Петер Карваш - Чёрт не дремлет (сборник) Страница 32

Поскольку Коса знали как опытного общественника, его только чудом не выбрали в председатели месткома. Зато поручений ему прибавили: ведь каждый подтвердит, что Барнабаш Кос никогда ни с кем не спорил, по части музыки всегда был безупречен, а в отношениях с людьми — просто золотой парень. В остальном жизнь Барнабаша Коса не изменилась, только однажды во время концерта он сыграл на своём треугольнике одну нежную ноту с опозданием на целых три четверти такта, ибо посреди симфонии Чайковского ему вдруг пришло в голову, что не мешало бы всё же проявить хоть некоторую инициативу.

Как раз в это время назначалась центральная репертуарная комиссия, которую составляли обычно из выдающихся композиторов, солистов и музыкантов. В руководстве оркестра шли жаркие споры о том, должен ли представлять оркестр первый дирижёр или второй, поскольку первый лучше подготовлен и обладает более широким кругозором, а последний прекрасно умеет ладить с людьми и лучше защитит интересы оркестра. Не договорившись, члены руководства пришли к выводу, что вся эта комиссия будет простой формальностью и что вполне достаточно послать концертмейстера. Концертмейстер, однако, питал врождённое отвращение (на нервной почве) ко всякого рода комиссиям.

Так в жизнь Барнабаша Коса вошли новые паузы, или, вернее, allegro vivace[19], ибо комиссия заседала отнюдь не формально, были там и весьма темпераментные схватки из-за репертуара, споры о всех значительных концертах и о множестве других вещей. В ходе дебатов, развёртывавшихся, как правило, в звучании между forte и fortissimo [20], Барнабаш Кос сохранял привычную для него дисциплину, чем невольно приводил всех в трепет. Когда в вышестоящих органах начали накапливаться обвинения и жалобы на членов репертуарной комиссии, на Барнабаша Коса никто не жаловался и никто его не обвинял. Отсюда следовало, что он — человек рассудительный, справедливый, хорошо относящийся к людям, а как специалист — совершенно очевидно на высоте.

Потом Барнабаш Кос заседал ещё в комиссии по делам музыкальной молодёжи (КММ), в комиссии по концертам камерной классики (4 К), в комиссии по проведению года Яна Левослава Беллы[21] (так называемая comissia bella[22])и в комиссии по более глубокому изучению квартсекст аккорда, и всюду показал себя как человек порядочный, умеющий отлично обходиться с людьми и пользующийся всеобщей симпатией- Так и получилось, что в руководящих учреждениях, при создания комиссий по делам искусства, уже просто между делом замечали:

— Гм, да, а от музыкантов пригласите Коса.

С композиторами, дирижёрами, виртуозами было много возни: у них были свои собственные взгляды, и они изо всех сил старались провести их в жизнь. Они вечно куда-то торопились, были заняты какими-то специальными проблемами, — словом, были отпетыми индивидуалистами. Барнабаш Кос ничем подобным не страдал. Кроме того, он никогда не опаздывал ни с какой работой и поэтому не нервничал. Это был человек уравновешенный, корректный, с которым всё шло гладко.

Ни в многочисленных комитетах, ни в президиумах, где он частенько заседал, ни на совещаниях, которые созывались вышестоящими организациями, с ним одним не было никаких недоразумений. Он оказался во всех отношениях подходящим человеком. Когда какой-нибудь вспыльчивый индивидуалист боролся за свою крайне субъективистскую (какой же ещё она могла быть?) точку зрения и задерживал этим гладкий и безболезненный ход собрания, любители быстрых решений наклонялись друг к другу и с горечью шептали:

— Да, это не то, что наш Барнабаш Кос…

Таким образом, Барнабаш Кос выполнял свои общественные обязанности, подавал пример, сиял и при этом мечтал об оригинальной сюите, в которую, например, была бы включена беседа двух ландышей, и на его долю пришлось бы сорок восемь тактов соло на треугольнике.

Как нарочно, именно в это время директора оркестра отозвали с работы и перевели куда-то в управление. Собралось важное совещание, чтобы наметить кандидатуру нового директора. Спорили долго. Первый дирижёр не годился, ибо, как нам уже известно, он не умел работать с людьми. У второго была не столь хорошая подготовка и не столь широкий кругозор, как у первого. Подумали было о выдающемся композиторе, но он был прежде; всего выдающимся композитором. Потом думали о малоизвестном композиторе, но он был мало известен… Шла речь и об одном музыкальном критике, но о нём говорили недолго. Наконец кто-то, — и снова невозможно указать точно, кто именно, — в полном отчаянии воскликнул:

— А что, товарищи, не сделать ли нам директором Барнабаша Коса?!

