Задохнуться можно - Вудхаус Пэлем Грэнвил Страница 4

– Конечно.

– А что до тети Констанс…

Ронни помрачнел; он вообще мрачнел, думая о леди Констанс Кибл. Когда последний из Фишей, единственный сын леди Джулии, племянник лорда Эмсворта, сообщил, что женится на хористке, отзывы были, скажем так, разные. Одни – получше, другие – похуже.

Дворецкий Бидж, восемнадцать лет любивший его как сына и сразу полюбивший Сью, был очень рад. Рад был и Галли Трипвуд, который когда-то, в бурной молодости, едва не женился на той, кто стала бы Роналду тещей. Кларенс, девятый граф, проговорил: «О! А?» – и вернулся к мыслям о свинье.

Протесты, как обычно бывает, исходили от женщин. У них всегда нет-нет, да есть сословные предрассудки. На честную бедность, в сущности, они смотрят иначе, чем Бёрнс. Мы знаем, что думала леди Джулия. Не лучше относилась к предстоящему браку и сестра ее, Констанс, которую явственно ужасало пятно на славном гербе. Чувств своих она не скрывала, то глубоко вздыхая, то сухо поджимая губы. Теперь мы поймем, почему Ронни помрачнел.

– Что до тети Констанс…

Собирался он сказать, чтобы в случае чего Сью дала ей по уху; собирался – но не сказал, ибо из дома вынырнул молодой человек с юрким рыльцем, подвитыми бачками и мерзкими усиками. Помешкав на пороге, он увидел юного Фиша и нырнул обратно. Юный Фиш напряженно смотрел ему вслед.

– У, гад! – заметил он, мягко скрипнув зубами. П. Фробишер Пилбем всегда будил в нем зверя. – Наверное, тебя ищет.

Сью забеспокоилась:

– Ну что ты! Мы совсем не общаемся.

– Он к тебе не вяжется?

– Нет-нет!

– Вообще, что он тут делает? Вроде бы уехал.

– Наверное, лорд Эмсворт попросил его остаться. Нам-то что, в конце концов?

– Он посылал тебе цветы.

– Да, но…

– И тогда, в ресторане…

– Да-да. Ты больше не ревнуешь?

– Я? – удивился Ронни. – Ну что ты!

Сью не успокоилась. Она хотела покончить с этим раз и навсегда. Единственной тучкой на небесах ее счастья были те самые свойства Ронни, на которые намекал Хьюго в беседе с Монти Бодкином. Она понять не могла, какая ревность, если ты любишь. У нее был ясный, детский ум.

– Значит, не будешь волноваться?

– Ну что ты!

– И вообще ревновать не будешь?

– Конечно, нет. Только…

– Да?

– Очень уж я розовый!

– Самый красивый цвет. Ангелы тоже розовые. Я тебя люблю.

– Правда?

– Правда.

– А не разлюбишь?

– Какой ты глупый!

– Да, знаю… А вдруг разлюбишь?

– Скорей уж ты разлюбишь меня.

– Что ты говоришь!

– Приедет твоя мама…

– Какая чепуха!

– Я ей не понравлюсь.

– Понравишься.

– Не нравлюсь же я твоей тете.

– Тете! То-то я думаю, о чем мы говорили. Так вот, если что, дай ей в ухо. Вынет лорнет – бей.

– А если мама его вынет?

– Ну что ты!

– У нее нет лорнета?

– Она… она не такая.

– Не такая, как тетя?

– С виду – примерно такая же, а по сути – нет. Тетя у нас фу-ты ну-ты, а мама – свой парень.

– Все равно, она будет тебя отговаривать.

– Не будет.

– Будет. «Роналд, мой дорогой! Какое нелепое увлечение! Кто бы мог подумать?» Так и слышу.

– Ничего подобного. Она хорошая баба.

– А я ей не понравлюсь.

– Понравишься. Какая ты… забыл слово. Вот, пессимистка!

Сью кусала губу маленьким белым зубом. Светлые глаза потемнели.

– Лучше бы ты не уезжал!

– Я завтра вернусь.

– А нельзя остаться?

– Ну что ты! Я шафер. И вообще, интересно посмотреть, как это люди женятся. Скоро пригодится.

– Вряд ли.

– Перестань!

– Прости. Лучше бы ты не уезжал. Знаешь, здесь все такое старое, огромное… Я – как щенок в соборе.

Ронни окинул взглядом родовое гнездо.

– Да, домик – будь здоров, – признал он. – Как-то не замечал, а вообще-то бывают и поменьше. А что тут плохого?

