть лишь одного: суда. Мы не можем желать приговора и не влияем на него.

Йохо отмахнулся:

– Влияете.

Священник ничего не сказал.

– Ну? - настаивал Йохо. - Сейчас вы будете пожинать посеянное. Вы… вы…

Он понес какую-то околесицу, то срываясь на высокопарный слог, то будничным тоном повторяя прописные истины. Таким же будничным тоном он выворачивал их наизнанку. Ненастоящие ничем не реагировали на его речи, они стояли столпами и утверждали некую истину, которую Йохо, как ни успел насобачиться в оккультной механике, пока не нащупал.

– Батя, - позвал он, когда выдохся. - Ты ничего мне не скажешь?

– Скажу, - голос Фалуева был выцветшим и равнодушным.

– Тогда говори!

– Люблю тебя, - голос не изменился.

– Ах, так, - выдохнул Йохо и обнаружил, что давно уже не сидит, а стоит. - Ах, так.

Он пригнул голову и задышал, как паровоз. Он то урезонивал себя, успокаивал, то наоборот - взвинчивал. Может быть, плохо успокоил, а может быть, отменно взвинтил - результат был один: обезьяний визг, полившийся из горла.

– К черту!… - выкладывался Йохо. - Поди к черту! поди ко всем чертям!… спасибо за любовь… исчезни, сгори, расплавься, испарись!…

От возбуждения он позабыл, как судить, и Фалуев стоял, как был - безучастный, готовый повиноваться.

– На это погляди! И на это!… - Йохо схватил его за руку и цапнул пустоту, но Константин Архипович послушался и посмотрел сперва на неподвижного Яйтера, потом на вспоротую Зейду. - Это твоя любовь? Провались, сволочь!…

Тот упорно не исчезал и все глядел на тела. Казалось, они не производят на него никакого впечатления.

Явился Павлинов.

– Списки тут, - он постучал себя по лбу. - Скоро здесь будут люди. Они уже собираются в путь. У них много оружия. Они выступают завтра в полдень.

Йохо прислушался к снежной буре, которая набрала силу, кривлялась за окном, ломилась внутрь, тупо гудела огромным, расплывшимся, заполнившим все мироздание шмелем.

– Ладно, некогда. В ад, - для полноты эффекта он, обращаясь к отцу, ударил в ладоши. Константин Архипович отступил на шаг и пропал. - А вы живите, - он кивнул остальным, и те исчезли. - И вы живите, - приказал он толпе; толпа испарилась, однако новые сразу начали проступать, проявляться, обрушиваться, вырастать и отслаиваться. Получилось отменно - он управился сам, и мог судить напряжением воли не хуже Яйтера.

– Полдень - это точно? - внимание Йохо вернулось к Ангелу.

– Точно, - подтвердил Павлинов.

– Ладно, - Йохо взял давно остывший чайник, кусок мыла, бритву, ножницы. Подобрал с пола треснувшее зеркало.

– Нельзя смотреться в треснувшее зеркало, - голос Константина Архиповича донесся из бесконечного далека и стих навсегда.

– Обойдусь без твоих советов.

Йохо обрезал патлы, вылил себе на голову чайник, натерся мылом.

– Подержи зеркало, - машинально велел он Ангелу. Тот взял, встал перед Йохо и застыл. Фалуев начал сбривать космы, одновременно пытаясь сосредоточиться на неком удивительном обстоятельстве, которое творилось буквально под носом и ускользало, вывертывалось, уклонялось. Пол завалило грязными хлопьями, похожими на апрельский снег. Седые локоны мешались с пеной, так что было не разобрать, где что.

– Как у тебя получается? - Рука Йохо с бритвой, занесенной над теменем, остановилась на полпути. Йохо, наконец, сообразил. - Как ты можешь держать зеркало?

Действительно: он видел теперь, что Ангел сделался солиднее, рельефнее, обрел некоторый вес и мало чем отличался от живого.

– Твоя сила умножилась, - ответил Павлинов. Материализация не изменила выражения лица, и оно большей частью оставалось бесчувственной маской.

Йохо помолчал. Выходит, и это ему по плечу без всяких помощников и спиритических кругов.

– Тогда почему ты не взял списки? - он прищурился

– Я не могу перемещаться в пространстве, когда отягощен. К тому же они электронные, лежат в компьютере.