Эти слова не следовало произносить. Сразу же попросил слова товарищ Вавречка, тот самый, который в своё время руководил профучебой и который волею судеб был послан на это совещание. Он сказал:

— Здесь кто-то с насмешкой и высокомерно отозвался о товарище Косе. Я знаю товарища Коса. Я руководил его обучением, а учился он в смене, которая уже дала стране двух орденоносцев, четырёх руководителей предприятий и тридцать ударников. Например, товарищ Мелих стал директором типографии, и отличным директором! Товарищ Янкович является одним из наших талантливейших главных редакторов! Я лично доверяю товарищу Косу и недооценку его деловых качеств считаю неуместной.

Разговор быстро перевели на другое и горячо заспорили о возможных кандидатах. Против одного возражали смычковые, против другого — медные, против третьего — деревянные; у одного было мало таланта, у другого — много недругов, у остальных и того и другого поровну.

Совещание так ничего и не решило: ни на ком не могли сойтись, все кандидатуры вызывали принципиальные возражения.

Когда об этом узнали в соответствующем учреждении, то сказали:

— Смотрите-ка, Барнабаш Кос! Добился-таки! Играл на треугольнике… Тише воды был… А теперь — в директоры? Ну что ж, посмотрим!

Посмотрели — и решили. Когда Барнабаш Кос получил приказ, он добродушно усмехнулся и подумал, что следовало бы этот случай описать в газете как пример бюрократизма или чего-то ещё, что привело к такой смешной путанице с адресами. Почти два дня он со всё возрастающим опасением искал настоящего адресата, а когда, наконец, доподлинно узнал, что адресат вес-таки он сам — упал в обморок.

Очнувшись, он отправился в соответствующее учреждение и заявил:

— Простите, но это роковая ошибка.

— Нет, — отвечали ему. — Это излишняя скромность. Ты уже проявил себя, а теперь постарайся не подвести нас.

— Но ведь я, — трепеща, сказал Барнабаш Кос, — наверняка подведу. Я на треугольнике играю… У меня нет ни знаний, ни авторитета, ни, так сказать…

— Нас информировали, — ответили ему. — Мы обсуждали. Мы знаем, что ты хорошо проявил себя.

Барнабаш Кос обошёл все соответствующие учреждения и всюду терпеливо объяснял, что он играет на треугольнике.

— Товарищ Мелих был печатником, а теперь прекрасный директор! А главный редактор Янкович? Что он — родился главным редактором? Нет, он родился грудным младенцем.

И Косу приводили ещё сотню примеров того, как молодые, способные, талантливые люди оправдывали возлагавшиеся на них надежды. Примеров могли бы привести ещё тысячу, но Барнабаш Кос уже не слушал.

Через неделю он сложил оружие и начал руководить.

Паузы кончились. Трудно поверить, сколько нужно приложить стараний и искусства, чтобы каждый день уклоняться от стольких решений, от необходимости высказать чёткую точку зрения, определённые взгляды. Как сладка жизнь четырёхкратного уполномоченного! Но руководитель?! Ведь от руководителя чёрт знает почему хотят, чтобы он руководил…

Природа, однако, имела в виду и такие случаи и снабдила свои творения благословенной способностью приспосабливаться к обстоятельствам. Примерно через неделю Барнабаш Кос научился говорить с внушительным видом:

— Это ценное предложение заслуживает, как мне кажется, того, чтобы мы в настоящее время его детально продумали и в соответствующем случае предприняли некоторые шаги.

Или:

— Здесь нужно энергично вмешаться. В духе указаний, которые мною получены, я полагаю, что это можно более или менее одобрить или, смотря по обстоятельствам, и не одобрять.

— Об этом стоит подумать. Обсудим. При случае. Напомните мне об этом. Да. Да. Да.

Или чаще всего:

— Это решит самостоятельно надлежащий работник в соответствии с положением на своём участке.

Слова «по существу, собственно, как-нибудь, кстати, при случае» стали по существу основными компонентами речи Барнабаша Коса.

Никто не знает как, но оркестр продолжал свою жизнь и творчество; своим чередом шли репетиции, смотры и концерты, люди ходили или не ходили на них, хлопали или молча не одобряли, и всё шло старой, проторённой дорогой. Среди начальников и подчинённых Коса одни считали его «практически абсолютно неспособным», пожимали плечами и весьма многозначительно усмехались: «Дожили!.. могу поспорить, он там и месяца не продержится, свернёт себе шею». Иные говорили: «Он работает не хуже, чем любой другой. Но с прежним ему не сравниться, если он даже разорвётся на части». Третьи, наконец, были ко всему безразличны, дули в тромбон или диктовали циркуляры, а кто у них директор — их не касалось. Словом, твёрдо известно одно: никто не заявил во всеуслышание: «Барнабаш Кос не способен руководить симфоническим оркестром, его назначение— это недоразумение, результат полного незнания людей и обстановки».