– Понимаешь, я выросла в квартирке. Мне так и кажется, что твои предки закричат: «Эт-то еще кто?!»

– Какая ты, честное слово! Тебя все любят – дядя Кларенс, дядя Галли, все, кроме тети. Чихать нам на нее!

– А мама?

– Да сказано тебе!

– Такая важная, темная леди…

– Она блондинка.

– Все равно, очень неприятное чувство. Как будто Мартин вот-вот придет.

– Что?

– У одной нашей девочки есть пластинка. Какой-то тип попал в пустой дом, там – кошки, вылезают друг за другом. Кошка вылезла и поет: «Ну как, начнем?» А остальные отвечают: «Нет-нет, подожди, пока Мартин не придет!» Скоро он придет, помяни мое слово.

– Да перестань ты! Все будет хорошо. Мама тебя полюбит. А что ей делать? Ты же самая…

Однако ему не довелось удариться в лирику – из-за угла выехала машина, которую вел шофер по фамилии Ваулз.

– Значит, пора, – опечалился Ронни.

Машина подъехала к ним. Ронни сурово взглянул на Ваулза. Нет, они дружили издавна, играли в крикет, но есть минуты, когда и знакомый с детства шофер кажется несколько лишним.

Избегая его взоров, Ронни (густо-вишневый) обнял свою невесту со всей страстью Фишей, вскочил в машину, помахал из окна, помахал еще и махал, пока видел Сью, после чего сел прямо и стал дышать носом.

Сью постояла на дорожке, а когда машина скрылась за рододендронами, задумчиво побрела к террасе. Августовское солнце палило вовсю. В траве стрекотали кузнечики, в лавандовом бордюре гудели пчелы, и все это, вкупе с жарой, располагало к отдыху. Заглянув за кедры, Сью увидела, что в тени стоит шезлонг, в шезлонге лежит Галахад, попивая виски с содовой, а рядом – еще одно кресло, явно для нее.

Однако долг превыше всего, как бы ни пекло, ни стрекотало и ни гудело. Ронни просил поговорить о свиньях, значит, надо поговорить.

Она спустилась по каменным ступеням, свернула к западу и направилась к тому уголку поместья, где обитала Императрица – прославленная свинья.

Жилище ее помещалось на полянке, усеянной лютиками и ромашками и окаймленной серебряным извивом ручья, несущего воды в озеро. По своему обычаю лорд Эмсворт отправился туда после завтрака и теперь, в половине первого, мягко висел на перильцах, беззлобно и благоговейно глядя на прекрасную даму. Рядом с ним, на тех же перильцах, висел свинарь Пербрайт.

Время от времени кроткий пэр втягивал носом воздух, но не благоухания позднего лета привлекали его. Собственно говоря, вокруг обиталища ощущался лишь один запах, достаточно резкий, своеобразный, но для кого-то – и дивный.

Служители прекрасной свиньи на нее не походили. Лорд Эмсворт был длинным и тощим, равно как и Пербрайт. Императрица же напоминала (особенно в полумраке) готовый к полету монгольфьер. Мода на стройность не коснулась ее. Она любила поесть и в жизни своей не делала гимнастики. Глядя на то, как она поглощает болтанку из льняного семени, картошки, желудей и отрубей, девятый граф ощущал примерно то же, что ощущает поэт при виде радуги.

– Какая красота! – сказал он.

– Ну! – согласился Пербрайт.

– Мы непременно победим.

– Ну!

– Только бы ее опять не украли…

– Ыр!

Лорд Эмсворт озабоченно поправил пенсне. Глаза его угасли, лицо омрачилось. Он думал о зловещем баронете, сэре Грегори Парслоу.

Когда оказалось, что некий Бакстер, его секретарь, украл ее, граф долго гадал, в чем тут дело. Да, странноват, может быть – и безумен, но это уж слишком! Наконец его осенило: Бакстера нанял сэр Грегори. Потерпев поражение, баронет притих. Но до выставки – две недели, можно сделать многое. В любую минуту вправе мы ждать, что явится злоумышленник в маске, с отравленной иглой в руке.

Граф огляделся. Место пустынное, жилья поблизости нет… Словом, она будет тщетно взывать о помощи.

– Как по-вашему, Пербрайт, – спросил взволнованный пэр, – не переселить ли ее к огороду? Все-таки там вы рядом.

Мы не знаем, что ответил бы Пербрайт – «Ну!» или «Ыр!», – поскольку на поляне появилась дама, при виде которой он коснулся лысины и ретировался на задний план.

Лорд Эмсворт подхватил пенсне и воззрился на сестру тем взглядом, которым смотрит овца на соседний участок.