– Так, - Йохо отложил бритву. Он выглядел дико: обкромсанная грива, мокрое лицо с подсыхающими мыльными пятнами, горящие глаза. Йохо взглянул на ненастоящих и мысленно приказал им одеться во плоть; что-то дрогнуло, покачнулось, и призраки схватились кто за живот, а кто за голову. Ничего не произошло. - Маловато силенок, на всех не хватит еще, - досадливо молвил Йохо и временно отказался от мысли построить послушную армию из осязаемых и осязающих демонов. - Тогда ты, - он наставил на Павлинова палец. - Ты будешь при мне ординарцем. Убей этого Дитятковского и приведи на процесс. Но процесса не будет, он мне понадобится для консультаций.

– Боюсь, моим рукам не достанет крепости, - возразил Ангел. - Он не помнит адресов твоих братьев. Но он знает, где их взять.

– И ты узнай, - отрезал Йохо. - Прочти и запомни. Возьми какой-нибудь предмет - настольную лампу, перочинный нож. Там, на месте. Убей его побольнее, напугай, заставь валяться в ногах. Я поддержу тебя, ты будешь силен.

– Побольнее, напугать и чтобы валялся, - повторил Павлинов.

– Правильно, молодец.

Ангел исчез вторично; новое исчезновение заняло у него чуть больше времени, чем обычно, так как ему избавиться от телесного. Йохо вернулся к бритью, и скоро стал похож на Яйтера, как единоутробный брат, только ростом он был пониже. Примерил темные очки и решил, что в толпе, навскидку, его уже не узнают.

"А хоть бы и узнали, - подумал Йохо, прислушиваясь к метели. - Ангел будет со мной, и гебиста я тоже заставлю подчиниться. Как-нибудь перебьем, разметаем; рассудим всех. В часы досуга, на десерт, я буду вызывать наполеонов и македонских, и они будут отвечать передо мной".

Он начал собираться в дорогу, так и не сняв очков; все погрузилось в сумрак, как будто Йохо пошел на размен и, материализовав Ангела, одной ногой очутился в потустороннем.

"Нет ничего потустороннего", - напомнил себе Йохо. Ангел исправно докладывал ему о воззрениях противника, и Фалуев уяснил, что все и вся находится на одной стороне, что сторона всегда одна, и все, что потребно для беспрепятственного странствия и широких контактов - силы и средства. Минут через пять он осознал, что вовсе не собирается: что собирать? какие-такие пожитки? Он просто хватал и отбрасывал предмет за предметом, суетился, унижал себя бесполезной возней. Посмотрел на часы: глубокая ночь. Неплохо бы поспать, да некогда, впереди большая работа.

– По одному, - обратился Фалуев к ненастоящим и провел ладонью по колючему черепу; он порезался, когда брился, и на ладони осталась кровь, он слизнул ее.

9

Павлинов атаковал Дитятковского в туалете.

Это было единственное безлюдное место; в прочих помещениях неизменно присутствовал кто-то еще, и Ангел не мог рассчитывать на победу в коллективном побоище. Конечно, камера слежения никуда не делась; она водила головой под потолком, подобная очковой змее. Павлинов понял, что у него не будет времени убивать Дитятковского долго: не пройдет и минуты, как подоспеет помощь.

Дитятковский знал, что человек, справляя нужду, становится беззащитным. Он все предусмотрел даже здесь, в уединении: достал пистолет, снял с предохранителя. Но закончив свои дела, расслабился и положил оружие на полочку. Отвернул кран, взял мыло, заглянул в зеркало. Отраженное лицо немолодого бухгалтера дернулось; болты выскочили с мясом, зеркало снялось с места и врезалось в оригинал. Удар был настолько сильный, что стекло разломилось на двенадцать острых кусков. Зеркальная пыль смешалась с оптической: Дитятковский лишился очков. Он закричал, схватился за глаза и тем уберег себя от немедленного помешательства. Он не увидел, как Ангел Павлинов вырос непосредственно из стены. Слепой квадрат, оставшийся после зеркала, осыпался битым кафелем; вылезли голова и торс; выпростались руки. Ангел взял Дитятковского за уши, резко дернул; тот своротил кран, и раковина окрасилась красным. Ангел вылез полностью, опрокинув жертву навзничь; курносое лицо Павлинова не выражало ничего. Лица соприкоснулись в ударе: Дитятковскому показалось, что ему врезали чем-то тяжелым и мягким, похожим на боксерскую перчатку, ибо Ангел не успел окончательно затвердеть. Его члены гнулись во всех направлениях, нос и щеки украсились красной волчаночной бабочкой.