Женщина с большой буквы Ж - Барякина Эльвира Валерьевна Страница 3

Прогресс нравственности

[3 июня 2005 г.]

Не так давно по телевизору показали грудь Джанет Джексон – она выступала на сцене, и у нее слетел бюстгалтер. Вся страна развратилась на десять лет вперед. Судебные иски, возмущенные звонки… Такая беда случилась, что просто не спастись.

Каждый пуританин в отдельности не видит в голой груди ничего зазорного – у кого своя есть, у кого – женина. Но стоит им собраться вместе, и все – титькам бой. Причем никто не борется за то, чтобы грудь не показывали лично ему: он-то сам как-нибудь удержится от грехопадения. Этим борцам всегда хочется, чтобы не смотрели другие.

Цензура (хоть по поводу груди, хоть по поводу политики) – это завуалированная мания величия: я огражу вас, убогих, от беды.

Вон в Северной Корее есть только внутренний Интернет. И только один телеканал. Информация проходит жесточайшую проверку на соответствие идеям Чучхэ.

Вводить цензуру в стране – это в открытую признать свой народ дураком, который не в состоянии отличить хорошее от плохого. Если мы уверены в собственной правоте, то какой смысл скрывать от ближних неправильную точку зрения? Ведь любой здравомыслящий человек сможет разобраться, кто прав, а кто нет.

Правитель, устанавливающий цензуру, расписывается либо в собственной неправоте, либо в дебильности своей нации. Что, кстати, не мешает ему провозглашать ее великой.

Нестыковочка выходит: великий народ, которому не разрешают принимать самостоятельные решения – как маленькому ребенку или сумасшедшему.

Мастер и Мардж

[5 июня 2005 г.]

Мой племянник Джош говорит про себя следующее:

– Да, я гений. Это может подтвердить любой мало-мальски образованный человек.

Образованных людей на свете немного: его герлфрендша Сара, моя сестра Леля и заведующая детсада «Золотой ключик».

О собственной одаренности Джош узнал в пять лет. Он нарисовал несколько улыбающихся пауков с ушами и заявил, что это коллективный портрет детсадовского руководства. Видимо, в отместку заведующая сказала, что рисунок гениален. Тем самым она испортила мальчику жизнь.

Все последующие годы Джош потратил на создание нового в искусстве.

– Ну скажи, о чем тебе говорит рембрандтовский «Портрет старика в красном»? – вопрошал меня племянник. – А мой «Запутавшийся старик» говорит о свободной любви и открытости.

«Старик» Джоша и вправду открыт всему миру: там, где порядочному человеку надлежит иметь трусы, у него имеется огромный хрен, завязанный узлом макраме.

– Хочешь, я продам тебе эту картину?

Это был первый и единственный раз, когда я купила его произведение: мне нужен был презент на День святого Валентина. Хотела бывшему мужу подарить.

Джош осознал, что на мне можно делать деньги.

– Я принес тебе еще трех стариков: «Старик на урановой шахте», «Кокетливый старик в костюме французской горничной» и «Старик, совсем-совсем обедневший».

– Джош, я занимаюсь литературой, а не живописью.

– А я к каждой картине написал по стиху. Вернее, по поэме. Я тебе завтра пришлю рукопись.

– Джош, иди, детка, в жопу.

Но мальчик недаром рос в нашей семье: ослиное упрямство и настойчивость – это у нас в крови.

– Тетя Мардж, ты же знаешь, что хорошо продается! Что ты хочешь, чтобы я написал? Фантастический роман? Что-нибудь про лесбиянок?

– Учебник по китайскому языку. Сейчас эта тема очень актуальна.

– А какой у меня будет гонорар?

– Джош, давай я тебе дам тридцать долларов и ты от меня отстанешь?

– Ну хорошо, я тебе завтра позвоню.

– Пятьдесят долларов – и ты мне не позвонишь ни завтра, ни послезавтра и вообще исчезнешь до конца месяца.

– Тетя Мардж, а ты знаешь, что сейчас можно слетать в космос за деньги? Я тогда уеду еще надольше.

Я не стала говорить, что сейчас можно и похоронить в космосе. А то если Леля прознает о моих намеках, она очень обидится.

Никогда

[12 июня 2005 г.]

