Губерман Игорь - Игорь Миронович Губерман Страница 37

ищущий возможность прокормиться.

Все ночью спит: недвижны воды,

затихли распри, склоки, розни,

и злоумышленник природы —

еврей во сне готовит козни.

Везде на всех похож еврей,

он дубом дуб в дубовой роще,

но где труднее — он умней,

а где полегче — он попроще.

Ни одной чумной бацилле

не приснится резвость Цили.

А блеснувшая монета

в ней рождает скорость света.

Это кто, благоухая,

сам себя несет, как булку?

Это вышла тетя Хая

с новым мужем на прогулку.

Еврей везде еврею рад,

в евреях зная толк,

еврей еврею — друг и брат,

а также — чек и долг.

В истории бывают ночь и день,

и сумерки, и зори, и закаты,

но длится если пасмурная тень,

то здесь уже евреи виноваты.

Ту тайну, что нашептывает сердце,

мы разумом постичь бы не могли:

еврейское умение вертеться

влияет на вращение Земли.

Неожиданным открытием убиты,

мы разводим в изумлении руками,

ибо думали, как все антисемиты,

что евреи не бывают дураками.

В лабиринтах, капканах и каверзах

рос

мой текущий сквозь вечность народ;

даже нос у еврея висит, как вопрос,

опрокинутый наоборот.

От ловкости еврейской не спастись:

прожив на русской почве срок большой,

они даже смогли обзавестись

загадочной славянскою душой.

Мне приятно, что мой соплеменник

при житейском раскладе поганом

в хитроумии поиска денег

делит первенство только с цыганом.

Евреи уезжают налегке,

кидая барахло в узлах и грудах,

чтоб легче сочинялось вдалеке

о брошенных дворцах и изумрудах.

Так сюда евреи побежали,

словно это умысел злодейский:

в мире ни одной еще державе

даром не сошел набег еврейский.

Еврею от Бога завещано,

что, душу и ум ублажая,

мы любим культуру, как женщину,

поэтому слаще — чужая.

Из-за гор и лесов, из-за синих морей,

кроме родственных жарких приветов,

непременно привозит еврею еврей

миллионы полезных советов.

Загробный быт — комфорт и чудо;

когда б там было неприятно,

то хоть один еврей оттуда

уже сыскал бы путь обратно

УВЫ, ПОДКОВОЙ СЧАСТЬЯ МОЕГО

КОГО-ТО ПОДКОВАЛИ НЕ ТОГО

Вчерашнюю отжив судьбу свою,

нисколько не жалея о пропаже,

сейчас перед сегодняшней стою —

нелепый, как монах на женском пляже.

Декарт существовал, поскольку

мыслил,

умея средства к жизни добывать,

а я хотя и мыслю в этом смысле,

но этим не могу существовать.

Я пить могу в любом подвале,

за ночью ночь могу я пить,

когда б в уплату принимали

мою готовность заплатить.

Главное в питье — эффект начала,

надо по нему соображать:

если после первой полегчало —

значит, можно смело продолжать.

Вчера я пил на склоне дня

среди седых мужей науки;

когда б там не было меня.

то я бы умер там со скуки.

Ценя гармонию в природе

(а морда пьяная — погана),

ко мне умеренность приходит

в районе третьего стакана.

Кофейным запахом пригреты,

всегда со мной теперь с утра

сидят до первой сигареты

две дуры — вялость и хандра.

С людьми я избегаю откровений,

не делаю для близости ни шага,

распахнута для всех прикосновений

одна лишь туалетная бумага.

И я носил венец терновый

и был отъявленным красавцем,

но я, готовясь к жизни новой,

постриг его в супы мерзавцам.

Я учился часто и легко,

я любого знания глоток

впитывал настолько глубоко,

что уже найти его не мог.

Увы, не стану я богаче

и не скоплю ни малой малости,

Бог ловит блох моей удачи

и ногтем щелкает без жалости.

От боязни пути коллективного

я из чувства почти инстинктивного

рассуждаю всегда от противного

и порою — от очень противного.

Сижу с утра до вечера

с понурой головой:

совсем нести мне нечего

на рынок мировой.

Полным неудачником я не был,

сдобрен только горечью мой мед;

даже если деньги кинут с неба,

мне монета шишку нашибет.

Вон живет он, люди часто врут,

все святыни хая и хуля,

а меж тем я чист, как изумруд,

и в душе святого — до хуя.

Единство вкуса, запаха и цвета

в гармонии с блаженством интеллекта

являет нам тарелка винегрета,

бутылкой довершаясь до комплекта.