Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник) Страница 4

Не только по воскресеньям, но даже в будни, несмотря на занятость, Юрий Андреевич обедал дома. Он тщательно мылся любимым мылом «красный мак», крепко вытирался махровым полотенцем, бережно расчесывал редкие волосы и шел к столу, приговаривая:

— После честного труда — выпить рюмку нет вреда…

И слегка дрожащей рукой наполнял рюмку водочкой.

А вот на наряды для дочери и жены Юрий Андреевич был скуповат. У Марьи Павловны имелось всего два платья: домашнее — из цветастого штапельного полотна и выходное — из голубой шерсти. Марья Павловна пятый год просила мужа купить ей шубу из цигейки, но он в ответ зло сверкал глазами и отвечал лаконично:

— Рано!

У Зоеньки кроме коричневой ученической формы, в которой она ходила и в техникум, была еще юбка из той же голубой шерсти, что и мамино выходное платье, и белая капроновая блузка. Зимой Зоя надевала коротенький залоснившийся овчинный тулупчик. Весной и летом носила бежевое пальто из габардина, переделанное из папиного макинтоша.

Ни одной пары хорошеньких туфелек не было у Зоеньки, только грубые уличные на микропористой подошве. Однажды Зоя попросила у подружки красненькие лодочки. Юрий Андреевич, увидев Зойку, побледнел от гнева и приказал лодочки снять, неслыханно оскорбив дочь:

— Вырядилась, как шлюха!

Сам Юрий Андреевич тоже щеголем не был, выглядел, как говорится, зимой и летом одним цветом: синее диагоналевое галифе с малиновым кантом, купленное по случаю в скупке, синяя сатиновая рубаха и черный галстук военного образца, протертый на узле, коричневый пиджак с ватными, по старой моде, квадратными плечами— вот и весь наряд. Что бросалось в глаза — так это начищенные до умопомрачения ладные Хромовые сапоги. Чистил он их сам, причем ежедневно, мазь употреблял самую лучшую. В холода он носил серую полковничью папаху и шинель, понятно без погон, со штатскими пуговицами. Когда он шел по улице — высокий, все еще статный, с суровым лицом, — многие принимали его за старшего офицера, ушедшего на покой с приличной пенсией. Некоторые, хорошо воспитанные молодые военные, прибывавшие в Краюху в отпуск, и милиционеры, охранявшие отделение банка, ему козыряли. Для усиления впечатления Юрий Андреевич носил пшеничные усы, совсем как у лихого кавалериста. Дома Юрий Андреевич немедленно переоблачался в полосатую черно-зеленую пижаму и в спортивные тапочки с дырками для шнурков.

Дом у Христофоровых был свой. Юрий Андреевич купил его удачно. До него в доме этом тихо доживала век пенсионерка-учительница, дети которой давно разлетелись из Краюхи. Христофоровы внимательно приглядывались к будущему своему владению, прикидывали, как будет выглядеть дом, если его по-настоящему обиходить — подвести три новых бревна, обшить тесом, оштукатурить да покрасить крышу медянкой или суриком.

Дом достался Юрию Андреевичу хотя и дорого, а по существу за пустяк. Пенсионерка отдала богу душу в мае 1947 года, и через полгода торопливые наследники за трехкомнатный дом на каменном фундаменте, с садом и беседкой взяли пятьдесят тысяч.

А через месяц — денежная реформа.

Сейчас домик как игрушка, крыша блестит, ворота новые. Внутри чисто, но красного дерева, конечно, нет. Мебель только самая необходимая — березовый стол, стулья местного производства, на окошках недорогие тюлевые занавески, на полу половички из разноцветных тряпок. Зато много цветов — два роскошных фикуса, куст китайской розы, три горшка с геранью и гордость Марьи Павловны — великолепная бегония.

Конечно, читателя сейчас интересует не гардероб Христофоровых, и даже не история покупки дома, и уж понятно не герань, а как Юрий Андреевич добыл миллионы.

Можно ли, получая хотя и приличную заработную, плату — тысячу четыреста рублей, с семьей в три человека скопить два миллиона? Конечно, не скопить. Значит, Юрий Андреевич эти деньги не заработал. Тогда где же он их добыл? Украл? Ну, зачем же так грубо судить Юрия Андреевича? Даже представить нельзя, чтобы этот солидный пожилой человек запустил руку в чужой карман, лез ночью в чужое окно, выгребал из учрежденческой кассы крупные купюры. Он, поразмыслив над некоторыми вопросами краюхинского товарооборота, лишь слегка организовал этот денежный поток, направил его в нужное русло. Вот и все!

На всю жизнь запомнид Юрий Андреевич запах отцовского магазина, а пахло в нем по-особенному — дрожжами, льняным маслом, халвой, мукой.

