Георгий Дзюба - Во всём виноват Гоголь Страница 4

— Все против меня, — решил джентльмен и привычно запустил в Плюшку сначала подушку, затем горсть мелких помидоров, а потом и ботинок… После этого он ещё раз пошарил по кровати рукой, зацепил какие-то бесполезные для воспитания своего не вполне верного друга дамские кружева, а уже под ними с удовлетворением нащупал плойку для укладки волос, которую тут же ловко и без всякого замаха тоже запустил в собаку. Но на этот раз в Плюшку он сильно промазал и попал точно в великолепную девушку Айгуль, что именно в эту минуту выросла в дверном проёме вместе с жасминами, которые с её пришествием «…понеслись по всей комнате».

Айгуль не сразу прониклась драматизмом происходящих событий, ибо искренне обрадовалась тому, что её любимая плойка, пропавшая днём ранее, наконец-то нашлась…

Надо сказать, что Айгуль Ахдамова на самом деле являлась собой двадцатисемилетней красавицей из восточного города Целинограда и здесь находилась по делу, ибо состояла на службе в широкопрофильном книготорговом заведении, принадлежащем этому рассерженному мужчине, распространяющему по спальной комнате стабильный запах обычного чеснока, маринованного лука, сивухи и не пойми чего ещё. К необъяснимому духу, сопровождающему её хозяина по жизни везде и всюду, она уже давно принюхалась и привыкла, а вот чесночный запах Айгуль признавала только в плове, а потому сейчас она мелко наморщила носик, но от этого стала ещё краше. Чаще всего в столь поздние вечерние часы Айгуль бродила по лабиринтам квартиры своего шефа в откровенном дезабилье, но сегодня и она была не совсем такой, какой привык её видеть хозяин. Сегодня она сама себе постановила поиграть с шефом в ванильку, а потому нацепила на себя огромные тёмные очки, маечку «I love London» в облипку, прозрачную капроновую юбчонку в ромашках и цветные балетки. Больше она сегодня на себя ничего не нацепляла, но и это казалось неприличным множеством неподдающихся исчислению нарядов.

В тонкую ванильную сигаретку, что взросленькая девочка-ванилька Айгуль картинно держала сомкнутыми пальчиками, как раз и угодила так нежданно-негаданно нашедшаяся плойка, что, впрочем, ощутимого вреда им не нанесла, а потому Айгуль в целом оставалась такой же по-ангельски милой и приветливой, какой её и привык знать Пётр Октябринович Мудрецов. Хотя заметим, что для соблюдения своей служебно-протокольной недоступности всего лишь минутку спустя Айгулька кокетливо прикинулась обиженной таким отношением к её любимой плойке даже несколько более обычного, но это её сделало ещё привлекательнее и прелестнее, чем написано тремя строками ранее.

Надо сказать, что непредсказуемые повороты событий в спальне у господина П. О. Мудрецова и до сего дня случались не раз, к чему Айгуль уже успела в целом порядочно приспособиться. Вместе с тем сейчас глаза Петра Октябриновича Айгульке всё же показались необыкновенно бессмысленными. Привиделось, что сейчас её шеф лежал в полном безразличии ко всему, утратив интерес ко всякой, возможно даже и к интимной жизни, что её тотчас немало озадачило. Более того, сейчас Мудрецов глянул на неё так зло и неприветливо, как смотрит самый отъявленный двоечник на самую нелюбимую учительницу самого туманного и малопонятного ему школьного предмета. Словом, полный неадекват в его взгляде Айгуль тонко подцепила своим прекрасным взором и с тревогой принялась оглядываться вокруг, но ничего подозрительного вокруг своего хозяина она не нашла. А тот продолжал ещё более отчётливо грустнеть и неприлично высказываться матерными формулировками по широкому кругу вопросов. Плюшка сначала внимательно слушал хозяина и кивал головой, а затем высунул морду из-под шкафа и принялся скулить, как бы всецело соглашаясь с точкой зрения шефа на сложившуюся в спальной комнате ситуацию.

— И хорошо ещё, что я сегодня не надела школьный передник, пионерский галстук и не нацепила газовые бантики, — подумала Ахдамова и теперь уже без кокетства опасливо прошептала: — Что случилось, Петушок? Где был, милый?

