Андрей Бильжо - Мои классики Страница 3

Лопахин. Продан.

Любовь Андреевна. Кто купил?

Лопахин. Я купил.

Пауза.»

Из пьесы «Вишневый сад» (1903). Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1976. – Т. 13. – С. 254.

Прошло много лет с тех пор, как появился мобильный телефон. Но, невзирая на просьбу его выключать в театральном зале и в консерватории, один звоночек да зазвенит. А в 90-е, когда все продавалось, в театральном зале новые русские ребята спокойно говорили по только что появившимся мобильным. Они назвали его тогда «мобила». Видимо, хвастались ими. Ну а «клевый» – это значит очень хороший, классный.

«Любовь Андреевна. Это из Парижа телеграмма. Каждый день получаю. И вчера, и сегодня. Этот дикий человек опять заболел, опять с ним нехорошо… У вас, Петя, строгое лицо, но что же делать, голубчик мой, что мне делать, он болен, он одинок, несчастлив, а кто там поглядит за ним, кто удержит его от ошибок, кто даст ему вовремя лекарство? И что ж тут скрывать или молчать, я люблю его, это ясно. Люблю, люблю… Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу…»

Из пьесы «Вишневый сад» (1903). Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1976. – Т. 13. – С. 83.

«Слышатся шаги. Из двери, что направо, показывается Фирс. Он одет, как всегда, в пиджаке и белой жилетке, на ногах туфли. Он болен.

Фирс (подходит к двери, трогает за ручку).

Заперто. Уехали… (Садится на диван.)

Про меня забыли… Ничего… я тут посижу… А Леонид Андреич, небось, шубы не надел, в пальто поехал… (Озабоченно вздыхает.) Я-то не поглядел… Молодо-зелено! (Бормочет что-то, чего понять нельзя.)Жизнь-то прошла, словно и не жил… (Ложится.) Я полежу… Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего… Эх ты… недотепа!..

(Лежит неподвижно.)

Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву.»

Из пьесы «Вишневый сад» (1903). Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1976. – Т. 13. – С. 254.

«А.П.Чехов

ДЯДЯ ВАНЯ

Сцены из деревенской жизни в четырех действиях

Действующие лица:

Серебряков Александр Владимирович, отставной профессор.

Елена Андреевна, его жена, 27 лет.

Софья Александровна (Соня), его дочь от первого брака.

Войницкая Мария Васильевна, вдова тайного советника, мать первой жены профессора.

Войницкий Иван Петрович, ее сын.

Астров Михаил Львович, врач.

Телегин Илья Ильич, обедневший помещик.

Марина, старая няня.

Работник.

Действие происходит в усадьбе Серебрякова.

«Астров…Ваш отец, который весь ушел в свою подагру и в книги, дядя Ваня со своею хандрой, ваша бабушка, наконец, ваша мачеха…

Соня. Что мачеха?

Астров. В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Она прекрасна, спора нет, но… ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своею красотой – и больше ничего. У нее нет никаких обязанностей, на нее работают другие… Ведь так? А праздная жизнь не может быть чистою.»

Из пьесы «Дядя Ваня» (1897). Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1976. – Т. 13. – С. 83.

«– Опять, бесстыжие глаза, в озере в одеже купался! – заворчал Поликарп, стаскивая с меня мокрую и грязную одежу. – Опять, наказание мое! Еще тоже благородный, образованный, а хуже всякого трубочиста… Не знаю, чему там в ниверситете вас учили.

Я, не вынося ни человеческого голоса, ни лица, хотел крикнуть на Поликарпа, чтоб он оставил меня в покое, но слово мое застряло в горле. Язык был так же обессилен и изнеможен, как и все тело. Как это ни мучительно было, но пришлось позволить Поликарпу стащить с меня все, даже измокшее нижнее белье.»

Из рассказа «Драма на охоте (Истинное происшествие)» (1884). Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1976. – Т. 3. – С. 250.

«Ольга. Не свисти, Маша. Как это ты можешь!

Пауза.

Оттого, что я каждый день в гимназии и потом даю уроки до вечера, у меня постоянно болит голова и такие мысли, точно я уже состарилась. И в самом деле, за эти четыре года, пока служу в гимназии, я чувствую, как из меня выходят каждый день по каплям и силы, и молодость. И только растет и крепнет одна мечта…

Ирина. Уехать в Москву. Продать дом, покончить все здесь – в Москву…

Ольга. Да! Скорее в Москву.»

Из пьесы «Три сестры» (1900). Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1976. – Т. 13. – С. 156.

«Добрейший Александр Семенович! Водевиль Ваш получил и моментально прочел. Написан он прекрасно, но архитектура его несносна. Совсем не сценично. Судите сами. Первый монолог Даши совершенно не нужен, ибо он торчит наростом. Он был бы у места, если бы Вы пожелали сделать из Даши не просто выходную роль и если б он, монолог, много обещающий для зрителя, имел бы какое-нибудь отношение к содержанию или эффектам пьесы. Нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него. Нельзя обещать…»

Из письма А.С. Лазареву-Грузинскому от 1 ноября 1889 г. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1976. – Т.21. – С.273

На портретах живописных, графических и фотографических русские писатели-классики выглядит всегда почему-то очень серьезными, строгими и, я бы сказал, мрачными. И все как один выглядят гораздо старше своих лет. Может быть, это происходит за счет седых бород разной длины и формы и рано появившихся лысин разной формы и разного размера. А может быть, это происходит за счет того, что писатели все время думали о том, как изменить мир к лучшему, или о том, правильно ли их будут преподавать в школе.

Антон Павлович в этом смысле абсолютный чемпион. У него не было седой бороды и лысины, он писал в большом количестве смешные рассказы, но на всех портретах он выглядит много старше своих лет и очень серьезен. А может быть, как раз именно потому, что он написал десятки смешных рассказов, и хочется, чтобы он на портрете улыбался.

Меня передергивает, когда я слышу и вижу это словосочетание – «юмористические рассказы Чехова». Видимо, потому, что сегодня слово «юмор» для меня ненавистно. Оно дискредитировано, девальвировано, засалено, застирано, затаскано.

«Радуйся, что ты не лошадь конножелезки, не коховская «запятая», не трихина, не свинья, не осел, не медведь, которого водят цыгане, не клоп… Радуйся, что ты не хромой, не слепой, не глухой, не немой, не холерный…

Если ты живешь в не столь отдаленных местах, то разве нельзя быть счастливым от мысли, что тебя не угораздило попасть в столь отдаленные?

Если у тебя болит один зуб, то ликуй, что у тебя болят не все зубы.

Радуйся, что ты имеешь возможность не читать «Гражданина», не сидеть на ассенизационной бочке, не быть женатым сразу на трех…

Когда ведут тебя в участок, то прыгай от восторга, что тебя ведут не в геенну огненную.

Если тебя секут березой, то дрыгай ногами и восклицай: «Как я счастлив, что меня секут не крапивой!»

Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству.

И так далее… Последуй, человече, моему совету, и жизнь твоя будет состоять из сплошного ликования.

Из рассказа «Жизнь прекрасна! (покушающимся на самоубийство)» (1885). Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1976. – Т. 3. – С. 236

«Да вот, недалеко искать, месяца два назад умер у нас в городе некий Беликов, учитель греческого языка, мой товарищ. Вы о нем слышали, конечно. Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он всё время прятал его в поднятый воротник. Он носил темные очки, фуфайку, уши закладывал ватой… Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, свое отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни. "