До сих пор, входя в продовольственный магазин Краюхинского торга, Христофоров с удовольствием вдыхает этот волнительный для него букет. Так и видит, как его располневшая мамаша нацеживает из оцинкованного бака фунтовую кружку льняного масла, а потом бережно, через воронку, переливает покупателю в бутылку. И сам Юрочка Христофоров, гимназист третьего класса, скинув ранец и переодевшись, помогает приказчику принимать товар. Приказчику далеко за пятьдесят, но все — и покупатели и хозяева — зовут его Платоша.

Был один момент, на долгие годы осветивший Юрочке смысл жизни. Привезли новый товар и среди прочего — новинку, карамель «каприз» в яркой, глянцевой красно-синей обертке. Юрочка без разрешения развернул карамельку и положил в рот. Приказчик, покачав, головой, заметил:

— Не дело, Юрий Андреевич! Папенька не любит, когда в магазине кушают, да и покупатели это не уважают.

Маменька разъяснила:

— Что ты, Платоша, ребенка оговариваешь? Он свое добро скушал, не чужое… Возьми, Юрочка, еще, или хочешь бонбошек…

И посмотрела вокруг умиротворенно — вон, мол, сколько своего добра. Юрочка, однако, больше карамелек не взял и бонбошками тоже пренебрег. Платоша маменьку не особенно уважал и мог доложить папеньке, а папенька, во гневе бывал лют и, несмотря на третий класс, мог всыпать, как приготовишке.

Но маменькины слова про свое добро крепко запали в душу.

А какое удовольствие было помогать отцу подсчитывать выручку! Ассигнации старший Христофоров считал сам, доверяя сыну только серебро и медяки. Юрочка сортировал полтинник к полтиннику, четвертак к четвертаку, завертывал тяжелые столбики в бумагу и химическим карандашом писал сумму.

Правда, однажды этого удовольствия Юрочку лишили почти на всю зиму — не оправдал доверия.

Ежедневно после подсчета папенька выдавал сыну пятачок, приговаривая:

— Получи заслуженные.

Пятаки Юрочка менял по мере, накопления на серебро, а с рублем шел в сберегательную кассу. Случилось, что до десятин рублей не хватило всего двадцати копеек, а хотелось поскорее округлить вклад, и Юрочка не выдержал, самовольно позаимствовал из выручки двугривенный и незаметно опустил его в карман. А папенька, как назло, увидел.

Боже ты мой, что потом было! Папенька приказал выложить, двугривенный на стол, спустить штаны и молча высек наследника сыромятным ремнем до кровавых полос, дополнил экзекуцию подзатыльником и подвел итог:

— Забудешь, сукин сын, как у своих воровать!

Маменька вечером мазала Юрочкин зад прокипяченным льняным маслом и шептала:

— Дурачок! Ты бы у меня попросил.

Сыну и больно было и стыдно, но чувство реальности даже в этот трагический момент ему не изменило. Он совершенно трезво внес поправку:

— Не говорите, маменька, глупостей. У вас же ни гроша нет.

И уязвил мать в самое больное место. Христофоров жену от денег избавил раз и навсегда.

Но мать сдалась не сразу:

— Нет, есть… надо умеючи…

В Краюхе Юрий Андреевич появился неожиданно. Осесть в одном месте, прекратить скитания По городам и весям Христофорова вынудили многие обстоятельства морально-этического характера. Да и надоело мотаться по Дальнему Востоку, по глубинным леспромхозам, базам райпотребсоюзов, заведовать сельмагами в таежных селах. Краюха, понятно, не столица, но все же город.

Первые два года Юрий Андреевич волновался, вскакивал по ночам от шагов запоздалых прохожих, вообще нервничал. Потом мысли о всесоюзном розыске стали навещать его все реже и реже. Средства на обзаведение были, хватило и на дом и на многое другое.

На работу Юрий Андреевич определился только спустя месяц после приезда, когда пригляделся, принюхался к обстановке. На первое время взялся руководить сапожной мастерской артели инвалидов «Коопремонт». Новой обуви в мастерской не шили — не было ни материала, ни опытных мастеров. Чинили обувь до прихода Юрия Андреевича скверно, на подметки ставили тяжелую, как свинец, резину, материалов не хватало, даже дратву не смолили, — нечем.

Через полгода мастерскую нельзя было узнать. Сначала Юрий Андреевич организовал скупку старой обуви у населения и пустил ее на материалы; умаслил работников горплана — и ему подбросили микропорки. Его внушительная фигура и серьезность действовали убеждающе. И пошло: вместо уволенных двух пьяниц мастеров нашел хорошего старичка пенсионера, а тот обучил девчат.