— Где-где, — раздражённо повторил Мудрецов, добавив сюда точно в рифму нецензурный адрес своего пребывания, и замолчал. И надо сказать, что если бы Мудрецов не замолчал, то нашёл бы для этого эпизода слова и похлеще, зато посыпались бы они из него, как из рога изобилия. Так уж он был устроен, этот господин Мудрецов. По прямому долгу службы ему приходилось выпивать нередко, однако в трезвом и в полутрезвом состоянии, как сейчас, господин Мудрецов всегда был больше молчаливым товарищем, чем разговорчивым, почему в городе NN и заслуженно считался умным человеком. Он всегда слыл здесь также и непростым человеком, поскольку имел «…благородное побуждение к просвещению, то есть к чтению книг, содержанием которых не затруднялся». Петру Октябриновичу и правда было совершенно безразлично, изюминки ли это моднейшего нового реализма, научно-популярная фантастика в виде министерской программы развития Дальнего или Ближнего Востока в двух томах или учебник начертательной геометрии. Большущей душевной отрадой для господина Мудрецова в такие часы знакомства с очередным источником знаний было расслабленно валяться на кровати и чтобы книжонку ему читала шустрая девчонка с умопомрачительной фигуркой, смазливым, пусть даже и без признаков печати интеллекта, личиком и задатками театральной актриски. И надо сказать, что всем этим сведённым воедино редкостным особенностям девичьего таланта в полной мере соответствовала Айгуль Ахдамова. За фигуру, дикцию и душевную драматургию Мудрецов Айгульку практически боготворил. Обычно её художественное чтение, сопровождаемое всякими танцевальными штучками, кошачьими выкрутасами с зонтиками, пломбиром, вареньем и морковками, пантомимической демонстрацией косинусов и весёлых мышек-норушек или Василисы Прекрасной на уроке физкультуры порой так улыбало и заводило Мудрецова, что он требовал от неё перечитывать полюбившийся, хоть уже и прочтённый абзац снова и снова.

Нередко, но по большей части в конце прочтённого параграфа или главы, Айгуль решительно и беспощадно сдёргивала с себя и разбрасывала по комнате всякие шляпки, ленточки, колготки или подвязки, словом, всё, что в те минуты на ней висело, и устраивала для него ещё и прочий концерт. При удачно подвернувшемся ей тексте, то есть время от времени, хотя и ежедневно, она яростно отбивалась от мнимого нападения на неё какого-нибудь монстра или маньяка. Либо наоборот, она совсем не отбивалась от монстра или маньяка, а понарошку обречённо и обессиленно рюмсала, подвывала и драматически царапала подушку, будто бы сдаваясь на милость этому неукротимому насильнику и грубому правонарушителю, одержавшему над ней победу.

И тогда Мудрецов участливо и огорчённо хватался обеими руками за свою голову или успокоительно поглаживал ими свою хитрющую, как Плюшка, актриску или вообще не за себя или Айгуль хватался-гладился он, чтобы утешить или выручить девушку, а хватался он за фотоаппарат. И надо сказать, что снимки у Петра Октябриновича Мудрецова всегда получались весьма приличными. И будь он хоть бы чуть более предприимчив и расчетлив — все клюквенные журналы краевого центра стояли бы давно у его персонального подъезда в бесконечной очереди за чрезвычайно смотрибельным и качественным материалом, а сам Мудрецов точно получил бы уже какую-то большую гламурную премию от культуры и широкое общественное признание. Да и Айгуль давно бы уже и точно взошла бы из его спальной комнаты на региональный небосклон в образе звезды главной величины прилегающей местности, официального лица или тела какой-нибудь заметной городской партии, а то и универмага первой шеренги.

Но сегодня что-то было не так…

Глава III

В искрах трудового порыва

— Читай мне всё это сейчас же и немедленно, — наконец очнулся Мудрецов и бросил Ахдамовой несколько словно изжёванных коровой машинописных листков, а вдогонку как-то уж совсем скорбно склонил голову и застыл перед ней, словно перед самой ближней роднёй ещё не остывшего покойника.

— Читать с выраженьицем, Пётр Октябринович, читать как всегда?

— Читай! Как попало читай, — почти взревел Мудрецов, на что Айгуль, внешне послушно и кротко, захлопала ресницами, но её глаза предательски засияли привычными для них в такие минуты искрами трудового порыва.

— Павел Иванович Чичиков — самый яркий человек и герой поэмы Н. Гоголя «Мёртвые души», о котором в сознании нашего любимого города NN безнаказанно и нагло насаждается вредоносное представление, — принялась девушка за вязь незнакомых ей фактов. — Сочиняя скверное мнение о П. И. Чичикове и его боевых друзьях, а также извращённо дискредитируя подлинных благодетелей нашего города с употреблением их имён в нарицательном состоянии, безответственные должностные и другие понаехавшие сюда лица липко клеят маякам классики и городского бизнеса форменную чернуху. К выборам они вспомнили о том, что из-под палки слышали в школе, и иносказательно принялись нести такую хрень, что просто закачаешься, — глубоко вздохнула Айгуль. — Вы, наверное, думаете, что я защищаю калифорнийских серых китов нашего райбизнеса Евстрата Акакиевича Мстюкина и Деню Гробороя? Нет, нет и ещё раз нет! Да, я ограждаю, но не потому, что их семьи живут за пределами выжившей из ума Европы. Я отвергаю претензии всех дрессированных политиков и районных PR-технологов также и от флагманов среднего предпринимательства в лице С. К. Хвата-Залепухина и А. С. Центнера, а также от капитанов мелкой розницы вроде Навроди Вилена Кузьмича, Аглавяна Сержика (Боулинга), Эдика Хайгуллина-мл. и других тт., и не потому, что они безгрешны. Грешны, так как в наш бюджет они дают не сто, как хотелось бы нам — избирателям, а лишь пятьдесят девять и восемьдесят шесть сотых процента средств от общих поступлений в казну. Коню понятно, что эти люди — классики своего дела, но зачем же их втыкать в параллели героям литературной классики?..