Армейские байки. Из записок замполита - Алексей Павлович Корчагин Страница 3

немного не дотягивало до цифры всех их все потерь за десять лет войны в Афганистане; про спасение детей из чернобыльского реактора, непонятно как там оказавшихся (по его рассказу выходило, что спускался за ними он на парашютной стропе, брал на одну руку по десятку, а второй рукой тянул всё это вверх); про то как еще учась в восьмом классе был зачислен в специальный отряд по отстрелу «воров в законе» и лично застрелил нескольких из них. Причем, на реплики из зала он не обращал внимания принципиально, а если ставился вопрос ребром, излагал такие дикие версии, что сценаристы индийских фильмов повесились бы на собственных тюрбанах от досады, услышав хоть малую часть его отмазок.

Правда, потом оказалось, что форму десантную он у кого-то купил, а на самом деле служил водителем в ракетной части. Но и тут он не сплоховал и шепотом всем присутствующим, пришедшим к нему выяснять правду, поведал, что часть была специальная, экспериментальная, ввиду чего ракетные установки сбрасывали на парашютах, а водители, вроде него, вслед за ними прыгали. Десантную форму им выдавали только «на дембель» или, вот, как ему, при поступлении в училище. И все это в целях конспирации.

А этот посетитель такую ерунду рассказывал. Ну полная лажа. И уже на первом дополнительном вопросе поплыл. Шмулян бы такого себе не позволил.

Всплывшие воспоминания о командире отделения с буйной фантазией, потянули за собой и другие образы из нелегкого курсантского прошлого Андрея Петровича.

А было оно нелегким, потому что Добров, в те молодые годы, слыл человеком нрава не столько буйного, сколько неуемного. И эта черта его натуры, далеко не всегда распространялось на изучение предметов, которые преподавали в училище.

Справедливости ради надо отметить, что таких курсантов как Добров было достаточно много и не всегда они одни были виноваты в плохом усвоении преподаваемых предметов. В каких-то случаях сами предметы были сложноватые, в других случаях – попадались такие преподавательские кадры, у которых, даже, если захочешь – не выучишь.

Вот к примеру «Стрельбу и управление огнем артиллерии» преподавал полковник Куликов. Поначалу он показался солидным и рассудительным, но только до второй лекции, по окончании которой спросил: «Кому и что не понятно из его повествования». Добров решил показаться внимательным слушателем и задал, таки, вопрос. Куликов пристально посмотрел на него и взвинчивая себя от слова к слову стал объяснять: «Сынок! Ну ты что, дол…б, ну что тебе не понятно? Я же все четко объяснил во время лекции…».

После такого ответа не только у Доброва, но и у остальных курсантов навсегда исчезли вопросы к лектору, хотя он всякий раз настаивал, чтобы они не стеснялись и спрашивали, если что-то осталось ими не понятым.

Неудивительно, что при сдаче практической части этого предмета Добров допустил досадную оплошность – не совсем правильно внес коррективы, после чего снаряды стали рваться не ближе к цели, а, ближе к пункту управления огнем. Ну, с кем такого не бывает. Но полковник Куликов, принимавший зачет, тогда, почему-то, вспылил, выгнал Доброва, не дав дострелять до конца. Потом ему, конечно, позволили еще раз управлять огнем артиллерии, дабы честно получить свой зачет, но осадок остался.

Когда, по окончании стрельб, Добров с товарищами загружали дальномеры в машину, к нему подошел Куликов и проникновенно глядя в глаза сказал: «Сынок! Зема, б…дь! Пообещай мне, что ты в артиллерию не попадешь, а? Не дай умереть в стыде и сраме на старости лет! В пехоту, в стройбат, к черту на рога – но только не в артиллерию! Обещаешь? Обещаешь, б…дь?!!».

«Обещаю, – ответил тогда Добров, но добавил, – только ведь не от меня это зависит, товарищ полковник, у нас, ведь, принцип какой в армии – куда Родина пошлет».

«Да, ладно, Родина, – примирительным тоном продолжил Куликов, – главное, чтобы ты пообещал».

Не помогли никакие обещания. Добров был распределен замполитом батареи в артбригаду, где и служил не хуже других, в том числе, хорошо сдавая зачеты по управлению огнем артиллерии.

Или, вот, другой предмет был в училище, тоже особо опасный для окружающих – «Автомобильная подготовка», сдача которого только укрепила Доброва во мнении, что пробелы в подготовке – это еще не повод предаваться унынию и отчаянию, ибо в жизни всегда возможен компромисс.

Доброву с этим предметом просто не повезло: то в наряде стоял, то болел, то еще чего произошло. Пропускал – одним словом. Подготовка к вождению автомобиля тоже прошла в эконом режиме, но уже не по его вине – стандарты были такие – всего четыре раза на КАМАЗе по двадцать минут ездил со скоростью не более 40 км/час. И, пожалуйста, на экзамен, который, его на ГАЗ-66 посадили сдавать.

Кто ни разу ни ездил на ГАЗ-66, тот никогда не сможет отличить хорошую машину от плохой. Вот, ГАЗ-66 – хорошая машина, только коробка передач, естественно, с ручкой для их переключения у нее плохая. Все это находится справа сзади от водителя и, если водитель не опытный, то переключаются эти передачи с таким скрежетом и трудом, что дорога на второй план уходит, а должна бы всегда на первом оставаться.

Добров от сокурсников слышал про эти трудности, но посчитал, что это не повод заваливать экзамен и решительно сел за руль ГАЗ-66. В процессе вождения он пару раз, поставил под сомнение законы физики, сделав упор на инерцию движения и гравитацию Земли одновременно… Один раз, только хорошая реакция, принимавшего экзамен ГАИшника, вовремя остановившего рукой движение рулевого колеса, уберегла автомобиль от встречи с кюветом, а когда они заехали на мост и Добров взялся переключить передачу, представитель ГАИ молниеносно вцепился в руль одной рукой и не отпускал его до тех пор пока мост не оказался позади.

После остановки машины, для высадки Доброва из кабины и принятия туда нового экзаменуемого, лицо капитана-ГАИшника имело цвет недозревшего баклажана. Подполковник Русов – преподаватель по «Автомобильной подготовке», сидевший в той же кабине, вышел из нее вместе с Добровым и без всякой лирики, сходу, эдак, по-отечески, попросил его не садиться за руль больше никогда. Потом в голове Добронравова еще долго звучал эхом голос Русова, вещавший про какую-то «мать», что-то про осла и его бабушку. Это напомнило ему трудовика из его родной школы, который в похожих выражениях объяснял школьникам почему у них плохо получилось очередное изделие. Неожиданно, в конце своей полу матерной речи, Русов сказал: «Сдал! Пошел на …ер!», – и вытирая вспотевший лоб ладонью пошел обратно в кабину. Этот многоопытный преподаватель пошел на компромисс вовсе не по доброте душевной, а, исключительно, для сохранения своего здоровья. Он довольно быстро сообразил, что если