Никогда не ношу пистолет. Я его купила после того, как посмотрела фильм про Джеймса Бонда. Ночью мне приснилось, что мистер Бонд угнал мою машину в силу «производственной необходимости». Схватил за ворот, выкинул на обочину и умчался бороться со злом.

Целую неделю я носила пистолет под пиджаком – на манер киношных детективов. Чувствовала себя и преступницей, и королевой мира. Это нечто особенное – ощущать оружие на своем боку.

А потом наступила жара. Кевин участливо глядел на мой пиджак и качал головой. А потом не выдержал:

– У тебя что, радикулит разыгрался?

С тех пор пистолет лежит в хлебнице на кухне. Сейфа у меня нет, в столе его Джош может найти, а если положить пистолет в бельевой шкаф, то тогда не найду его я. В шкафу у меня Бермудский треугольник.

Никогда не ем сало. Мне и своего хватает.

Никогда не пью за рулем. В пятом классе я сломала руку, на школьной фотографии меня запечатлели в гипсе. Гипс мне совершенно не идет.

Никогда не смотрю «Иронию судьбы». Главный герой слишком уж напоминает трюфель: нечто белесое, бесформенное – сомнительного качества и непонятного назначения. За него бьются не потому, что он нужен, а потому, что иначе нечего будет показывать по телику.

Никогда не читаю инструкции к технике. Не осиливаю.

Никогда не пишу ха-ха, размечтались…

Никогда не понимала зачем Герасим утопил Муму. Ведь можно было на пальцах наврать, что утопил. Что, барыня полезла бы в воду проверять?

Никогда не пыталась прыгать с парашютом, запивать огурцы кефиром и баллотироваться в Сенат. Страшно.

Никогда не верила в Деда Мороза. В нашем детсаду его роль исполняла повариха тетя Глаша. «Дед Морозов с титьками не бывает», – сказал мой друг Вовочка. Так он испортил мне половину детства.

Собачье сердце

[15 июня 2005 г.]

Из кухни слышится ласковый бас:

– Ну, песик, ну, милочка, ну съешь еще ложечку!

Барбара, моя домработница, уговаривает Ронского поужинать. Тот воротит сытую харю, страдальчески кряхтит и перебирает лапками.

У нас такой ритуал: Ронский ест собачий корм, только если перед ним долго рассыпаются в комплиментах. При этом он с рождения глух как пень.

Недостатков у Ронского больше даже, чем у меня. Он храпит по ночам, роняет слюни на гостей; он до сих пор не усвоил, что задирать ногу на швабру – признак дурного тона.

Гладить Ронского без омерзения можно один раз в месяц – после того, как его вымоют в пэт-сервисе. В остальное время он пахнет либо моими сигаретами, либо самим собой. Не знаю, что хуже.

– Жалко, что мопсов нельзя отдать на благотворительность, – вздыхает Джош. – Тогда от него была бы польза: ты списала бы с налогов его стоимость.

Их отношения изначально не сложились: Ронский-Понский постоянно жрет Джошевы ботинки. Он считает, что они гораздо вкуснее собачьего корма.

Джош орет на него матом, но Ронскому по фиг: он все равно ничего не слышит.

– Ты ему в картинках изобрази, как ты его не любишь, – посоветовала однажды Барбара.

В результате Джош вдохновился на серию полотен под названием «Пиздец Ронскому-Понскому». По исполнению они весьма напоминают средневековые гравюры о страданиях святых: «Ронский в пасти у льва», «Усекновение главы Ронского», «Ронский после обработки кремом для удаления волос в зоне бикини».

Барбара на кухне сокрушается: бедная собачка опять ничего не покушала. А зачем ему? Он сегодня уже глодал мой банный халат – вот и наелся.

Господин мой – время

[18 июня 2005 г.]

Зашла я сегодня в универмаг – смотрю: купальники для девчонок двух-трех лет. Трусики и верх – все как положено.

И– эх! В наше время лифчик был знаком инициации. Мы мечтали обзавестись им почти так же сильно, как проколоть уши. Мы до слез спорили с родителями:

– Не пойду купаться в одних трусах! У меня – во!

«Во» пока что было скромным: так, две кочки на бескрайней равнине. Но это не имело значения: мы свято верили, что они тоже заслуживают ландшафтного декора. Мы примеряли мамины бюстгальтеры, разглядывали себя в зеркале и констатировали факт: гадкий утенок в лифчике тут же становится лебедью.